Элементали

Люкер отвернулся, а когда заговорил, его голос был тихим и прерывистым.

– За столом рядом друг с другом сидели двое мужчин, один из них – с краю. Но я видел, что под столом у них не было ног. Просто тела и руки.

– Они были настоящими? – запинаясь, спросила Индия. – В смысле… что они делали?

– Ничего. Стол был накрыт. Хорошая посуда: фарфор, серебро и хрусталь, но все вокруг стола было сломано. Как будто специально все сломали.

– И у них не было ног? Типа… как у уродов, что ли?

– Индия! – воскликнул Люкер. – Они не были похожи на людей – смотришь на них и сразу понимаешь, что они не настоящие! Ты бы не сказала себе: «Ох, такие бедняги, им отрезало ноги в железнодорожной катастрофе!» А знаешь, во что они были одеты?

Индия покачала головой.

– Они были в костюмах с цветами…

– Что? Как у клоунов, что ли?

– На ткани были эти большие цветы, кажется, камелии.

Индия замерла на пару секунд.

– Шторы в столовой третьего дома украшены большими камелиями. Я видела.

– Знаю, – сказал Люкер. – Они сидели там в костюмах, сделанных из штор.

– Они видели тебя?

– Они посмотрели на меня – у них были черные глаза с белыми зрачками. Хотели, чтобы я вошел внутрь…

– Значит, они говорили, они что-то тебе сказали.

Люкер кивнул.

– Шептались, но я слышал их сквозь окно. И когда они говорили, изо рта вываливался песок. Просто песок. Я не видел ни зубов, ни языков. Только песок сыпался во время разговора. Мне сказали, что я смогу заглянуть в ящики, сундуки и взять все, что захочу. Сказали, что там были коробки, которые никто не трогал уже тридцать лет, а в них столько добра…

– Ты им поверил?

– Да. Потому что именно так я всегда и думал о третьем доме, воображал там, наверху, все эти сундуки со старыми письмами, старой одеждой, коллекциями марок и монет, антиквариатом.

Одесса прошептала:

– В этом доме ничего…

– Так ты вошел внутрь? – Индия потребовала продолжения.

Люкер кивнул.

– Как ты попал внутрь? Я думала, дом заперт, я думала…

– Не знаю. Не помню, открывал ли я окно или вошел в парадную дверь. Здесь белое пятно. Следующее, что помню: я стою у стола, держусь за углы скатерти, и мои ногти прорывают дырки в ткани, настолько она старая и гнилая.

– А те двое…

– Вдруг один из них вскакивает на стол, и я вижу, что у него есть ступни. Никаких ног, только ступни, выходящие прямо из бедер, и он начинает идти ко мне по столу, сбивая по пути всю посуду и хрусталь. Все разбивается об пол. А другой спрыгивает со стула и начинает обходить стол с тарелкой в руке, как будто хочет, чтобы я с ней что-то сделал. Они все еще шепчутся, но я так напуган, что не понимаю, о чем они говорят. Последнее, что я помню, – это то, как песок ударил меня в лицо – песок, сыпавшийся из их ртов.

– Но ты вышел, – возразила Индия. – Ты, должно быть, сделал что-то, чтобы сбежать. В смысле, ты же сейчас здесь, ты не пострадал. Очевидно, что они не убили тебя.

Люкер искоса взглянул на нее.

– Я мечтаю об этом, – сказал он тихо.



– Должно быть, они специально тебя отпустили, – настаивала Индия. – Они держали тебя там, должно быть, у них была причина тебя отпустить.

– Индия, ты пытаешься отыскать во всем этом какой-то смысл, но дело в том, что смысла никакого нет. Я даже не знаю, вспоминаю ли сон или что-то, что случилось в действительности. И это все, что я помню. А когда вспоминаю, то не то, что сам видел, а как будто проигрываю небольшой фильм. Я вижу себя маленьким мальчиком, идущим по пляжу, маленьким мальчиком, стоящим на веранде и смотрящим в окно. У меня есть ракурсы, склейки и все такое – но это уже не настоящие воспоминания. Я не знаю, что произошло на самом деле.

– Но ведь что-то случалось и с другими людьми, ведь так? – заявила Индия.

– Однажды что-то случилось с Мэри-Скот, и она рассказала мне, но я не поверил – думаю, не верю даже сейчас. И Марта-Энн умерла, но, скорее всего, она просто утонула. На самом деле ничего никогда ни с кем не происходило. Мэриэн Сэвидж никогда в это не верила. С ней даже нельзя было об этом заговорить – она сразу же уходила.

– Но со мной что-то случилось! – возразила Индия, ее ярость рассеялась, и осталась лишь дрожащая слабость.


Люкер отвел взгляд и звякнул льдом в стакане.

– Но такого никогда не случалось раньше. Никого раньше не трогал ни один из духов. Мне всегда казалось, что они, по своей сути, – лишь визуальные проявления, и я, конечно, могу принять то, что вижу их. Просто делаю вид, что это фотография, вот и все. Изображение может шокировать, но никогда не причинит вреда.

Индия подняла штанину и показала синяки.





Глава 24




В тот день Индия не смогла заставить отца продолжить рассказ. Она хотела узнать историю Мэри-Скот, но Одесса запретила.

