Эффект бабочки

Зарождающийся у меня страх смерти заключается в нежелании расставаться с бытием. Внезапно мне так хочется успеть немного больше, узнать, как протекает жизнь, если не разбрасываться временем понапрасну, впустую выливая его, словно воду после полоскания. Вся ненужная шелуха отпала. Мне бы очень хотелось задержаться еще на несколько месяцев, чтобы воспользоваться моей новой остротой восприятия.

Без лишнего хвастовства могу утверждать, что предстоящая смерть сделала меня немного умнее.

А может быть, просто природа напоминает о себе таким образом. Я читала, что с приближением смерти жизнь вступает с ней в схватку. Но не важно, связано ли это с механизмами выживания или нет, в любом случае я наслаждаюсь своим новым существованием. Во многом благодаря тому, что у меня появилась подруга, и впервые за тридцать лет я обрела разумного собеседника. После такого длительного молчания есть что сказать, и если находится человек, готовый тебя выслушать, – это большое везение. Маргарета как будто послана мне свыше. С того момента, как мы начали вместе разгадывать кроссворд, наша дружба развивается с невероятной скоростью – мы ходим в театры и кино, приглашаем друг друга в гости и сидим за одним столиком в ресторане. Маргарета – журналистка, сейчас на пенсии. Подробности ее жизни позволяют предположить, что у нее была достаточно успешная карьера – она работала в Лондоне и Вашингтоне, писала передовицы для газеты «Дагенс Нюхетер». Оглядываясь назад, я радуюсь, что выяснила это, только когда мы уже достаточно близко узнали друг друга, а то, скорее всего, я бы так тщательно подбирала слова, что ничего не рискнула бы ей сказать.

Произошло это, когда я спросила Маргарету о стопке бумаг, с которой видела ее в ресторане.

– Да это так, способ скоротать время. Мне пришло в голову, что надо попробовать написать детскую книжку.

К моему удивлению, Маргарета выглядела смущенной.

– Я не планирую публиковать ее, нет. Это только для моих внуков. Для детей моего сына, живущего в Штатах, и дочери, если она все-таки успеет родить.

Маргарета умолкла, и я заметила, как она задумчиво поглаживает ножку бокала.

– К сожалению, в дочери я узнаю свой собственный карьеризм, ведь детям свойственно подражать родителям. Слава Богу, я успела произвести на свет своих детей, но когда они были маленькими, я посвящала бесконечно много времени работе. Спроси их, и они охотно расскажут, как чувствовали себя брошенными, пока я занималась своей славной карьерой.

– И что же, вы сейчас не общаетесь?

– Да нет, мы отлично ладим, но иногда приходится получать по заслугам, и я уворачиваюсь как могу, несмотря на ноющую от вечного сидения за письменным столом шею.

Маргарета рассмеялась. Она часто смеется над собой, и от этого общение с ней раскрепощает. Я много думала об этой способности. Почему некоторым она дана, а некоторые лишены ее? Должно быть, мужество смеяться над собой свойственно лишь тем, кто твердо верит в собственную ценность. Возможно, именно это объясняет духоту, окутывающую Кристера.

– А как же их отец?

– Янне работал не меньше моего, а я добивалась равенства. Хотя по итогам я чувствую себя немного обманутой. Я обрела равенство, выбрав его линию поведения. Вкладываться в свою карьеру стало нормой и считается правильным, но кто будет бороться за повышение статуса так называемых женских обязанностей? Никто. Они по-прежнему считаются менее достойными. То, что женщины из поколения в поколение надрывались, ухаживая за детьми, и тащили на себе домашнее хозяйство, признали теперь ненужной ерундой.

Некоторое время мы сидим молча. Подошедший Дамир наполняет наши бокалы.

