Элементали
Часть 20 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Кто это был?
– Они подошли к двери и открыли ее.
– Кто это был? – повторила Одесса.
– Это была мама и Дарнли. Я сказал: «О, я так рад, что вы пришли. Они похоронили меня здесь, а я не умер», а потом вспомнил, что они мертвы. Оба мертвы, и я сказал: «Дарнли, как ты сюда попал? Твое тело так и не нашли».
– Если мертвецы говорят с тобой во сне, это плохой знак, – сказала Одесса. – Что сказал Дарнли?
– Дарнли сказал: «Я пришел за тобой, Дофин».
– Вам было страшно во сне?
– Нет, – сказал Дофин, – но я все равно начал кричать, и как только закричал, мама набросилась на меня, прижалась зубами к горлу и разорвала его.
– И тогда вы проснулись?
– Нет, – сказал Дофин. – Я вообще не проснулся…
Молча они достигли Пойнт Клир и продолжили путь на юг к Маллету, где дорога свернула в глубь материка, подальше от залива. Дофину стало легче после того, как он рассказал сон, так сильно его расстроивший, и теперь с нетерпением ждал возвращения в Бельдам, хотя бы по той причине, что больше не будет спать один.
Дорога круто свернула налево, и когда машина вошла в поворот, в зеркале заднего вида прямо за ними показалась бухта Мобил. А в паре сотен метров, в воде, в зеркале виднелся знакомый красно-оранжевый парус лодки Дарнли Сэвиджа, бесследно исчезнувшего тридцать лет назад.
Дофин попытался отогнать видение, но парус оставался в зеркале заднего вида до тех пор, пока дорога не свернула и вся бухта не исчезла из поля зрения. Дофин ничего не сказал Одессе: он боялся, что она отнесется к этому серьезно, тогда как он сам считал, что это не более чем галлюцинация, вызванная бессонной прошлой ночью, инцидентом в склепе и смертью матери несколько недель назад. Но, едва вернувшись в Бельдам, Дофин вышел на веранду и принялся нервно оглядывать залив, высматривая парус, который так боялся увидеть.
Глава 18
После того как Дофин и Одесса вернулись в Бельдам, до отъезда в Мобил на празднование Четвертого июля оставалось пять дней. Внезапно всем пришло в голову, что не обязательно подчиняться распоряжению Лоутона и возвращаться в Мобил – хотя Большая Барбара определенно была там нужна, и Дофин тоже, но Ли была приглашена только из-за мужа. Одесса была бесполезна для кампании по выборам в Конгресс, будучи всего лишь незначительной чернокожей женщиной, а Люкер и Индия вряд ли подходили на роль таких членов семьи, которых консервативный кандидат захотел бы выставлять напоказ перед будущими избирателями. Следовательно, все, кроме Большой Барбары и Дофина, могли оставаться, но Ли решила, что хочет пройти у доктора небольшое обследование, которое отложила из-за смерти свекрови. Люкер хотел бы несколько дней попользоваться телефоном, чтобы подыскать себе занятия на осень, а у Индии закончились нитки трех цветов, которые нужно было заменить, иначе она не сможет закончить свое панно. Одесса не нашла особых причин оставаться одной и решила отправиться вместе со всеми и помочь с покупками. Они уедут все вместе, и они надеялись, что вернутся тоже все вместе. Они пробыли в Бельдаме месяц, но, хотя и были там счастливы – казалось, будто это место дало им передышку от всех неприятностей, обрушившихся на них в этом году, – тем не менее они задавались вопросом, можно ли будет возобновить отпуск.
Они знали, как легко забыть Бельдам, чьей главной прелестью была его пустота. В Мобиле человека охватывали волнение, требования друзей, дела, счета, и он быстро забывал, насколько приятными были дни и мирными ночи. Постоянная вялость и всепрощающая лень переставали казаться желанными.
Хотя никто не осмеливался об этом упоминать, была и вероятность того, что потом уже не будет никакого Бельдама, в который можно было бы вернуться. Дофин заверил, что не станет продавать его, но никто из членов семьи не сомневался в силе убеждения Лоутона МакКрэя или в его коварстве.
