Эффект бабочки

Пусть не высший балл, но, по крайней мере, зачет. Турбьёрн хочет продолжать со мной работать. Признавшись ему, что я нервничала, не откажет ли мне в дальнейших консультациях, я впервые увидела, как он смеется. Смех я сочла за доверие, все-таки доктор держится уже не столь формально. Меня порадовало, что вопреки всему он считает, будто у меня есть чувство юмора.

Раз в неделю я сижу тут и сбрасываю один за другим слои своей ненастоящей кожи. После такой процедуры я предстаю не в самом выгодном свете, но, вероятно, открывающееся взору доктора интересно с точки зрения психологии. Честно говоря, я сама удивляюсь тому, что всплывает на поверхность и что раньше мне, очевидно, удавалось затолкать вглубь. Турбьёрн действует наподобие эхолота. Уловив сигнал, он опускает трал, и уже ничто не ускользнет из его сетей. Вместо того, чтобы мучиться оттого, как меня выводят из равновесия, я стала с нетерпением ждать наших бесед.

Турбьёрн на моей стороне – приятно осознавать: меня готовы выслушать. Он обладает способностью задавать вопросы именно в тот момент, когда я нахожу новые ответы. Я поняла, как много успела скопить всего к своим тридцати годам. Но пока я была поглощена выбором единственно правильных решений из всех возможных альтернатив, жизнь шла вперед. А ведь выбор требует времени. В какой момент можно быть уверенной, что ракушку с самой красивой жемчужиной ты уже открыла?

Турбьёрн слушает меня молча. Я привыкла к его выжидающему молчанию, оно уже не заставляет мое сердце биться быстрее. Самое тяжелое – впереди. Ведь мне предстоит в одиночестве обследовать то, что находится за распахнутыми нами дверьми.

Сделав глубокий вдох, бросаюсь во все тяжкие.

– Я много размышляла о нашем последнем разговоре. Или, вернее, о теме, на которой забуксовал мой прошлый монолог. О страхе не справиться с поставленными задачами.

Турбьёрн благосклонно кивает.

– Я думаю, мое желание довести любое задание на работе до состояния совершенства на самом деле свидетельствует о другом.

Правда всплыла среди ночной темноты. Нежеланная и грустная, и признавать ее мучительно. Одновременно я осознала, что именно в приемной Турбьёрна я должна переступать через свои внутренние пороги.

– Я попыталась представить себе, что не смогу больше ходить на работу, и поняла, как мне было бы одиноко. Такое чувство, будто работа стала для меня единственной реальной средой. – Опустив глаза, ковыряю ноготь большого пальца. – Быть образцом совершенства – это мой способ обеспечить себе право на сопричастность.

– А как же друзья?

– Да, конечно, у меня есть друзья. Но у них своих дел полно. Живут парами, некоторые завели детей. Признаться, у меня осталась только одна подружка, у которой еще нет пары и, откровенно говоря, это единственное, что нас объединяет. В основном мы сидим и изливаем желчь, жалуясь друг другу на то, как нам не удается устроить личную жизнь.

– Не удается выстроить отношения, или вы имеете в виду что-то кратковременное?

Вопрос вызывает у меня легкое смущение. Все-таки он – мужчина. Но, с другой стороны, ему явно приходилось выслушивать куда худшие признания, чем нормальное желание изредка с кем-нибудь переспать.

– И то и другое, если быть совсем честной. А с вами надо быть честной.

Мы чуть заметно улыбаемся друг другу.

– А что вы делаете для того, чтобы устроить личную жизнь?

– Сейчас ничего не делаю. Цеплять парней в ресторанах я не успеваю. Зарегистрировалась как-то на одном из сайтов знакомств и встретилась с несколькими оттуда, но… Нет, это не для меня. Было такое ощущение, будто я выставляю себя на продажу на «Авито».

Турбьёрн состроил мину – похоже, сказанное мною подвергают сомнению.