– К детям надо прислушиваться, пока они маленькие и еще не успели запутаться. Есть надежда, что, состарившись, они опять поумнеют, но будет уже слишком поздно. – Маргарета пригубила вино. – Кстати, мне рассказали на днях одну красивую историю. Парень, переехавший в Швецию из какой-то африканской страны, удивился, почему здесь практически не видно стариков. Услышав о домах престарелых, он сказал: «Какая великолепная идея – поселить стариков в одном доме! Так их проще найти, когда нужен совет».



Наши разговоры крутятся вокруг одних и тех же тем. Например, мы часто обсуждаем вину. Вину собственную и вину других – совместными усилиями пытаемся отличить подлинную вину от навязанной. Я ничего не утаиваю от Маргареты.

За редким исключением.

За одним.

Хотя я вряд ли смогу еще долго обманывать ее, ссылаясь на ревматизм. Мое состояние ухудшилось. На этой неделе я была в больнице, и мне сделали функциональную пробу дыхания. Жизненная емкость легких упала до шестидесяти восьми процентов. По ночам я сплю с кислородной маской, чтобы поддерживать кислородный обмен. Левая рука парализована, и в правой все чаще возникают мышечные спазмы. Ноги тоже в аховом состоянии. Мне становится тяжело ходить. Но хуже всего покалывания в губах и языке. С левой рукой так же начиналось. И все равно я сомневаюсь, стоит ли рассказывать. Есть риск, что наши отношения изменятся. Понятно, что обе мы умрем, но только в моем случае это подтверждено документально. Написанный черным по белому смертный приговор занимает непропорционально много места. Нет уж, лучше продолжать говорить о жизни.

Иногда меня посещает мысль, что Маргарета заменяет собой Викторию. То, чем я делюсь с подругой, на самом деле предназначено дочери, но в ее отсутствие Маргарета стала хранительницей моих воспоминаний. Она будет распоряжаться моей историей, и это, признаться, утешает, потому что маленькая частица меня будет продолжать жить.

Я бесконечно долго размышляла над тем, что именно я хочу рассказать Виктории, но в конце концов решила, что одних слов будет недостаточно. Даже если я покажу все фотоальбомы, опишу произошедшие события, изложу все свои блуждающие мысли и причинно-следственные связи, я не смогу объяснить, что на самом деле чувствовала. Переживания другого человека остаются чуждыми для нас, в полной мере их никогда не разделить. Возможности нашего языка ограничены, как бы тщательно мы ни подбирали слова.

Как, например, описать словами чувство вины?



22 октября 1981 года я сочеталась браком с Кристером Бергстрёмом в Стокгольмской ратуше. Лиллиан с моим отцом были нашими свидетелями и единственными гостями. После церемонии мы отужинали в ресторане «Улла Виндблад», угощала нас Лиллиан. До ресторана мы доехали на такси, и я заметила, что папе стало не по себе от такого расточительства. Два мира вошли в противоречие, но ситуацию спасла общительность Лиллиан. Благодаря ее ненавязчивой светской беседе отец расслабился, несмотря на непривычную обстановку. И потом даже попросил дополнительную порцию десерта. Чтобы взять с собой, для мамы.

Месяц спустя после возвращения с Готланда мы приобрели таунхаус в Тюресэ. Поручительство по займу взяла на себя Лиллиан, она же через свои контакты обеспечила Кристера работой. Он проявлял пленки в фотоателье на Гётгатан. Мне свекровь нашла работу через другую свою знакомую – я временно устроилась в билетную кассу Стокгольмского концертного зала.

Мы жили в ожидании ребенка.

С удивлением наблюдала я за изменениями в своем теле. Как оно добровольно, шаг за шагом, делает все необходимое, создавая нового человека. Я не грустила и не радовалась, принимала все как данность, не предаваясь размышлениям. Свен, сожалея о моем отказе от ставки археолога в критской экспедиции, выразил надежду на то, что мы когда-нибудь еще вместе поработаем. Я только пожала плечами, ничему не позволяя нарушать мое состояние души. Я принимала все как есть. Мне приходилось приспосабливаться, потому что борьба все равно бы ничего не улучшила.

