Эдвард Сноуден. Личное дело
Часть 5 из 7 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
С шестнадцати лет я почти все время жил самостоятельно. Так как мама всецело отдалась работе, я часто занимал ее кондо. Жил по своему расписанию, сам готовил себе еду и сам себя обстирывал. Я отвечал за все, кроме оплаты счетов.
В 1992 году у меня была белая «Хонда Цивик» и на ней я ездил по всему штату, слушая инди-музыку радио 99.1 WHFS («А теперь послушайте это» – одна из их фирменных фраз) – поскольку именно это делали все остальные. Мне не очень хорошо удавалось быть нормальным, но я старался.
Моя жизнь превратилась в круговерть, движение по заданному маршруту – дом, колледж и друзья, в частности новая компания ребят, с которыми я познакомился в японском классе. Не знаю, сколько времени прошло, пока мы не поняли, что составляем одну шайку, но ко второму семестру мы посещали занятия не столько для того, чтобы учить язык, а чтобы видеться. Это, между прочим, лучший способ «казаться нормальным» – окружить себя людьми такими же чудны́ми, как и ты, если не чуднее. Многие из этих ребят были начинающими художниками и графическими дизайнерами, одержимыми аниме – тогда еще спорной японской анимацией. По мере того как наша дружба крепчала, росло и мое знание аниме, так что я уже мог отбарабанить более или менее обоснованные суждения, делясь опытом о таких новинках, как «Могила светлячков», «Юная революционерка Утэна», «Евангелион», «Ковбой Бибоп», «Небесный Эскафлон», «Бродяга Кэнсин», «Навсикая из долины ветров», «Триган», «Рубаки» и – мое личное предпочтение – «Призрак в доспехах».
Одна из нашей компании – назову ее Мэй – была женщиной, намного старше – ей было все двадцать пять. Для остальных она была чем-то вроде идола, как публикуемая художница и неутомимая участница костюмированных вечеринок. Она была моей парой на занятиях по разговорному японскому, и я поражен, когда узнал, что у нее свой успешный бизнес в веб-дизайне. Я называл его «Беличьим производством», потому что она время от времени носила с собой фиолетовую фетровую сумку Crown Royal с изображением ручных белок-летяг.
И так я стал фрилансером. Я стал работать как веб-дизайнер на девушку, с которой познакомился в учебной группе. Она, или, как я предполагал, ее деловые партнеры, наняла меня подпольно за щедрую плату тридцать долларов в час. Вопрос в том, сколько именно часов моей работы на самом деле оплачивались.
Конечно, Мэй могла бы получить мою помощь бесплатно – «за красивые глаза», потому что я был очарован и по уши в нее влюблен. И хотя не слишком хорошо умел это скрывать, не уверен, что она была против – ведь я ни разу не пропустил возможности оказать ей бескорыстную услугу. При этом я быстро учился. Когда работаете вдвоем, можно сделать все что угодно. Хотя я мог (и часто так и делал) заниматься своим «Беличьим производством» где угодно – это вопрос всего лишь выхода в Интернет, – Мэй предпочитала, чтобы я приходил в ее офис, то есть к ней домой, в двухэтажный таунхаус, где она жила вместе с мужем, аккуратным и спокойным человеком, которого я называл Норм.
Да, Мэй была замужем. Более того, их с Нормом таунхаус находился на военной базе, у юго-западного угла территории Форт-Мид, и там Норм работал лингвистом для военно-воздушных сил, будучи приписанным к АНБ. Не могу сказать, законно ли это – иметь собственный бизнес у себя дома, если ваш дом является федеральной собственностью на территории военного объекта. Но я был всего лишь тинейджер, влюбившийся в замужнюю женщину, которая к тому же была и моим боссом, поэтому я не хотел показаться слишком въедливым.
Сейчас такое не укладывается в голове, а тогда Форт-Мид был почти полностью доступен для всех. Отсутствовали и заградительные тумбы у въезда, и аварийные барьеры, и пункты пропуска, окруженные колючей проволокой. Я спокойно въезжал на своей «Цивик-92», с опущенными стеклами и включенным радио, не останавливаясь у ворот и не предъявляя удостоверение личности. И, по-моему, четверть нашей японской группы раз в две недели по выходным собиралась в домике Мэй позади штаб-квартиры АНБ, чтобы посмотреть аниме и сочинить очередной комикс. Так тогда повелось, в те незапамятные дни, когда все говорили: «У нас же свободная страна, не так ли?» Эту фразу я слышал в каждом школьном дворе и в каждом телесериале.
