Эффект бабочки

Я помню ощущение, будто почва уходит из-под ног. Я провалилась в неожиданную ловушку.

– Мне очень жаль, Будиль, но этот вариант с совместным проживанием не работает. С моей стороны было глупо согласиться, когда ты спросила, может ли твой молодой человек пожить здесь с нами, но я понимал, как это для тебя важно, и позволил убедить себя. А теперь ко мне обратилось уже несколько членов экспедиции; они считают, что это плохо влияет на климат в коллективе, и, если быть откровенным, я с ними согласен. В перспективе это, конечно, не может не сказаться на работе, поэтому я предлагаю вам с Кристером снять отдельный дом.

Помню свою реакцию. Ощущение болезненного спазма в горле. Мучительное осознание того, что Свен во мне разочарован. Мое присутствие ухудшает качество нашей работы. Угроза потерять последнюю связь с жизнью за пределами владычества Кристера.

Свен облек правду в слова, но уже один намек на нее сулил такую безутешность, что единственным спасением было закрыть на правду глаза.

– Мне жаль, Будиль.

– Да ничего, я сегодня же займусь этим. Я видела на днях объявление о сдаче дома.

Поднявшись, я направилась к двери. Ноги меня не слушались.

– Будиль?

Остановившись, я обернулась и уловила на его лице тень сомнения.

– Это, конечно, не мое дело, но. Я тебе в отцы гожусь, и если бы ты была моей дочерью, я бы спросил тебя, не раздумывая. Он ведь тебя не обижает?

Помню, что я улыбнулась в ответ, но не могу сказать – от удивления или смущения:

– Конечно, нет. А почему вы спрашиваете?

Мне не понравился его взгляд – оценивающий и полный сочувствия.

– Просто хотел спросить. Ты изменилась, и я иногда удивляюсь, куда делась моя радостная студентка, написавшая весной блестящий диплом.

– Если вы недовольны моей работой, я, конечно же, могу уйти.

– Наоборот, Будиль. Ты – блестящий археолог. Не дай никому убедить себя в чем-то другом. Я очень хочу, чтобы ты и дальше работала в составе моих будущих экспедиций.

– Спасибо.



Полагаю, этот период можно сравнить с затянувшимся расставанием с самой собой. Я до конца боролась за великий образ Кристера моей мечты, нарисованный мною томными ночами в Лунде. Насколько я помню, я все меньше сомневалась, только снижала свои претензии и покорно встраивалась в то минимальное пространство, которое оставалось для меня доступным. Я стала гибкой, как акробат.

Приходя домой с работы, я часто видела, как Кристер скучает после еще одного дня, проведенного в праздности. К своим краскам и кисточкам он так и не притронулся. Вечерами нас редко приглашали в усадьбу, а если это и случалось, Кристер все равно не хотел идти.

– А что нам там делать? Обсуждать захватывающие пробы грунта?

Шли недели, я воспринимала раскопки как отдых, а силы истощало свободное время.

Заходя в комнату, Кристер спрашивает:

– Так вот значит, что ты делаешь – сидишь тут и читаешь?

– Да.

Это выражение лица. Кнопка включения тревоги.

– Что-то не так?

– Нет-нет, читать, конечно, не возбраняется, если есть желание.

– Но… ты хотел заняться чем-то другим? Мы можем и что-нибудь другое поделать, если хочешь.

– Нет-нет. Читай.

Я все время наготове. Какой-нибудь пустяк может вылиться в практически неразрешимый конфликт.

В моменты, когда мне никак не понять, в чем заключается мой промах, стоит леденящая тишина, перемежающаяся с моими мольбами и заверениями о том, что я никогда его не оставлю.

«Я люблю тебя».

Три коротких слова. Как легко их выпалить.

Я начала думать, что любовь – это мечта об излишней роскоши, предательски короткий путь к ощущению полноты жизни. Опий, сулящий совершенство, но исподволь разрушающий и требующий взамен за брызги счастья все, чем ты обладаешь.

Когда мы вечерами ложились в постель, я притворялась спящей, хотя его глубокие вздохи и раздраженные движения не давали мне уснуть. Раз в неделю я шла навстречу, пытаясь сохранить подобие спокойствия. Потом подолгу стояла в ванной, рассматривая себя в зеркале.




К сентябрю мои ресурсы были на исходе. Меня не оставляла простуда, спустившаяся на бронхи. И тело, и душа истощились до предела, и сил на исцеление не хватало.

До завершения раскопок оставалось не больше недели. Кристер считал дни, как ребенок перед Рождеством. То, что он, несмотря на громкие заявления о тоске по дому, оставался на Готланде, уже давно приравнялось к великой жертве всех времен. Теперь была моя очередь отойти в тень, предоставив Кристеру возможность для самореализации. Он точно не знал, чем хочет заняться, лишь бы в Стокгольме. Лиллиан ждала с распростертыми объятьями, и мы, конечно же, могли жить в ее квартире.

