Эгоистка

Так что для Давида быть в свои тридцать лет неженатым было странно.

Но это был тот вариант, который, как он чувствовал, у него был. Он сделал этот выбор, потому что довольно рано решил, что не хочет детей.

А в церкви не принято признаваться в том, что ты не хочешь детей. Вместо этого он смирился со взглядами в его сторону и шёпотом о нём, хотя его убивало, что люди думают, что он не идеален.

Поэтому, когда кто-то привёл к нему на консультацию маленькую убийцу ребёнка, он подумал, что женитьба на ней – это неплохое решение всех его проблем.

Дело в том, что я действительно хотела детей. Всегда хотела. Просто тогда я их не хотела. Я не хотела их до того, как у меня появился шанс вырваться из церкви и проложить свой собственный путь в жизни.

Я хотела иметь семью с тем, кого любила, а не с тем, за кого вышла замуж, как только мне исполнилось восемнадцать, потому что хотела заняться сексом богоугодным способом.

И Давид сумел убедить меня, что я люблю его.

Я понятия не имею, был ли мой муж девственником, когда мы поженились, хотя я бы сказала, что, скорее всего, нет. Он часто трахал меня. У нас не было секса, как у пары.

Мы не занимались любовью, не наслаждались телами друг друга и так далее. Он просто трахал меня.

И я думала, что это означает, что мы пытаемся завести ребёнка. Но когда прошло несколько лет, а я так и не забеременела, я спросила его, не стоит ли нам сходить к врачу или ещё куда-нибудь.

– Для чего? – спросил он.

Я была так растеряна.

– Чтобы… чтобы завести ребёнка. Я хочу ребёнка.

Это был первый раз, когда он ударил меня.

Потому что да, он был манипулятором, да, он был ужасен, да, он был монстром в течение многих лет, но он никогда не бил меня.

И я была так потрясена, так совершенно ошеломлена, когда оказалась на полу перед ним с болью, пронзившей моё лицо, что сидела, уставившись на его голени, пока он не наклонился и не взял меня за руку.

– Кэт, дорогая, ты в порядке? – спросил он, его брови нахмурились от беспокойства.

Я медленно подняла голову и встретила его взгляд.

– Я… что?

– Ты упала, моя дорогая. С тобой всё в порядке?

Я уставилась на него, затем, как жалкое оправдание человека, в которого он меня превратил, я кивнула.

Блэр была славной, замечательной ошибкой.

Я не рассказывала Давиду о ней до нескольких месяцев, достаточно долго, чтобы он не мог заставить меня избавиться от неё, но он не был так зол, как я думала.

Возможно, он смирился с этим; возможно, он устал от новых шепотков и взглядов в церкви, от слухов о нём, которые, как он надеялся, исчезнут, когда мы поженимся, но они так и не исчезли.

Что бы там ни было, он смирился с тем, что мы станем родителями, хотя, я думаю, он всегда надеялся, что у нас будет только один ребёнок.

И когда появление на свет моей маленькой дочери чуть не убило меня, он получил то, на что надеялся.

– Больше никаких детей, – сказала я Дани, – приказ врача. Они перевязали мои трубы сразу после родов. Но у меня есть она. И она стоила всего этого.

Он молчал, пока я говорила, но всё это время не сводил с меня глаз.

Ни разу он не отвернулся и не сдвинулся с места; он просто сидел и слушал. Тёмные глаза изучали меня, пока я рассказывала обо всех ужасных вещах, которые произошли, об эгоистичном выборе, который сделала, и о последствиях, которые, как я говорила себе, я заслужила.

Проблема заключалась в том, что он молчал, даже когда я не могла придумать, что ещё сказать. Отчаянно нуждаясь в чём-то, я схватила стакан с водой и выпила всё.

Тем не менее Дани продолжал молчать. Не выдержав, я рассмеялась, уставившись на пустой стакан на журнальном столике.

– Теперь ты меня осуждаешь? – спросила я.

Он ничего не ответил. Он должен был, но не сказал. Вместо этого он взял меня за руку.

Я ничего не сказала. Я должна была. Я должна была очень, очень чётко сказать «нет», но я этого не сделала, и Дани притянул меня в свои объятия и поцеловал.

В этом поцелуе было многое. Печаль и сочувствие, но не жалость. Ни капли жалости, но много печального гнева, который я так хорошо знала.

Его руки с бережной силой обвились вокруг меня, прижимая меня так, как никто не прижимал раньше. А его губы… чёрт.

Они были потрясающими, и это было несправедливо. Это было так несправедливо.


Я ему немного потакала. Я знала, что не должна, и знала, что играю с огнём, целуя его в гостиной Эшли, пока её дочь спала в комнате неподалёку.

Но в день, когда всё в моей жизни разбилось вдребезги, он был тем, в чём я нуждалась, и он был рядом.

Поэтому я поцеловала его, позволила себе утешиться им и его близостью, и попыталась отключить свои мысли на мгновение.

Или два.

Или три.

Он коснулся боковой стороны моего лица, пальцы нежно ласкали мою кожу, прежде чем он погладил мои волосы.

Я задрожала, когда он провёл языком по моим губам, нежно обводя их.

И когда он просунул язык в мой рот, я потакала ему ещё мгновение, достаточно долго, чтобы почувствовать тёплый прилив энергии по коже и нервам до самых костей, а затем положила руку ему на грудь и легонько толкнула.

Он остановился, отодвинувшись настолько, что его губы больше не были на моих.