Это время было относительно сносным. Кристер хорошо справлялся с новым распорядком. Правда, баланс сил между нами был раз и навсегда нарушен. При каждом удобном случае он напоминал о жертвах, на которые пошла Лиллиан, и той ответственности, которой следует дополнить мою благодарность. Если я когда-нибудь решу оставить его, возникнут финансовые обязательства, и никакой зарплаты археолога на выплаты в счет погашения долга не хватит. Особенно если платить будет мать-одиночка.

А спустя мгновение муж уже мог говорить мне:

– Если будет девочка, я думаю, ей надо будет дать второе имя Биргит, в честь твоей матери. И Рагнар, в честь твоего отца, если родится мальчик. Хорошо? Хочешь, я составлю тебе компанию, когда в следующий раз соберешься к родителям, и мы вместе расскажем им, что ты ждешь ребенка?

Шаг за шагом Кристер привязывал меня к себе всеми доступными ему способами. Мое сердце закрылось, и руки были развязаны, но есть и другие методы привязать к себе человека. Если хорошо овладеть этим навыком, привязанный в скором времени сам начнет укреплять свои путы.



Январь подходил к концу. В тот год зима была особенно морозной, постоянно сообщали о перебоях в движении транспорта и новых температурных рекордах. Крошечный садик перед входом в нашу секцию дома был весь завален снегом, как и вся Швеция.

В моем животе рос ребенок.

Была суббота, всего шесть утра. Я пила утренний кофе на кухне. Кристер еще спал, за окном царила зимняя тьма. Совершенно обычное утро, казалось бы, похожее на любое другое утро моей новой повседневности. В утренних часах есть что-то странное. Что бы ни ждало тебя дальше, день почти всегда начинается одинаково. Ты идешь ему навстречу, не подозревая, что он может принести события, способные потрясти весь твой мир до самого основания. Оставались секунды до момента, когда раздастся звонок в дверь. Моя рука потянулась к чашке, чтобы поднести ее ко рту, и застыла на полпути. Прежде чем я спешно поставила чашку назад, в голове успел пронестись вихрь мыслей. Кто может прийти так рано?


В прихожей мы столкнулись с Кристером. Не проронили ни слова, но взглядов было достаточно – случилось что-то из ряда вон выходящее. Натянув халат, он приоткрыл дверь, и повеяло зимним холодом, а когда Кристер открыл дверь шире, я увидела отца.

Все читалось по выражению его лица. Я решила, что умерла мама. Кристер отступил в сторону, чтобы впустить отца. Вопрос вертелся на языке, но пока вслух ничего не сказано, остается надежда. Мы прошли на кухню и сели к столу. Те мгновения, когда выдвигали стулья и я наливала отцу согревающий кофе, тянулось молчание.

– Спасибо, – произнес отец, отхлебывая кофе. – Такой холодной зимы я не припомню.

– Мама?

Всхлипнув, он потянулся рукой к носу:

– У тебя есть бумажные полотенца?

Я осмотрелась вокруг, как будто забыв, где они лежат. Сделала несколько шагов, оторвала кусочек, вернулась назад и дала ему высморкаться.

– Папа, пожалуйста, объясни, что случилось.

Избегая моего взгляда, он тяжело вздохнул. Потом, отставив чашку в сторону, вымолвил:

– Твоя сестра. Звонили из полиции. Сказали, передозировка.

Возможно, я испытала облегчение. Что мама жива. Больше я ничего не почувствовала.

– Она умерла? – спросил Кристер, и папа кивнул в ответ.

– О Господи, – воскликнул мой муж, закрывая рот рукой.