По будням я появлялся у Мэй утром, оставив машину в тупике возле дома, когда Норм уходил в АНБ, а я оставался на целый день, фактически до его возвращения. Эпизодически мы с Нормом пересекались в течение двух лет или что-то около, пока я работал с его женой, и все это время он был со мной добр и великодушен. Вначале я думал, что он не замечает моей влюбленности или мои шансы соблазнить его жену столь ничтожны – но он не имел ничего против, оставляя меня наедине с ней. И только однажды, когда мы случайно столкнулись в прихожей – он уходил, а я только пришел, – он вежливо напомнил, что держит в прикроватной тумбочке пистолет.
«Беличье производство», то есть только Мэй и я, было довольно-таки типичным случаем начинания на фоне бума информационных технологий: предприятие, конкурировавшее из-за газетных вырезок до того, как все пошло прахом. Работало оно так же, как и большое предприятие – к примеру, автомобильный завод, – нанимая крупное рекламное или пиар-агентство, чтобы создать веб-сайт и как-то благопристойно обставить свое присутствие в Интернете. Большая компания ничего не хочет знать о создании веб-сайтов, а рекламщики или пиарщики будут знать чуточку больше: ровно столько, чтобы описать продукцию, найдя веб-дизайнера на одном из многочисленных порталов фрилансеров, предлагающих свои услуги.
«Семейная» фирма» типа «мама-папа» (а в нашем случае – взрослая замужняя женщина и неженатый молодой человек) – будет вносить деловые предложения, но конкуренция столь велика, что расценки оказываются до смешного низкими. Учтите, что получивший место разработчик должен еще отдать какую-то часть гонорара, чтобы заплатить порталу за помощь в предоставлении работы. Словом, по итогу денег останется совсем немного, чтобы на них мог прожить взрослый, не говоря о том, чтобы содержать семью. Более того, при низком денежном вознаграждении есть еще фактор унижения, а отсюда – недостаток доверия. Фрилансеры редко сообщают о проектах, которые они выполнили, поскольку рекламное или пиар-агентство потребовали бы, чтобы вся работа выполнялась штатно.
Я многое узнал о мире, в частности о мире бизнеса, с Мэй в качестве своего босса. Она действовала на удивление осмотрительно, выкладываясь вдвое больше и усерднее, чем ее коллеги, работая в тогдашней совершенно шовинистской деловой среде, где каждый второй клиент норовил раскрутить вас на бесплатную работу. Эта культура неофициальной эксплуатации подвигала фрилансеров искать «хак» внутри системы, а Мэй обладала талантом организовать взаимоотношения таким образом, чтобы обойти сайты по размещению заказов. Она обходилась без посредников и третьих сторон, имея дело с самыми крупными, насколько это было возможно, клиентами. Тут она не знала себе равных – особенно благодаря моей помощи в технических вопросах, которая позволяла ей полностью сфокусироваться на деловой и художественной сторонах дела. Как иллюстратор, она искусно подходила к созданию логотипов и предлагала базовые услуги по продвижению бренда. Моя же работа, написание кода, была для меня простым делом, и, хоть она и была рутиной, я ловил на лету и никогда не жаловался. Я пользовался Notepad++ и получал удовольствие от самой что ни на есть черной работы. Чего только не сделаешь ради любви, особенно безответной.
Не могу не задуматься, догадывалась ли Мэй о моих чувствах все это время или просто использовала меня в своих интересах. Но если я был жертвой, то жертвой добровольной, и это время рядом с ней пошло мне на пользу.
И все-таки менее чем через год моего сотрудничества с «Беличьим производством» я сообразил, что мне надо хорошенько подумать о будущем. Профессиональную сертификацию в секторе информационных технологий нельзя было не замечать. Многие перечни вакансий и контракты на серьезную работу начинались с требования, чтобы соискатель был официально аккредитован крупными IT-компаниями, такими как IBM или Cisco, для использования и обслуживания их продукции. Во всяком случае, такова была суть рекламы, передававшейся по радио, которую я регулярно слушал. В один прекрасный день, вернувшись домой и прослушав рекламные объявления уже, должно быть, в сотый раз, я понял, что набираю номер 1–800 и записываюсь на курс Майкрософт для получения сертификата, предлагаемый Институтом компьютерной карьеры Университета Джона Хопкинса. В целом вся эта история, от обескураживающе высокой стоимости курсов до их местоположения – в пригородном филиале, а не в главном здании университета, – имела легкий налет авантюры, но я не стал переживать. Я принимал этот неприкрытый характер сделки. Той, что позволила бы Майкрософт облагать налогом невиданный растущий спрос на айтишников. Менеджеры по персоналу прикидывались бы, что дорогостоящий листок бумаги способен отличить доподлинных профессионалов от грязных шарлатанов. А такие «нули без палочки», как я, смогут вставить магические слова «Университет Джона Хопкинса» в свои резюме и рваться на передний край.