Становилось плохо от одной только мысли: Бельдам в руках нефтяных магнатов. Снесенные дома, залитая нефтью лагуна Сэнт-Эльмо, растерзанные гребными винтами моторных лодок морские свиньи в заливе – каких только ужасов они себе не представляли.
Пять оставшихся дней пропитала ностальгия, ностальгия по тому, чем всегда был Бельдам, по быстро пролетевшему месяцу, проведенному вместе, по моментам, которые они, возможно, больше никогда не переживут. И эта последняя неделя июня стала самой жаркой из тех, что можно было бы припомнить; даже Одесса признала, что не помнит более некомфортного времени в Бельдаме. Стояли самые длинные дни в году – каждое утро солнце всходило рано и ярко светило на безоблачном небе. Термометр, прибитый за кухонным окном Сэвиджей, к восьми утра показывал выше тридцати двух градусов. В десять утра становилось заметно жарче, а с одиннадцати до четырех никто не мог выйти наружу.
Утром они надевали купальники и больше не снимали. Хлопковое платье Одессы промокало от пота уже после завтрака, и ей приходилось стирать его каждую ночь. Никто не хотел есть, потому что вся еда казалась испорченной. Никто не хотел читать, собирать пазлы и даже говорить. Все прятались в затененных углах комнат и вешали там гамаки, чтобы тела их как можно лучше чувствовали любое дуновение воздуха. И спали днем, сколько могли. Спать по ночам было невозможно, и они ворочались поверх простыней, обливаясь потом. Воздух был неподвижен. Иногда Индия и Люкер вылезали из дома голыми за полночь и целый час плавали в заливе, надеясь на облегчение от жары, но даже в такое время температура воды была выше двадцати семи градусов. Большая Барбара прислоняла к спинке стула вибрирующий вентилятор, и он дул на нее всю ночь. Но даже и тогда она пыталась стянуть с себя душные воображаемые одеяла. Ли и Дофин спали на противоположных краях двуспальной кровати, боясь прикоснуться друг к другу, настолько горячими были тела.
И из-за всего этого – изнуряющей жары и тревоги за судьбу Бельдама – они забыли о третьем доме. Когда их ничто не отвлекало – видит Бог, в Бельдаме вообще мало что могло отвлечь, – третий дом казался угрюмым, мрачным, могущественным соседом; но солнце и жара, сохранявшаяся от заката до рассвета, выжигали их мысли, и если и оставался какой-то страх, то это был страх потерять Бельдам навсегда.
Индия, неизменно последняя, кому подавали завтрак, была наедине с Одессой на кухне во второе утро из оставшихся пяти. Она спросила чернокожую женщину, случалось ли ей переживать такую же погоду, и Одесса ответила:
– Нет, такого никогда не было. И это тоже кое-что значит, деточка.
– Что значит? – с любопытством спросила Индия.
– Значит, что что-то произойдет.
– В смысле? Ты имеешь в виду торнадо? Или ураган?
Одесса медленно покачала головой и отвернулась.
– Ты хочешь сказать, – осторожно предположила Индия, поскольку знала, что в Алабаме прямой вопрос – не лучший способ получить ответ, – мы должны быть осторожны.
– Верно, деточка. Мы должны быть осторожны… – Одесса кивнула.
– С некоторыми вещами… – подтолкнула Индия.
– Правильно, деточка. С некоторыми вещами.
Из шкафа рядом с раковиной Одесса достала противень.
– Одесса, ты же не собираешься ничего печь? Представляешь, во что превратится эта комната, если включить духовку!
– Я не буду печь, деточка, – Одесса села рядом за кухонный стол. – Все остальные в другом доме, так?
Индия кивнула.
– Здесь только ты и я, – сказала она. Одесса ничего не ответила, и Индия продолжила: – Ты хочешь рассказать мне, с чем надо быть осторожной?
Одесса чуть сдвинула старую помятую и ржавую сковородку для выпечки в сторону Индии.
Индия ухватила пальцем ее борт и притянула ближе.
– Что мне с этим делать?
– Выйди на улицу, – прошептала Одесса, – и иди на другую сторону третьего дома. Не дай им тебя увидеть, иначе они тебя остановят. Пойди туда, набери песка и принеси мне.
Брови Индии нахмурились, и в ней пробудилась старая добрая рациональность. То, что Одесса попросила сделать, не имело никакого смысла.