Я осталась стоять на месте. В животе зашевелился ребенок. Я понимала, что должна испытывать какие-то чувства – шок, горе, может быть, даже злость. Мое равнодушие было равносильно преступлению. Кристер встал, подошел и обнял меня, но меня не надо было утешать. Для меня Дороти давно умерла. В тот самый момент, когда шесть с половиной лет назад умчалась из квартиры в Аспуддене. Кристер знал о ее существовании: в период влюбленности в Лунде я рассказывала ему о сестре, но потом никогда больше не упоминала ее имени.

И никто другой ее не вспоминал.

Помню, я покосилась на Кристера. Моя сестра умерла от наркозависимости, и я была не уверена, какие это могло иметь для меня последствия. Вот она какая, моя семья. Вечный источник беспокойства. Одни проблемы, и к жизни совершенно не приспособлены. А его мама звонит по несколько раз в день.

– Где ее нашли?

– На пешеходной дорожке под Центральным мостом. В сугробе. Говорят, пролежала там несколько суток.

Внутри по-прежнему пустота. Правда, я помню, как мне сдавило грудь. Стало немного тяжело дышать.

– Но я должен рассказать о другом. – Папа сидел, сцепив руки в замок на коленях и уставившись в стол. – У нее есть сын.

Во мне наконец что-то всколыхнулось. Сначала удивление, ведь я мгновенно обрела племянника, а когда удивление улеглось, внезапно загорелся луч надежды. Утрата, которую я не ощутила, давала возможность что-то исправить. Я не знала, что именно, но шанс упускать было нельзя.

– Сколько ему?

– Пять лет. Они жили в квартире в Старом городе, там мальчика и нашла полиция. Соседи позвонили. Они, очевидно, уже привыкли к тому, что ребенок часто кричит, но на этот раз он кричал особенно долго.

– Где он сейчас?

– Во временном приюте. Но именно об этом я должен поговорить с вами.

Спустя секунду до меня дошел смысл слов отца. До Кристера, судя по всему, тоже – рука мужа исчезла с моих плеч. Я почувствовала, что он ищет мой взгляд, но ответь я ему, и шанс был бы упущен. Черный блеск в глазах Кристера убил бы мою волю еще прежде, чем я успею ее высказать.

– А отец?

Папа только пожал плечами, тем самым показав, что об отце ребенка ничего не известно. Он поднялся.

– Вам надо все обсудить. Это серьезное решение. В понедельник мне будут звонить из Комитета по соцзащите с вопросом, хотим ли мы оставить мальчика себе. Но вряд ли он сможет жить у нас с Биргит.



В жизни бывают моменты, в которые, кажется, так легко вернуться. Стоит закрыть глаза, и я уже там. Рука застыла на ручке входной двери, закрывшейся за ушедшим отцом, и мне предстоит одна из труднейших битв моей жизни.

Когда, обозревая прожитые годы, я начинаю испытывать глубочайшее презрение к себе, воспоминания об этих выходных обычно меня утешают. Возможно, смелость появилась из убеждения в том, что я борюсь за другого – мне часто было легче защищать других. Я боролась за пятилетнего сына своей умершей сестры. Ему была нужна моя помощь, а у меня, наконец, появился шанс изменить мир к лучшему.

А может быть, просто загладить свою вину.

Спорили долго, далеко за полночь. Прервались на несколько часов сна, чтобы в воскресенье утром продолжить вновь. Я говорила немного. Аргументы Кристера были многословны и во всем разнообразии описывали мой эгоизм и жестокость. Видя, что я продолжаю упорствовать, муж перешел к описанию будущих несчастий, которые навлечет на нас мое решение. В ярости из-за моего неповиновения он позвонил Лиллиан, и противников у меня стало двое.

Но я стояла на своем. Да, это так. Несмотря на то, что меня пугали его предупреждения.

В воскресенье вечером Кристер составил список условий – не знаю, возможно, при участии Лиллиан. На этих условиях он был готов согласиться на шестимесячный испытательный срок:

Ты берешь на себя всю ответственность и выступаешь в качестве единственного опекуна.

Если возникают проблемы, решаешь их сама.