Аккредитация сертификатов проходила по индустриальным стандартам, причем настолько быстро, насколько индустриальные методы способны эту процедуру изобрести. Сертификат А+ означает, что вы можете обслуживать и ремонтировать компьютеры. Сертификат Net+ означал, что вы способны выполнять основные операции в Сети. Но только все это нужно парню, который обслуживает клиентов. Самые красивые бумажки были собраны под рубрикой «Сертифицированный профессионал Майкрософт». На начальном уровне, без опыта работы, он – «Сертифицированный профессионал Майкрософт» (MCP); имея стаж побольше – «Сертифицированный системный администратор Майкрософт» (MCSA); а на высшем уровне подтвержденной письменно технической подготовленности – «Сертифицированный системный инженер» (MCSE). А это уже «предмет упований», гарантированная карточка на довольствие. На низшем уровне заработок начинающего MCSE составляет 40 000 долларов в год – сумма, которая на рубеже тысячелетий и в возрасте семнадцати лет мне показалась ошеломительной. Но почему бы и нет? Майкрософт торгует акциями под 100 % и выше, а Билл Гейтс был признан самым богатым человеком в мире.
С учетом технических ноу-хау получить квалификацию MCSE – не самое простое дело. С другой стороны, там не требовалось того, за что каждый уважающий себя хакер считает себя «уникумом». С учетом времени и денег сделка была стоящей. Я должен был пройти семь отдельных тестов по 150 долларов каждый и заплатить порядка восемнадцати тысяч за обучение в университете с полным набором учебных курсов – которые, как и следовало ожидать, я не окончил, изначально нацелившись перейти сразу к тестированиям, как только почувствую, что с меня хватит. К сожалению, обратно Хопкинс деньги не возвращал.
Учитывая тот факт, что на обучение я взял займ, теперь я имел оправданный повод чаще видеться с Мэй: нужен был заработок. Я попросил ее о дополнительных часах. Она согласилась и велела приходить к девяти утра. Время немыслимо раннее, особенно для фрилансера – почему я и опоздал в тот вторник.
Я мчался по Дороге 32 под прекрасным голубым, как на заставке Майкрософт, небом, стараясь не отвлекаться и не пропустить из-за скорости какую-нибудь «ловушку». Если повезет, я подкачу к дому Мэй в половине десятого. С открытым окном и ветерком, гладящим мне руку, утро казалось великолепным! Я слышал, как резким звуком завершился разговор по радио, и приготовился слушать новости, не отвлекаясь от движения.
Как раз когда я собрался съехать на Кейнайн-Роуд, – короткий путь к Форт-Мид, – передали последние новости о крушении самолета в Нью-Йорке.
Мэй подошла к двери, и я последовал за ней из слабо освещенной передней по лестнице наверх, в тесный офис рядом со спальней. В нем было немного предметов: два стоявших рядышком наших письменных стола, бок о бок; профессиональная чертежная доска для ее работ и клетка с белками. Хоть я был слегка выбит из колеи новостью, нас ждала работа. Я заставлял себя сосредоточиться на ближайшей задаче. Я привычно открывал файлы нашего проекта в простом текстовом редакторе – мы от руки писали коды для веб-сайта… И тут зазвонил телефон. Мэй взяла трубку: «Что? В самом деле?»
Поскольку мы сидели рядом очень близко, я слышал пронзительный, громкий голос ее мужа.
На лице Мэй появилось встревоженное выражение. Она открыла новостной сайт на своем компьютере. Единственный телевизор был внизу. Я читал на сайте сообщение о том, что самолет врезался в башни-близнецы Центра международной торговли, когда Мэй сказала:
«Хорошо-хорошо. Вот это да! Ладно», – и повесила трубку.
Она повернулась ко мне.
– Второй самолет только что врезался в другую башню.
До этого момента я думал, что произошел несчастный случай.