– Ты уверена, что…
Одесса хлопнула по сковородке. Та скользнула к краю стола и с грохотом упала на пол.
– Уходи отсюда, дитя, если не собираешься верить тому, что я тебе говорю!
Индия наклонилась и руками, вспотевшими не только от жары, но еще и от досады на то, что она обидела чернокожую женщину, подняла сковороду.
– Одесса, – сказала она, – пожалуйста, позволь мне сходить туда. Если ты говоришь, что нужно быть осторожной, то так оно и есть. Ты же знаешь, что я увидела в третьем доме? Ты же знаешь, кто там? И поэтому ты туда не пойдешь, так ведь? – Индия ожидала, что Одесса снова попытается заткнуть ей рот, но та только пристально посмотрела ей в лицо.
– Марта-Энн в третьем доме, – прошептала Индия. – Я видела, как она выползала из песка.
На лице Одессы не было удивления.
– Не Марта-Энн, – через некоторое время ответила она. – Просто что-то притворилось Мартой-Энн. Оно хотело тебя обмануть.
– Но в этом нет смысла, – сказала Индия, радуясь, что не видит третий дом из окна кухни. – Когда я увидела, что маленькая девочка выходит из песка – и это было так ужасно! – я даже не слышала о Марте-Энн. Я даже не знала, что она утонула в лагуне. Значит, это должен был быть призрак Марты-Энн. Она не могла быть плодом моего воображения – зачем мне представлять кого-то, о ком я даже не слышала?
– То, что в этом доме, деточка, знает больше, чем ты. То, что в этом доме, не вышло из твоей головы. Ему не нужно беспокоиться о правилах и вести себя, как подобает духу. Оно просто делает то, что делает, чтобы тебя обмануть, хочет убедить тебя в том, что ты не права. В нем нет правды. То, что оно делало на прошлой неделе, сегодня не повторится. Ты что-то замечаешь там, чего не было вчера и не будет завтра. Стоишь у одной из дверей и думаешь, что же там внутри – а там ничего. Оно ждет тебя наверху, поджидает внизу. Стоит позади тебя. Ты думаешь, что оно похоронено в песке, тогда почему оно стояло за дверью? И ты никогда не знаешь, чего ищешь. Никогда не знаешь, что увидишь! Не привидение ты видела, не Марту-Энн.
– Тогда я не понимаю…
Одесса заколотила сковородкой по столешнице. Индия все поняла и тут же встала.
– Выходи через парадную дверь, – сказала Одесса, – не дай им тебя увидеть.
Индия прокралась через дом, держа сковородку за спиной, и вышла через парадную дверь дома Сэвиджей. Лагуна Сэнт-Эльмо была похожа на слепящее зеркало в раме из слепящего песка. Убедившись, что на веранде дома МакКрэев никого нет, Индия побежала по краю лагуны до конца косы. Третий дом смотрел на нее сверху вниз с вершины дюны.
Она полностью погрузила сковороду в дюну, затем вытащила ее, полную песка, и разровняла верхушку. Песок был абсолютно чист и абсолютно бел: без темных песчинок, без примесей, насекомых, веточек или кусочков ракушек. А еще – невероятно тяжелый.
Она медленно вернулась к дому, все время следя за сковородкой, стараясь не просыпать ничего из того, что набрала. Ей казалось, что за ней наблюдают из третьего дома; не глядя, она даже могла сказать, откуда именно: из бокового окна правой задней спальни. Она не осмелилась поднять глаз, уверенная, что увидит Марту-Энн – или то, что выдавало себя за утонувшую девочку.
Одесса указала на стол, и Индия поставила туда сковороду. Одесса вынула из кармана платья конверт с маркой, которому было по меньшей мере лет двадцать, и приоткрыла разрез, чтобы Индия заглянула внутрь. Там были семена. Она высыпала их в сложенные ладони Индии.
– В песке нельзя ничего сажать, – сказала Индия. – Просто ничего не вырастет. Там нет питательных веществ. Вода проходит сквозь него, то есть…
Взгляд Одессы заставил ее замолчать, и Индия высыпала семена на поверхность песка.
– Их нужно прикапывать? – смиренно спросила она.