Я чувствовала его дыхание напротив моего рта, его лоб прижимался к моему, а его руки ослабли настолько, что я могла отстраниться, если бы захотела.

– Теперь ты понимаешь, да? – прошептала я. – Почему мы не можем… почему я не могу забрать у тебя эти годы?

– Ты ничего у меня не заберёшь, – ответил он.

Это был самый раздражающий ответ, который я только могла себе представить, и я села обратно. Моё лицо исказилось от боли.

– Я только что закончила говорить тебе…

– Твой опыт не имеет никакого отношения к нам с тобой, – сказал он, – или мой возраст. Или твой возраст.

– Давид забрал у меня эти годы, – сказала я. – Он убедил меня, что никто другой в мире никогда не полюбит меня, потому что я сломлена и повреждена. Что я должна выйти за него замуж, потому что он будет любить меня, несмотря ни на что. Я превратилась из подростка в жену. У меня не было шанса повзрослеть, и посмотри на меня сейчас, просто, блин… Чёрт! Он украл у меня эти годы, и я никогда не смогу их вернуть, и я не хочу так поступать ни с кем другим, никогда, ясно? Я не хочу красть эти годы у тебя.

Чего бы я ни ожидала от него в ответ, он криво улыбнулся.

– Я был взрослым дольше, чем ребёнком, – сказал он.

Я открыла рот, потом закрыла его и нахмурилась. Он усмехнулся, покачал головой, глядя вниз.

– К тому времени, когда меня выгнали из дома и я переехал к Эшли, я уже не был ребёнком. Мне было пятнадцать, но всё началось задолго до этого. Когда ты беспокоишься о таком дерьме, как где ты будешь жить, будет ли еда на столе и…

Он остановился, затем покачал головой.

– Эшли ушла в хорошие времена. Я имею в виду, настолько хорошие, насколько это вообще возможно. После её ухода им стало хуже. Это не её вина, очевидно, но… это была не её вина. Мой отец был…

И снова он остановился, пытаясь подавить гнев в голосе. Я прикусила губу, моя рука потянулась к его руке под действием силы, которую я не могла контролировать.

Мои пальцы коснулись тыльной стороны его руки, и через мгновение он повернул запястье ладонью вверх, чтобы сжать мою руку.

– Он был дерьмом, – наконец сказал он, – не как Давид. Он не был… не знаю, достаточно умён, чтобы быть таким манипулятором. Но он был злым. Ленивым. Весь мир должен был быть у его ног, только тогда он имел право существовать. Правдой было то, что он был просто мусором. А моя мама никогда не должна была стать мамой. Она любила только себя. Когда ты говоришь, что Давид убедил тебя, что ты упала… я понимаю это. Есть вещи, которые я помню с детства, и я до сих пор не уверен, что они настоящие, и никогда, блин, не узнаю. И не хочу, блин, знать.

Он поднял голову, взгляд был настолько твёрдым, что им можно было сломать.

– Мне было десять, когда я узнал, как платить за коммунальные услуги. Одиннадцать, когда я начал использовать для этого свои собственные деньги, потому что отец надрал мне задницу, когда понял, что я каждый месяц пользуюсь его кредитной картой. Я считал дни до того момента, когда смогу уйти, и когда они наконец выгнали меня… хочешь знать почему?

Я не знала, хотела или нет.

– Это было потому, что я прогуливал школу, чтобы работать на углу. Чтобы у нас было достаточно денег на продукты. И только потому, что меня поймали за прогул, и школа устроила им разнос, так как это был уже третий раз на той неделе. Я сопротивлялся, и отец чуть не убил меня. Мама сказала, что у меня есть тридцать секунд, чтобы уйти, или она позволит ему столкнуть меня с балкона квартиры и рассказать всем, что я прыгнул сам.

Он сделал паузу, не глядя на меня.

– Думаю, я успел выскочить за дверь примерно за три секунды. Я вывихнул колено, пытаясь убежать от него, так что…

Слов не было. Всё, что я могла сделать, это сжать его руку. Он сжал её в ответ, затем посмотрел мне прямо в глаза.

– Я понимаю, почему ты беспокоишься. Чёрт, я мог бы даже согласиться с тобой, если бы у меня была нормальная жизнь. Но ты не можешь отключить эту часть себя, когда всё наладится. Я не могу вернуть те годы. Я пытался, вроде как, когда думал, что стану следующим большим событием, но всё, что мне удалось сделать, это стать таким же засранцем, каким были мои родители. Потому что я не знаю, как быть нормальным. Всё, что я могу сделать, это двигаться вперёд с тем, что у меня есть. А у меня есть много хорошего. Родители были бы потрясены, если бы увидели меня сейчас. У меня хорошая работа, у меня есть люди, которые мне дороги… Может, это и ненормально, но это чертовски хорошо.

Его рука снова сжалась вокруг моей, как будто он пытался убедиться, что я слушаю, но я уже была полностью очарована его глазами.

– Так что ты не сможешь украсть у меня эти годы, Кэти. Они уже прошли очень, очень давно.

Это был не то чтобы идеальный ответ. В лучшем случае он был душераздирающим, в худшем – ужасающим.

Он не решал многих проблем, которые я испытывала из-за того, что была с ним, хотя этот список становился всё меньше, поскольку Эшли больше не хотела быть моим другом.

Но этого было достаточно. И я так устала. Я устала от борьбы, от постоянных пинков, когда я лежала на земле, от бесконечной спирали дерьма, которая, казалось, кружилась вокруг меня.