– Норм думает, что базу закроют, – добавила она.
– Как, ворота? – ответил я. – Все настолько серьезно? – Тяжесть того, что произошло, еще никак до меня не доходила. Я думал о своих поездках на работу.
– Норм сказал, чтобы ты ехал домой. Он не хочет, чтобы ты тут застрял.
Я вздохнул и сохранил работу, которую только начал. Когда я уже уходил, вновь зазвонил телефон. На этот раз разговор был еще короче. Мэй побледнела:
– В голове не укладывается!
Ад кромешный, хаос – формы древнейших ужасов человечества. И то, и другое предполагает крушение привычного порядка и панику, которая рвется заполнить собой пустоту. До конца моей жизни буду помнить, как ехал возле штаб-квартиры АНБ по Кейнайн-Роуд после того, как было совершено нападение на Пентагон. Безумие лилось из темных застекленных башен агентства, поток истошных криков, звон сотовых телефонов… Машины ревели, разворачиваясь на парковках быстрее обычного, чтобы пробиться к выезду на дорогу. В момент самой злейшей атаки террористов в американской истории персонал АНБ – крупнейшего разведывательного органа связи в американском разведывательном сообществе – тысячами покидал место службы. И этот поток увлек за собой и меня.
Директор АНБ Майкл Хейден издал приказ об эвакуации до того, как большая часть страны узнала о произошедшем. В результате АНБ и ЦРУ (которое тоже 11 сентября эвакуировалось из собственной штаб-квартиры полностью, за исключением небольшой аварийной команды) объяснили свое поведение тем, что одно из агентств потенциально могло бы стать вероятной мишенью для атаки четвертого и последнего угнанного самолета, авиалинии США, рейс 93. Даже скорее, чем Белый дом или Капитолий.
Уж точно я не думал о следующей вероятной цели террористической атаки, выбираясь из транспортного коллапса, где все кинулись разъезжаться с одной и той же парковки одновременно. В тот момент я вообще ни о чем не думал. Я был занят исключительно послушным следованием за всеми, в чем сегодня усматриваю момент тоталитарного поведения. Автомобильные гудки (кажется, я никогда в жизни не слышал, чтобы вблизи американского военного объекта звучал клаксон!) и нестройные радиоголоса, выкрикивавшие все новые подробности об обрушении Южной башни, пока водители держали руль в коленях и лихорадочно нажимали кнопку перенабора своих телефонов… Я все еще помню это в настоящем времени. Помню ту пустоту всякий раз, когда мой звонок затухал в перегруженной сети. Помню постепенное понимание отрезанности от всего мира и скученности – бампер к бамперу. Даже несмотря на то, что я сидел на водительском месте, по сути, я был всего лишь пассажиром.
Сигнал светофора на Кейнайн-Роуд дал дорогу пешеходам, а спецподразделение полиции АНБ приступило к работе по регулированию движения на дорогах. Все последующие часы, дни и недели их будут сопровождать конвои армейских внедорожников с установленными на них пулеметами – охранять новые блокпосты и контрольные пункты. Многие из этих мер безопасности стали постоянными и дополнились бесконечными рядами проволоки и массовой установкой камер слежения. С подобными мерами предосторожности мне было трудно вернуться на базу и проезжать мимо зданий АНБ – до того дня, как я был принят туда на работу.
Эти меры предосторожности, оправдываемые позднее «войной против терроризма», не были единственной причиной моего расставания с Мэй после 11 сентября, хотя свою роль они, несомненно, сыграли. События того дня оставили ее потрясенной. Спустя время мы перестали работать вместе и отдалились друг от друга. Я время от времени перекидывался с ней парой слов – только чтобы убедиться, что мои чувства изменились и я сам изменился тоже. Позже Мэй рассталась с Нормом и переехала в Калифорнию, став для меня совсем чужой. Она была слишком не согласна с войной.
9/12
Попытайтесь восстановить в памяти самое крупное семейное событие, на котором вы когда-либо присутствовали, – может быть, сбор всей семьи. Сколько человек тогда собралось? Человек тридцать или пятьдесят? Хотя все они вместе образуют вашу семью, у вас, вероятно, еще не было возможности лично узнать каждого, пообщаться со всеми по отдельности. Число Данбара – знаменитая оценка того, сколько связей вы осмысленно можете поддерживать на протяжении жизни, – и это сто пятьдесят. А теперь мысленно вернемся в школу. Сколько человек было в вашем классе в начальной школе, а потом в средней? Сколько из них было друзей, а скольких вы просто знали как хороших знакомых и скольких только узнавали в лицо? Если вы посещали школу в Соединенных Штатах, допустим, что это тысяча человек. Что, безусловно, расширяет тот круг, о котором вы можете сказать: это «мои люди», – по крайней мере со всеми вы могли иметь дружеские отношения.