Одесса покачала головой. Она встала и достала из ящика нож для чистки овощей. Держа левую руку над сковородой, она надрезала себе большой палец. Густая красная кровь брызнула из верхней фаланги и закапала на песок. Не обращая внимания на протесты Индии, Одесса методично смачивала семена. Кровь быстро впитывалась в песок, оставляя лишь тонкую коричневую корку.
Часть песка она оставила нетронутой. Одесса зажала рукой порезанный палец, чтобы остановить кровотечение, и пристально посмотрела на Индию.
– Вот, – тихо сказала та, выставив большой палец над нетронутым белым песком, – только сделай все сама, я слишком слабонервная.
Одесса надрезала палец девочки и направила капающую кровь на песок.
– Ничего не произойдет, – заявила Индия. – Мы обе не в своем уме, если таким занимаемся.
– Иди и наклей пластырь на ранку, – сказала Одесса, убирая ее руку. – А потом возвращайся сюда. Меня не волнует, насколько тут жарко, нам с тобой сегодня нужно кое-что испечь.
Одессе нужно было подготовить простое тесто для белого хлеба, и она так беззаботно взялась за дело, словно пыталась убедить Индию, будто оно не имеет никакого отношения к старой сковородке, песку, семенам и крови. В полдень Большая Барбара, Люкер, Ли и Дофин гурьбой вышли из дома МакКрэев, чтобы пообедать гамбургерами, и только горелки на плите делали кухню почти невыносимой.
После обеда Индия заявила, что останется и поможет Одессе с посудой. Когда все ушли, Одесса достала миску с тестом, которое всего за полтора часа увеличилось почти втрое. Она отдала Индии замешивать его и сказала, что должно пройти четверть часа, и ни минутой меньше.
– Одесса, я просто не понимаю, как можно думать о розжиге духовки в такую погоду. Просто невозможно…
Из кладовой Одесса достала сковороду. Семена взошли, выросли, растения отцвели и дали плоды – и все это в течение двух часов. На форме для выпечки раскинулось целое поле с ростками, похожими на пшеницу: правда, бледно-зелеными и болезненными, но с каждого стебля свисал ряд маленьких черных семян, точно таких же, какие Индия видела в конверте.
Индия подбежала посмотреть, но Одесса велела вернуться обратно.
– Они подошли к двери и открыли ее.
– Кто это был? – повторила Одесса.
– Это была мама и Дарнли. Я сказал: «О, я так рад, что вы пришли. Они похоронили меня здесь, а я не умер», а потом вспомнил, что они мертвы. Оба мертвы, и я сказал: «Дарнли, как ты сюда попал? Твое тело так и не нашли».
– Если мертвецы говорят с тобой во сне, это плохой знак, – сказала Одесса. – Что сказал Дарнли?
– Дарнли сказал: «Я пришел за тобой, Дофин».
– Вам было страшно во сне?
– Нет, – сказал Дофин, – но я все равно начал кричать, и как только закричал, мама набросилась на меня, прижалась зубами к горлу и разорвала его.
– И тогда вы проснулись?
– Нет, – сказал Дофин. – Я вообще не проснулся…
Молча они достигли Пойнт Клир и продолжили путь на юг к Маллету, где дорога свернула в глубь материка, подальше от залива. Дофину стало легче после того, как он рассказал сон, так сильно его расстроивший, и теперь с нетерпением ждал возвращения в Бельдам, хотя бы по той причине, что больше не будет спать один.
Дорога круто свернула налево, и когда машина вошла в поворот, в зеркале заднего вида прямо за ними показалась бухта Мобил. А в паре сотен метров, в воде, в зеркале виднелся знакомый красно-оранжевый парус лодки Дарнли Сэвиджа, бесследно исчезнувшего тридцать лет назад.
Дофин попытался отогнать видение, но парус оставался в зеркале заднего вида до тех пор, пока дорога не свернула и вся бухта не исчезла из поля зрения. Дофин ничего не сказал Одессе: он боялся, что она отнесется к этому серьезно, тогда как он сам считал, что это не более чем галлюцинация, вызванная бессонной прошлой ночью, инцидентом в склепе и смертью матери несколько недель назад. Но, едва вернувшись в Бельдам, Дофин вышел на веранду и принялся нервно оглядывать залив, высматривая парус, который так боялся увидеть.