– Сейчас многие пары знакомятся в Интернете.

– Да, я знаю.

Доктор на секунду замолкает. Подозреваю, что он понимает, в чем именно я не хочу признаваться. Разболтать в сети, как я отчаянно нуждаюсь в связях – ниже моего достоинства. Я не из тех, кто выставляет напоказ свою несостоятельность.

– У вас бывали длительные отношения?

– Смотря что считать длительными отношениями. Мой рекорд – пять-шесть месяцев. – Я вздыхаю. – Не знаю. Обычно все так хорошо начинается. Я по уши влюбляюсь и круглые сутки не расстаюсь с телефоном, даже на работе. Хотя, конечно, отключаю звук, чтобы никто не заметил.

Я могу внезапно испытать пьянящее чувство счастья. От ощущения, будто на меня смотрят по-особому. От восхитительной уверенности в том, что кто-то скучает обо мне, считая так же, как и я, минуты до нашей встречи.

– И что же происходит потом?

Пожав плечами, я задумываюсь.

– Отношения утомляют меня. Вначале он начинает меня раздражать. Меня раздражают его слова и действия. Его одежда, прическа и то, как звучит его голос, когда он разговаривает с собаками. Да все что угодно. Даже то, что он слишком часто звонит и хочет увидеться. У меня возникает ощущение, будто ко мне вторгаются. В конце концов, все заходит настолько далеко, что… Да, признаться, все заходит настолько далеко, что у меня появляется желание причинить ему боль.

Турбьёрн молчит, и что-то заставляет меня скрыть от него худшее. Всякий раз, когда я обнажаю свое ужасное нутро, в голове раздается крик: «Защищайся! Пора вернуть себе контроль над ситуацией! Восстанови порядок!»

Больше всего мне досаждает именно этот голос, а не Турбьёрн с его вопросами. Мой настоящий противник сидит у меня в голове, и до тех пор, пока я не начала сюда ходить, ему было хорошо и спокойно.

– И что вы делаете с этими мыслями?

– С какими?

– С мыслями о том, чтобы причинить партнеру боль?

– Ничего, это просто мои ощущения. Речь не идет о причинении физической боли, я не то имею в виду. Это все равно, что хотеть. ну, не знаю. Принизить его, что ли.

– Значит, на этой стадии вы разрываете отношения?

– Да.


– И это – повторяющийся сценарий?

– Да.

– Вы разрываете отношения, хотя на самом деле хотите устроить свою личную жизнь?

Я опять вздыхаю. Слышу, насколько это абсурдно звучит.

– К сожалению, да. Со мной что-то происходит, когда первое волнующее чувство начинает отступать.

– Вы хотите сказать, когда приходит время углублять отношения.

Я киваю в ответ.

– И как вы полагаете, что тогда происходит?

Я пожимаю плечами.

– Теряю интерес. Начинаю скучать по своим страшным тренировочным штанам и тапочкам, а еще о том, чтобы не думать, не взлохмачены ли у меня волосы, когда я просыпаюсь по утрам. Я не в состоянии быть все время веселой, бодрой и сексуальной, как хотелось бы. Единственное, чего я хочу – это чтобы он ушел, оставив меня в покое, и дал возможность расслабиться.

– А как вы думаете, в природе существует человек, который всегда весел, бодр и сексуален?

– Да нет, конечно.

– Но судя по тому, что я услышал, именно этого вы требуете от партнера.

Хватит, защищайся! Еще немного признаний, и он начнет презирать тебя.

Вижу, что он улыбается, а его улыбка каждый раз придает мне мужество, чтобы противостоять голосу. Тут мы двое на одного – Турбьёрн и я против моей внутренней тени, которая слишком долго безнаказанно опустошала мою душу и начала управлять моей жизнью. Когда я сижу в кресле у Турбьёрна, меня посещает шестое чувство, позволяющее осознать, насколько большой властью обладает этот голос. Я ощущаю навязчивую потребность все контролировать и склонность к необдуманным суждениям, и еще – желание защититься любой ценой.