– Ты сегодня уже много узнала, деточка. Ты достаточно услышала, – сказала она.

На следующее утро Ли взяла Индию с собой за покупками, пообещав новые шмотки и обед в лучшем ресторане города, а Люкер провел это время в гостях у одноклассника. В школе они не особо дружили, но теперь нашли точки соприкосновения. Так что Люкер вернулся в Малый дом душевно отдохнувшим.

Позвонил Дофин – ему нужна была не Ли, а сам Люкер.

– Слушай, – сказал он, – я здесь, у твоих родителей, и тебе лучше подойти.

– Зачем? – мрачно спросил Люкер, догадываясь.

– Лоутон разговаривал с Большой Барбарой, и она расстроилась.

– Что он ей сказал?

– Люкер, послушай, почему бы тебе просто не прийти? Если Ли там, скажи ей, чтобы тоже подошла.

Люкер понял, что его мать напилась; ничто другое не могло объяснить сдержанный, трагический тон голоса Дофина. Он тут же вышел из дома, сказав горничным, чтобы Ли, как только они с Индией вернутся, заскочила к матери.



Большая Барбара была в не лучшем состоянии. Когда Дофин пришел к ней, она уже выпила пять больших бокалов бурбона. Она была угрюмой и рассеянной, с непривычки от спиртного ей стало плохо. Она плакала, потому что Дофин видел, как ее рвало в ванной. Когда пришел Люкер, Большая Барбара сказала, что Лоутон уехал час назад. Она понятия не имела, где он теперь.

Рыдая, она сидела у изножья своей кровати. Люкер принес из ванной смоченную тряпочку и нежно вытер ей лицо. Дофин хотел уйти, но ни Люкер, ни Большая Барбара ему не позволили. Он должен был сидеть напротив них, и неважно, насколько неловко себя при этом чувствовал.

– Ох, ребята! – всхлипывала Большая Барбара. – Мне так стыдно! Вы так усердно работали со мной в Бельдаме, и я думала, что у меня все так хорошо получается, а теперь я вернулась в Мобил на денек, и посмотрите на меня! Я не могу пройти по прямой, даже если она будет нарисована креозотом[11]! Не знаю даже, что вы обо мне думаете!

– Мы вообще ничего о тебе не думаем, – попытался успокоить ее Дофин.

– Что тебе сказал Лоутон, Барбара? – спросил сын.

Большая Барбара судорожно икала до тех пор, пока Люкер не похлопал ее по спине.

– Люкер, – причитала она, – ты был прав, я ошиблась!

– Он сказал, что хочет с тобой развестись, – понял Люкер.

– Когда он приехал в Бельдам, то сказал мне, что с этого момента все будет хорошо. А сегодня я вернулась – и он говорит, что передумал и будет разводиться во что бы то ни стало. Я сказала ему, что бросила пить, а он ответил, что это не имеет значения.

– Барбара, – сказал Люкер, – должно было случиться что-то, что заставило бы его вот так передумать. Что произошло?

– Ох, ничего! Ничего особенного! – воскликнула она. – Сегодня мы были на том обеде, в Ротари-клубе, Молодежной палате или еще где, я сидела напротив Лоутона, и все говорили о заполнении налоговых деклараций. На таких собраниях только и говорят о налогах или охоте. И все жаловались, как много им нужно заплатить, а я взяла и ляпнула: «Ну что ж, вам всем стоит прийти и получиться у Лоутона – посмотрите, что он вытворяет с налоговой формой и наточенным карандашом…» И это все, что я сказала, честное слово. Но Лоутон глянул на меня так, как будто я дала показания против него на суде.

А потом мы сразу же садимся в машину – даже на десерт не остались – и он снова начинает говорить о подписании бумаг. Говорит, что не имеет значения, пьяная я или трезвая, все равно язык за зубами держать не умею. Я говорю: «Лоутон, ты в самом деле хочешь сказать, что мухлюешь с налогами?» А он: «Конечно, а ты как думала?» А я ответила: «Даже и мысли не было! Просто хотела рассказать, как круто ты детализируешь вычеты в этом огромном бланке» – честное слово, это все, что я имела в виду! Но он не слушал, высадил меня здесь, а сам сказал, что едет к адвокату, и мне даже не пришлось махать рукой на прощание!

– Итак, ты вошла в дом и побежала к бару, – мрачно заключил Люкер.

– Даже обувь не сняла, – вздохнула Большая Барбара. – В машине Лоутон сказал мне, что нет такого понятия, как «бывший алкоголик», есть только алкоголики, которые говорят всем, что больше не пьют. Сказал, что я могу оставаться в доме, если повешу в холле карту, чтобы не заблудиться после четвертой бутылки за день.

– Барбара, – сказал Люкер, – тебе нужно было воткнуть пальцы ему между ребер и вырвать печень – я бы сделал именно так. Тогда ему не придется возиться с разводом.

– Знаю, – вздохнула Большая Барбара, – но я тогда вообще не соображала. И знаете что?

– Что? – серьезно спросил Дофин.

– Я думаю, – сказала она, осторожно глядя на сына и зятя и кладя руку на бедро Люкера, – я думаю, что позволю Лоутону получить развод. Думаю, это принесет мне не меньше пользы, чем ему.

Люкер не решился ответить и просто присвистнул.