Глава 18
После того как Дофин и Одесса вернулись в Бельдам, до отъезда в Мобил на празднование Четвертого июля оставалось пять дней. Внезапно всем пришло в голову, что не обязательно подчиняться распоряжению Лоутона и возвращаться в Мобил – хотя Большая Барбара определенно была там нужна, и Дофин тоже, но Ли была приглашена только из-за мужа. Одесса была бесполезна для кампании по выборам в Конгресс, будучи всего лишь незначительной чернокожей женщиной, а Люкер и Индия вряд ли подходили на роль таких членов семьи, которых консервативный кандидат захотел бы выставлять напоказ перед будущими избирателями. Следовательно, все, кроме Большой Барбары и Дофина, могли оставаться, но Ли решила, что хочет пройти у доктора небольшое обследование, которое отложила из-за смерти свекрови. Люкер хотел бы несколько дней попользоваться телефоном, чтобы подыскать себе занятия на осень, а у Индии закончились нитки трех цветов, которые нужно было заменить, иначе она не сможет закончить свое панно. Одесса не нашла особых причин оставаться одной и решила отправиться вместе со всеми и помочь с покупками. Они уедут все вместе, и они надеялись, что вернутся тоже все вместе. Они пробыли в Бельдаме месяц, но, хотя и были там счастливы – казалось, будто это место дало им передышку от всех неприятностей, обрушившихся на них в этом году, – тем не менее они задавались вопросом, можно ли будет возобновить отпуск.
Они знали, как легко забыть Бельдам, чьей главной прелестью была его пустота. В Мобиле человека охватывали волнение, требования друзей, дела, счета, и он быстро забывал, насколько приятными были дни и мирными ночи. Постоянная вялость и всепрощающая лень переставали казаться желанными.
Хотя никто не осмеливался об этом упоминать, была и вероятность того, что потом уже не будет никакого Бельдама, в который можно было бы вернуться. Дофин заверил, что не станет продавать его, но никто из членов семьи не сомневался в силе убеждения Лоутона МакКрэя или в его коварстве.
Становилось плохо от одной только мысли: Бельдам в руках нефтяных магнатов. Снесенные дома, залитая нефтью лагуна Сэнт-Эльмо, растерзанные гребными винтами моторных лодок морские свиньи в заливе – каких только ужасов они себе не представляли.
Пять оставшихся дней пропитала ностальгия, ностальгия по тому, чем всегда был Бельдам, по быстро пролетевшему месяцу, проведенному вместе, по моментам, которые они, возможно, больше никогда не переживут. И эта последняя неделя июня стала самой жаркой из тех, что можно было бы припомнить; даже Одесса признала, что не помнит более некомфортного времени в Бельдаме. Стояли самые длинные дни в году – каждое утро солнце всходило рано и ярко светило на безоблачном небе. Термометр, прибитый за кухонным окном Сэвиджей, к восьми утра показывал выше тридцати двух градусов. В десять утра становилось заметно жарче, а с одиннадцати до четырех никто не мог выйти наружу.
Утром они надевали купальники и больше не снимали. Хлопковое платье Одессы промокало от пота уже после завтрака, и ей приходилось стирать его каждую ночь. Никто не хотел есть, потому что вся еда казалась испорченной. Никто не хотел читать, собирать пазлы и даже говорить. Все прятались в затененных углах комнат и вешали там гамаки, чтобы тела их как можно лучше чувствовали любое дуновение воздуха. И спали днем, сколько могли. Спать по ночам было невозможно, и они ворочались поверх простыней, обливаясь потом. Воздух был неподвижен. Иногда Индия и Люкер вылезали из дома голыми за полночь и целый час плавали в заливе, надеясь на облегчение от жары, но даже в такое время температура воды была выше двадцати семи градусов. Большая Барбара прислоняла к спинке стула вибрирующий вентилятор, и он дул на нее всю ночь. Но даже и тогда она пыталась стянуть с себя душные воображаемые одеяла. Ли и Дофин спали на противоположных краях двуспальной кровати, боясь прикоснуться друг к другу, настолько горячими были тела.
И из-за всего этого – изнуряющей жары и тревоги за судьбу Бельдама – они забыли о третьем доме. Когда их ничто не отвлекало – видит Бог, в Бельдаме вообще мало что могло отвлечь, – третий дом казался угрюмым, мрачным, могущественным соседом; но солнце и жара, сохранявшаяся от заката до рассвета, выжигали их мысли, и если и оставался какой-то страх, то это был страх потерять Бельдам навсегда.
