Эхо между нами

– Злишься, я это понимаю. Но не сердись на меня, ладно? – Боль вспыхивает на лице Сильвии, и это вызывает у меня раздражение, ведь я снова должен подавлять свои эмоции, чтобы заставить кого-то другого чувствовать себя лучше. Но мы дружим с тех пор, как я переехал в этот город, и люди не были добры к ней, поэтому я проглатываю свой гнев.

– Я не сержусь на тебя.

Она кивает, как будто принимает мой ответ, даже если не верит в него.

– Мама говорила что-то о костре. Уверен, что не хочешь остаться? Мы можем пожарить зефирки вместе с Люси. Знаю, она это любит.

Мама снова громко смеется, и у меня мурашки бегут по коже. Мне нужно выбраться отсюда, потому что я испытываю искушение поговорить с ней о том, что она не верит в меня, но знаю, что сделаю только хуже. Сильвия смотрит на меня и ждет, и я делаю все возможное, чтобы смягчить удар.

– Уже поздно, у Люси была долгая неделя, и она плохо спала.

Ее будят кошмары почти каждую ночь. Все не так плохо, как в первый раз, но она все равно просыпается в слезах.

– Ты поплаваешь со мной завтра?

– Да.

Потому что это заставит ее чувствовать себя лучше, но это последнее, чего хочу я, так как мне нужно пространство.

Люси мокрая с головы до ног, поэтому я заворачиваю ее, как буррито[8], а затем, потому что это заставляет ее смеяться, забрасываю на плечо. Друзья прощаются с нами, когда я захожу в дом. Мама с Ханной, как только видят меня, прекращают свой напряженный разговор, который включал в себя множество смешков.

– И что это? – мама спрашивает так, будто смотрит на таракана.

– Пора спать. Люси очень устала.

– Люси, ты хочешь домой?

Я поправляю Люси, чтобы она не сползала. Ее тонкие руки обвиваются вокруг моей шеи, и она кивает, кладя голову мне на плечо.

Мама раздраженно вздыхает, но потом Ханна протягивает руку и похлопывает ее по руке.

– Пусть идут. Я отвезу тебя домой сама, или ты можешь переночевать в комнате для гостей. – Ханна подмигивает маме. – Мы должны закончить прием лекарств, чтобы прожить следующую неделю.

Они хихикают так, словно это лучшая внутрячковая шутка в мире. Уже собираясь послать их к черту, я хватаю свой рюкзак с пола, поворачиваюсь на цыпочках и иду в ванную комнату в коридоре.

– Не будь таким занудой, – кричит мама. – Останься хотя бы на гамбургеры.

– Да, давай, Сойер, останься, – Ханна певучим голосом присоединяется к маме. Кажется, я их любимая мишень для шуток. Раздается шепот, потом снова смех.

Я протягиваю Люси ночную рубашку, толкаю ее в ванную и жду, кажется, целую вечность, пока она переоденется. В конце концов, она появляется с мокрым купальным костюмом в руках, сухой одеждой на теле и просительно протянутыми ко мне руками.

Она становится слишком большой для этого, но она моя младшая сестра и к тому же устала. Я снова сажаю ее за спину, и она утыкается в меня носом, когда мы направляемся ко входной двери.

– Боже, он был таким угрюмым, – говорит мама, когда я выхожу в ночь.





Вероника





Какой паршивый день, и ответ моего учителя по английскому на мою электронную почту совсем не делает его лучше:



Вероника,

Мне жаль, что Вам трудно найти группу для работы, но это необходимо. Я понимаю, что у Вас есть тема, которую Вы страстно любите, но, возможно, как только присоединитесь к группе, то сможете убедить их переключиться на нее.

Если к понедельнику Вы не найдете группу, я назначу Вас в одну из них.



Ненавижу свою жизнь.

Уже почти полночь, а я сижу на ступеньках парадного крыльца. Кладу мобильник и делаю первую затяжку сигареты. Это отвратительная привычка. Один человек любит говорить мне, что убьет меня, но его мудрые слова вызывают лишь смех. Я все равно умру.

Я делаю это нечасто – вообще-то очень редко. То есть почти никогда. Только когда жизнь становится невыносимой, папа уходит, и одиночество берет надо мной верх.

Сигареты у нас водились всегда. Папа раньше курил как паровоз, а потом бросил, когда маме поставили первый диагноз, но у него все еще есть одна или две пачки для тех дней, когда он играет в покер с друзьями. Честно говоря, я думаю, что именно поэтому курю их. По крайней мере, просто зажигаю, а затем делаю одну или две затяжки[9]. Мне это не настолько нравится, чтобы выкурить целую сигарету. Этот запах заставляет меня думать о папе, и прямо сейчас я хочу видеть его. Правда, мне бы очень хотелось обнять маму и хорошенько поплакать, но сегодня ее нет рядом. Сегодня категорически отстойно, и одиночество причиняет боль.


Да, в кои-то веки я устраиваю вечеринку жалости. Но завтра я снова возьму себя в руки, стряхну пыль и начну все сначала.

Я смотрю на горящую сигарету и тяжело вздыхаю. Это не заставляет меня чувствовать себя лучше. Ничто не поможет, а курение только рождает чувство вины и после вызывает головную боль. Тушу сигарету о тротуар и затаптываю ботинком.