Сняв очки, Турбьёрн потирает переносицу. В течение нескольких секунд он напоминает фигуру с картины Мунка «Крик».

– Мне кажется, дело в следующем. Может ли быть такое, что вы применяете ту же стратегию, что и на работе? Что ваш перфекционизм – это способ обеспечить себе право на дальнейшую сопричастность. – Надев очки, он изучающе смотрит на меня. – Когда вы больше не можете сохранять видимость того, что считаете идеалом, вы начинаете искать повод для выхода из отношений. Вы выискиваете недостатки у него, чтобы не раскрывать свои собственные.

Я бросаю взгляд на часы. Осталось пятнадцать минут. Назначая первую консультацию, я думала, что сорок пять минут – это так мало, и раз уж я сюда пришла, можно бы и подольше пообщаться.

Теперь я понимаю, зачем ограничивать время.

Обдумываю его утверждение. Сердцу все кажется таким простым: нагрянувшая влюбленность опрокидывает все возможные препятствия. Она наполняет меня чувством, что я наконец-то чего-то достигла, я заново раскрываю себя, нахожу свое истинное обличье. Влюбленность озаряет все вокруг красотой, пульсирующее опьянение доводит каждый миг до состояния совершенства. Разум наконец молчит.

А потом приходит эта проклятая любовь. Обнажает трещинки, наполняя их сомнениями.

Я знаю, что такое страсть.

Но о любви мне ничего не известно.

Кроме того, что она делает меня уязвимой.

Раздается скрип ротангового кресла – Турбьёрн меняет свое положение.

– А вот это чувство одиночества, ощущение отсутствия связей, вы не могли бы рассказать о нем поподробнее?

Я выпиваю глоток воды.

– У меня нет ни братьев, ни сестер, нет родни. Оба мои родителя были единственными детьми в своих семьях, поэтому двоюродных братьев или сестер у меня тоже нет. Еще несколько лет назад у меня всегда находились друзья, которые могли составить мне компанию в поездке на Рождество или в отпуск. Сейчас большинство из них начали отмечать праздники в семейном кругу. Особенно те, у кого уже есть дети.

– А ваши родители живы?

– Да, но мы с ними мало общаемся. Иногда я разговариваю с мамой по телефону, с папой я последний раз виделась летом. Обедала у них в день его рождения, и то только потому, что мама меня об этом попросила.

Я вдруг задумалась. Она действительно попросила меня. Раз в жизни моя всегда такая уступчивая мама сказала, что мне хорошо бы прийти. Так я и сделала. Но уже в прихожей у меня поползли мурашки по телу. С самого начала обеда я с трудом могла усидеть на месте. Как всегда во время моих встреч с родителями. Я неустанно задаю им вопросы и в конце концов узнаю, сколько пассажиров бывает в автобусе, на котором мама добирается до работы по утрам, и какими маршрутами папа теперь гуляет. Сколько они заплатили электрику в его последний визит и сколько кусочков сахара он положил в кофе. Знаю, что сосед, похоже, болен, потому что к нему по несколько раз в день приезжает машина социальной помощи на дому. Знаю, что теперь папа предпочитает малиновый йогурт, а не клубничный, как раньше.

Разговор не умолкает, но, по существу, мы говорим ни о чем. Я продолжаю метать свои вопросы, а когда темы иссякают, придумываю новые. На это уходят все силы, и спустя несколько часов я нахожу повод, чтобы уйти.

Обо мне после таких встреч они ничего нового не узнают. Никто из них не задает мне ни единого вопроса.

Я не вижу других причин, кроме полного отсутствия интереса.

Потянувшись к кулеру, наполняю стакан водой.

– Они расходятся, спустя столько лет. Мама, по-видимому, съехала из дома.

– И как вы к этому относитесь?