Индия, неизменно последняя, кому подавали завтрак, была наедине с Одессой на кухне во второе утро из оставшихся пяти. Она спросила чернокожую женщину, случалось ли ей переживать такую же погоду, и Одесса ответила:
– Нет, такого никогда не было. И это тоже кое-что значит, деточка.
– Что значит? – с любопытством спросила Индия.
– Значит, что что-то произойдет.
– В смысле? Ты имеешь в виду торнадо? Или ураган?
Одесса медленно покачала головой и отвернулась.
– Ты хочешь сказать, – осторожно предположила Индия, поскольку знала, что в Алабаме прямой вопрос – не лучший способ получить ответ, – мы должны быть осторожны.
– Верно, деточка. Мы должны быть осторожны… – Одесса кивнула.
– С некоторыми вещами… – подтолкнула Индия.
– Правильно, деточка. С некоторыми вещами.
Из шкафа рядом с раковиной Одесса достала противень.
– Одесса, ты же не собираешься ничего печь? Представляешь, во что превратится эта комната, если включить духовку!
– Я не буду печь, деточка, – Одесса села рядом за кухонный стол. – Все остальные в другом доме, так?
Индия кивнула.
– Здесь только ты и я, – сказала она. Одесса ничего не ответила, и Индия продолжила: – Ты хочешь рассказать мне, с чем надо быть осторожной?
Одесса чуть сдвинула старую помятую и ржавую сковородку для выпечки в сторону Индии.
Индия ухватила пальцем ее борт и притянула ближе.
– Что мне с этим делать?
– Выйди на улицу, – прошептала Одесса, – и иди на другую сторону третьего дома. Не дай им тебя увидеть, иначе они тебя остановят. Пойди туда, набери песка и принеси мне.
Брови Индии нахмурились, и в ней пробудилась старая добрая рациональность. То, что Одесса попросила сделать, не имело никакого смысла.
– Ты уверена, что…
Одесса хлопнула по сковородке. Та скользнула к краю стола и с грохотом упала на пол.
– Уходи отсюда, дитя, если не собираешься верить тому, что я тебе говорю!
Индия наклонилась и руками, вспотевшими не только от жары, но еще и от досады на то, что она обидела чернокожую женщину, подняла сковороду.
– Одесса, – сказала она, – пожалуйста, позволь мне сходить туда. Если ты говоришь, что нужно быть осторожной, то так оно и есть. Ты же знаешь, что я увидела в третьем доме? Ты же знаешь, кто там? И поэтому ты туда не пойдешь, так ведь? – Индия ожидала, что Одесса снова попытается заткнуть ей рот, но та только пристально посмотрела ей в лицо.
– Марта-Энн в третьем доме, – прошептала Индия. – Я видела, как она выползала из песка.
На лице Одессы не было удивления.
– Не Марта-Энн, – через некоторое время ответила она. – Просто что-то притворилось Мартой-Энн. Оно хотело тебя обмануть.
– Но в этом нет смысла, – сказала Индия, радуясь, что не видит третий дом из окна кухни. – Когда я увидела, что маленькая девочка выходит из песка – и это было так ужасно! – я даже не слышала о Марте-Энн. Я даже не знала, что она утонула в лагуне. Значит, это должен был быть призрак Марты-Энн. Она не могла быть плодом моего воображения – зачем мне представлять кого-то, о ком я даже не слышала?
– То, что в этом доме, деточка, знает больше, чем ты. То, что в этом доме, не вышло из твоей головы. Ему не нужно беспокоиться о правилах и вести себя, как подобает духу. Оно просто делает то, что делает, чтобы тебя обмануть, хочет убедить тебя в том, что ты не права. В нем нет правды. То, что оно делало на прошлой неделе, сегодня не повторится. Ты что-то замечаешь там, чего не было вчера и не будет завтра. Стоишь у одной из дверей и думаешь, что же там внутри – а там ничего. Оно ждет тебя наверху, поджидает внизу. Стоит позади тебя. Ты думаешь, что оно похоронено в песке, тогда почему оно стояло за дверью? И ты никогда не знаешь, чего ищешь. Никогда не знаешь, что увидишь! Не привидение ты видела, не Марту-Энн.