Примерно три тысячи человек погибло 11 сентября. Представьте себе всех, кого вы любили, всех, кого вы знали, даже тех, чьи имена вам просто знакомы или просто лица… И представьте, что их больше нет. Представьте себе пустые дома. Представьте пустую школу, пустые классы. Все они, те люди, среди которых вы жили, – теперь их больше нет. После событий 11 сентября осталась брешь. Бреши в семьях, бреши в обществе. В самой земле…
А теперь подумайте вот о чем: свыше миллиона людей убито в ходе американской ответной операции.
Два десятилетия после 11 сентября – это сеяние американского разрушения в ходе саморазрушения Америки, с применением тайных политических мер, тайных законов, тайных судебных процессов и тайных войн, травматическое воздействие которых – сам факт их существования – правительство США постоянно засекречивает, отрицает, отвергает, извращает. Проработав приблизительно половину этого периода в качестве сотрудника американской разведки и еще примерно половину проведя в изгнании, я знаю лучше, чем многие, насколько часто эти агентства вредят. Мне также известно и то, как сбор и анализ информации превращается в производство дезинформации и пропаганду – которая не менее часто используется против союзников Америки, как и против ее врагов, а порой и против ее собственных граждан. Но, даже зная это, я все еще пытаюсь осмыслить масштаб и скорость трансформации Америки, как страны, проявлявшей уважение к инакомыслию, в полицейское государство, чья милитаризированная политика требует тотального подчинения – что теперь повсеместно выражается фразой: «Прекратите сопротивление».
Вот почему, когда я пытаюсь понять, как проходили эти два десятилетия, я возвращаюсь к тому сентябрю – ко дню «Граунд Зиро» и его непосредственным последствиям. Возвращаться к той катастрофе – значит подходить к правде более темной, нежели ложь, которая связывает «Талибан» и «Аль-Каиду», и возвращаться к Саддаму Хусейну с выдуманными запасами оружия массового применения. А это, в свою очередь, значило бы отвергать тот факт, что кровавая расправа и злоупотребления, которыми отмечено мое взросление, были рождены не только в системе исполнительной власти и органах разведки, но также в сердцах и умах всех американцев, включая меня.
Я вспоминаю, как изо всех сил старался не быть раздавленным толпой шпионов, в панике мчавшихся из Форт-Мид, когда рухнула Северная башня. Уже на шоссе я, держась за рулевое колесо одной рукой и нажимая кнопки телефона другой, старался безуспешно дозвониться к кому-нибудь из родных, ко всем без разбора. Наконец мне удалось связаться с мамой, которая к тому времени уже ушла из АНБ и работала судебным секретарем в одном из госучреждений Балтимора. Их там по крайней мере не эвакуировали.
Ее голос меня напугал, и вдруг мне ужасно захотелось сделать только одно – подбодрить ее.
«Все в порядке. Я уехал с базы, – говорил я. – У нас нет никого в Нью-Йорке, да?»
«Я… не знаю. Не знаю. Не могу связаться с бабушкой».
«А дед, он в Вашингтоне?»
«Насколько я знаю, он должен быть в Пентагоне».
У меня перехватило дыхание. В 2001 году дед вышел в отставку как офицер Береговой охраны и служил теперь в высшем офицерском составе ФБР в качестве одного из руководителей авиационного сектора. Это значит, что он проводил много времени в многочисленных госучреждениях по всему федеральному округу Колумбия и окрестностям.
Прежде чем я подобрал несколько слов утешения, мама заговорила снова: «Кто-то звонит по другой линии. Возможно, это бабушка. Я отвечу…»
Когда она больше не перезвонила, я набирал ее номер бессчетное количество раз, но не мог дозвониться. Тогда я поехал домой и стал ждать, сидя перед орущим телевизором, и запускал новостные сайты. Новый кабельный модем, который, как мы быстро убедились, работал намного устойчивее, чем все спутники связи TELECOM и все натыканные по стране вышки сотовой связи, вместе взятые.