Когда Свен обратился ко мне с предложением, экспедиция уже начала сворачивать оборудование. Я боялась, что, несмотря на все мои старания, он заметил, что силы у меня на исходе, поэтому предложение было столь неожиданным.

– Три месяца раскопок на Крите, отъезд четвертого октября, смешанная экспедиция шведских и греческих археологов. Я предлагаю тебе должность моего заместителя.

Я ощутила радость. Чистую, неподдельную. И удивилась, что по-прежнему могу испытывать подобные чувства. Возникли новые ожидания. Мне все еще было к чему стремиться. Появилась гордость. Ведь Свен остановил свой выбор именно на мне и моем профессионализме.

Потом я осознала, что это невозможно. И все же. Если объяснить Кристеру, насколько это важно? Между прочим, для нас обоих – археологу не так легко найти работу, а на тот момент именно я обеспечивала нашу пару. Если не считать денег, которые он получал от матери.

Я попросила у Свена двое суток на размышления.

Вечером накануне дня, когда профессор ожидал ответ, мне удалось собрать всю свою смелость и заглушить голос разума. Присев на диване рядом с Кристером, я взяла его за руку, но ад разверзся еще прежде, чем я успела задать свой вопрос.

– Все время только ты, ты и ты! Тебе хоть раз приходило в голову, что в отношениях нас двое?

– Кристер, пожалуйста, не злись. А что, если тебе поехать со мной?

– Не притворяйся дурочкой, ты прекрасно знаешь, что я не могу летать. Ах да, теперь я понимаю. Ты рассказала ему, что я боюсь летать, и этот чертов похотливый козел придумал способ убрать меня с дороги. Уж не думай, что я не замечал, как вы смотрите друг на друга и как он красуется, словно петух, когда ты находишься рядом.

– Да перестань, Свен же мне в отцы годится. Как ты вообще мог о таком подумать?

– Разве возраст имеет значение? Знаю я вас, женщин с комплексом отца, которых возбуждают старики, а тебе-то тем более приятно наконец найти фигуру папаши, достойного восхищения – не то что этот развалюха в роли няньки в Хэгерстене.



Когда я мысленно возвращаюсь к этому моменту, не припомню, чтобы мое пробуждение ото сна воспринималось как нечто драматичное. Возможно, я просто была слишком истощена, чтобы испытать сильное душевное волнение. Помню скорее ощущение эмоциональной опустошенности. И констатацию клинической картины: Моего Кристера больше не существует.

Даже если бы я изменила каждую черту его характера, он все равно не стал бы похож на придуманного мною мужчину, которого я назвала Кристером. Он был иллюзией, продуктом моей фантазии, мечтой, посетившей меня в Лунде без всяких на то оснований. Чтобы убедить окружающих, я показывала вывеску обратной стороной, но мне никого не удалось ввести в заблуждение, кроме себя самой. Моя жизнь строилась на разветвленной сети ложных оправданий, позволявших мне закрывать глаза на правду. Внезапно я ощутила, как из моей собственной души повеяло гнилью.

Пришло время сдаться.

Время признать мое поражение.

Я сказала Кристеру, что собираюсь ехать.

В ту ночь он перепробовал все свои амплуа. Он был отвергнутым любовником, испуганным пятилетним ребенком, рассыпающимся в угрозах повелителем, сговорчивым другом, презирающим обидчиком, лебезящим подхалимом. Он кричал, плакал и молил, но ничто не трогало меня. Внутри царила пустота. Взывать было не к чему.



Если только я не…

Но об этом думать нельзя.



На Крит я не поехала. Ни в тот раз, ни потом. Раскопкам на Готланде суждено было стать для меня последними.

Всю оставшуюся жизнь я буду расплачиваться за сказанное той ночью, хотя большую часть времени я хранила молчание. Хватило уже и умысла, а с Кристером в роли судьи такое преступление искуплению не подлежит. Мое доказанное предательство станет его вечным козырем.



Если только я не…

Нет, это – самое запретное.

Но ведь, когда смерть близка, есть право подумать о том, что ты пыталась отрицать, посвятив этому половину своей жизни.

Как бы все сложилось, если бы я не ждала ребенка?





Виктория




Иногда я задаюсь вопросом: может, это обусловлено одной лишь биологией? Клетки, в течение тридцати лет пребывавшие в слепой беспечности, начинают интересоваться, что же, собственно, происходит.

– Эй, там, наверху, в центре управления, как насчет долгожданного светлого будущего – скоро ли оно наступит? И разве нам не обещали выход за пределы этой замкнутой системы, где наши прилежные труды обретут продолжение? А то мы тут начали задумываться, знает ли кто-нибудь, в принципе, куда мы путь держим.