На нашей улице темно и тихо, лишь от луны распространяется серебристое свечение над старыми домами. В конце квартала в мою сторону поворачивает машина. Она замедляется по мере приближения и затем паркуется. Это машина Сойера, а на заднем сиденье – силуэт ребенка в автокресле.

Сойер выходит из машины, достает Люси с заднего сиденья и несет ее вверх по дорожке. Она крепко спит, ее тело мертвым грузом лежит в его руках, а голова покоится на его плече. Я встаю, иду вперед него и открываю главную дверь.

Когда он проходит мимо, наши взгляды ненадолго встречаются, но я быстро отвожу взгляд. Он знает мой секрет, и мне это не нравится. Его ключи от машины звенят, когда он пытается с сестрой на руках ввести код своей квартиры. Сжалившись над ним, я обхожу его и набираю папин код, чтобы отпереть дверь.

Почему он кажется удивленным, я не знаю. Технически у меня больше прав на владение этим домом, чем у него. Сойер бормочет слова благодарности, и, когда я собираюсь уходить, тихо спрашивает:

– Не останешься?

Серьезно? Останусь ли я здесь? Нет, я действительно не хочу, но, думаю, нам лучше прекратить этот разговор.

– Я подожду на крыльце.

– А здесь? – шепчет он. – Я не могу оставить Люси. Ей снятся кошмары.

– Ты должен пригласить меня войти, – говорю я, чувствуя, как страх наполняет мой желудок.

– Что?

– Я не войду, пока ты меня не пригласишь.

С выражением, которое кричит, что я сумасшедшая, он говорит:

– Что? Ты что, вампир?

– Возможно.

Он закатывает глаза.

– Ты можешь войти, а когда войдешь, зажги свет, ладно?

Я вхожу первой, щелкаю выключателем на стене и замечаю груды коробок, выстроившихся вдоль стен. Это совсем не по-домашнему, и я понимаю, почему Люси дважды стучала в мою дверь на этой неделе. Однако ее брат и мать позвали ее прежде, чем я успела ее впустить.

Сойер идет в переднюю спальню, ту, что с башенкой, и я понятия не имею, что мне делать. В комнате вспыхивает мягкий свет, и я замечаю его розовый оттенок. Держу пари, что комната Люси очень симпатичная, но вместо того, чтобы пойти туда и посмотреть, я заглядываю на кухню в задней части дома. Она тоже переполнена коробками, и тогда я бреду на другую сторону дома, туда, где находится ванная и другая спальня. Эта комната заполнена множеством платьев, висящих на переносных вешалках, и огромной кроватью со слишком большим количеством подушек. Должно быть, именно здесь отдыхает его мама.

Я возвращаюсь в гостиную и делаю вывод, что узкая комната, которая тянется вдоль стены дома, изначально задуманная под небольшую библиотеку или офис, принадлежит Сойеру. Там матрас на полу и открытый чемодан со сложенной одеждой – как будто он не рассчитывает пробыть здесь дольше недели.

Из комнаты Люси доносится шепот, и я прислоняюсь к подлокотнику дивана, делая вид, что не шпионю, но это так. Я улыбаюсь, когда смотрю на страну чудес внутри. У Люси кровать принцессы с балдахином. Такая, о которой мечтает почти каждая маленькая девочка. Красивая прозрачная блестящая ткань спускается к самому полу. Бабочки мерцают по ней благодаря вращающемуся ночнику, а вокруг кровати расположился целый зоопарк плюшевых животных.

Люси похожа на безвольную тряпичную куклу, когда Сойер помогает ей лечь в постель. Они читают молитву, что-то о Божьей защите, а затем переходят к списку людей, которых они хотят, чтобы Бог благословил. Он целует ее в лоб, а когда начинает отстраняться, она наклоняется и крепко обнимает его.

Это милое зрелище, и я не понимаю, как этот парень может вести себя как придурок в школе, но при этом так любить сестру. Не хочу, чтобы он знал, что я наблюдаю, поэтому заинтересованно изучаю пол.

Сойер оставляет дверь Люси приоткрытой, а затем поворачивается ко мне.

– Извини, что так долго. У нее кошмары с тех пор, как мы переехали, поэтому я стараюсь сделать время перед сном как можно более приятным для нее в надежде, что это поможет.

– Все в порядке.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – Он идет на кухню. – Нам не из чего выбирать. У нас есть молоко, апельсиновый сок, у мамы, возможно, есть что-то диетическое и…

– Ты рассказывал своим друзьям или кому-нибудь еще о моей опухоли? – Я упираюсь бедром в дверной косяк кухни, когда Сойер открывает холодильник. Он смотрит в него дольше, чем нужно, а затем закрывает дверцу.

– Нет.

– А ты собираешься это сделать?

Он качает головой и смотрит мне в глаза.

– Это не мои секреты, чтобы так легко их рассказывать.

Я должна была почувствовать облегчение, но не чувствую. Ведь он может передумать.

– Это смертельно? – спрашивает он, и его прямота сбивает меня с толку.

– Ты спрашиваешь, не умираю ли я?

Сойер засовывает руки в карманы джинсов.