– Тогда я не понимаю…
Одесса заколотила сковородкой по столешнице. Индия все поняла и тут же встала.
– Выходи через парадную дверь, – сказала Одесса, – не дай им тебя увидеть.
Индия прокралась через дом, держа сковородку за спиной, и вышла через парадную дверь дома Сэвиджей. Лагуна Сэнт-Эльмо была похожа на слепящее зеркало в раме из слепящего песка. Убедившись, что на веранде дома МакКрэев никого нет, Индия побежала по краю лагуны до конца косы. Третий дом смотрел на нее сверху вниз с вершины дюны.
Она полностью погрузила сковороду в дюну, затем вытащила ее, полную песка, и разровняла верхушку. Песок был абсолютно чист и абсолютно бел: без темных песчинок, без примесей, насекомых, веточек или кусочков ракушек. А еще – невероятно тяжелый.
Она медленно вернулась к дому, все время следя за сковородкой, стараясь не просыпать ничего из того, что набрала. Ей казалось, что за ней наблюдают из третьего дома; не глядя, она даже могла сказать, откуда именно: из бокового окна правой задней спальни. Она не осмелилась поднять глаз, уверенная, что увидит Марту-Энн – или то, что выдавало себя за утонувшую девочку.
Одесса указала на стол, и Индия поставила туда сковороду. Одесса вынула из кармана платья конверт с маркой, которому было по меньшей мере лет двадцать, и приоткрыла разрез, чтобы Индия заглянула внутрь. Там были семена. Она высыпала их в сложенные ладони Индии.
– В песке нельзя ничего сажать, – сказала Индия. – Просто ничего не вырастет. Там нет питательных веществ. Вода проходит сквозь него, то есть…
Взгляд Одессы заставил ее замолчать, и Индия высыпала семена на поверхность песка.
– Их нужно прикапывать? – смиренно спросила она.
Одесса покачала головой. Она встала и достала из ящика нож для чистки овощей. Держа левую руку над сковородой, она надрезала себе большой палец. Густая красная кровь брызнула из верхней фаланги и закапала на песок. Не обращая внимания на протесты Индии, Одесса методично смачивала семена. Кровь быстро впитывалась в песок, оставляя лишь тонкую коричневую корку.
Часть песка она оставила нетронутой. Одесса зажала рукой порезанный палец, чтобы остановить кровотечение, и пристально посмотрела на Индию.
– Вот, – тихо сказала та, выставив большой палец над нетронутым белым песком, – только сделай все сама, я слишком слабонервная.
Одесса надрезала палец девочки и направила капающую кровь на песок.
– Ничего не произойдет, – заявила Индия. – Мы обе не в своем уме, если таким занимаемся.
– Иди и наклей пластырь на ранку, – сказала Одесса, убирая ее руку. – А потом возвращайся сюда. Меня не волнует, насколько тут жарко, нам с тобой сегодня нужно кое-что испечь.
Одессе нужно было подготовить простое тесто для белого хлеба, и она так беззаботно взялась за дело, словно пыталась убедить Индию, будто оно не имеет никакого отношения к старой сковородке, песку, семенам и крови. В полдень Большая Барбара, Люкер, Ли и Дофин гурьбой вышли из дома МакКрэев, чтобы пообедать гамбургерами, и только горелки на плите делали кухню почти невыносимой.
После обеда Индия заявила, что останется и поможет Одессе с посудой. Когда все ушли, Одесса достала миску с тестом, которое всего за полтора часа увеличилось почти втрое. Она отдала Индии замешивать его и сказала, что должно пройти четверть часа, и ни минутой меньше.
– Одесса, я просто не понимаю, как можно думать о розжиге духовки в такую погоду. Просто невозможно…
Из кладовой Одесса достала сковороду. Семена взошли, выросли, растения отцвели и дали плоды – и все это в течение двух часов. На форме для выпечки раскинулось целое поле с ростками, похожими на пшеницу: правда, бледно-зелеными и болезненными, но с каждого стебля свисал ряд маленьких черных семян, точно таких же, какие Индия видела в конверте.
Индия подбежала посмотреть, но Одесса велела вернуться обратно.