Из-за невероятной загруженности дорог мама долго и трудно ехала домой из Балтимора. Она появилась вся в слезах, но нам все-таки повезло. Дед оказался цел и невредим.
Когда впоследствии мы увиделись с бабушкой и дедушкой, было много разговоров – о планах на Рождество и Новый год. Но о Пентагоне и нью-йоркских башнях никто даже не упомянул. Отец, наоборот, рассказал мне о своем 11 сентября живо и подробно. Когда случилась атака на башни, он находился в штаб-квартире Береговой охраны. С тремя сослуживцами он покинул офис Оперативного управления и отыскал конференц-зал, где на большом экране можно было наблюдать за событиями. За ними туда же влетел молодой офицер, который на ходу выкрикнул: «Они только что бомбили Пентагон!» Заметив недоверчивую реакцию, он повторил еще раз: «Я серьезно – они только что бомбили Пентагон». Отец поспешил к окну во всю стену с видом на Потомак, где на противоположном берегу виднелось порядка двух пятых громадного здания Пентагона в клубящихся облаках густого черного дыма.
Чем больше отец предавался воспоминаниям, тем больше меня заинтриговывали эти слова: «Они только что бомбили Пентагон». Они! Кто же эти «они»?
Америка тут же поделила мир на «нас» и «них», и отныне каждый был либо за «нас», либо за «них», судя по известной фразе президента Буша, произнесенной им, пока на пепелище еще тлели обломки. Люди в соседних домах вывесили американский флаг, как бы стараясь показать, на чьей они стороне. Другие собирали красно-бело-синие картонные стаканчики и на каждом переходе у каждой автомагистрали между домом моей мамы и домом моего отца выкладывали из них фразы типа: «Сплотившись, мы выстоим. Помни!»
Я время от времени ездил пострелять в тир, и наряду со старыми мишенями – «бычий глаз» или плоский силуэт – там появились изображения мужчин в арабских головных уборах. В магазинах огнестрельное оружие, которое годами лежало за пыльным стеклом витрин, теперь повсеместно имело табличку «Продано». Американцы стояли в очередях, покупая сотовые телефоны, надеясь на своевременное предупреждение о новых атаках – или по крайней мере на возможность сказать «Прощай» из угнанного террористами самолета.
Почти сто тысяч шпионов вернулись на свои рабочие места в агентствах, как только узнали, что провалили свое первостепенное дело, а оно заключалось в том, чтобы защищать Америку. Подумайте, какое чувство вины они испытывали! Они, как и всякий тогда, испытывали гнев, но также они испытывали и чувство вины. Разбор их ошибок мог подождать – сейчас главным было искупить этот грех. Тем временем их боссы, пугая угрозой террористических атак, раскручивали кампанию по предоставлению гигантских бюджетов и чрезвычайных полномочий, дабы расширить комплексы вооружений и властвовать не только над воображением публики, но даже и тех, кто одобрил им эти бюджеты.
Двенадцатое сентября стало первым днем новой эры, которую Америка встретила в единодушном порыве, окрепнув за счет ожившего чувства патриотизма, доброй воли и сочувственной поддержки всего мира. Оглядываясь назад, думаю, что моя страна могла бы так много сделать, пользуясь этими возможностями. К терроризму можно относиться не как к теологическому явлению, за которое он себя выдает, а как к преступлению, чем он является на самом деле. Этот редчайший момент солидарности можно было использовать, чтобы укрепить демократические ценности и взрастить жизнестойкость в отныне взаимосвязанном глобальном общественном мнении.
Но вместо этого дело кончилось войной.
Величайшее сожаление всей моей жизни – моя безотчетная, безоговорочная поддержка данного решения. На меня напали, да! Но мое возмущение было «первым звоночком» процесса победы эмоций над рассудком. Я безоговорочно проглотил все утверждения, которые выдавались средствами массовой информации за правду. Я повторял их, словно мне за это платили. Я хотел быть освободителем. Хотел освободить угнетенных. Я принял мантру, сконструированную «для блага страны», которую в своем ошеломлении спутал с самим благом для страны. Мои индивидуальные политические взгляды, которые я выработал, как будто рухнули. Этос хакера, противника любой институциональности, который я впитал в Сети, а также аполитичный патриотизм, который унаследовал от родителей, одновременно испарились из системы моих взглядов. Я был перекован в готовое орудие мести. Самое острое унижение происходит от осознания того, как легко произошла эта трансформация и как податливо я ее принял.
Думаю, я хотел стать частью чего-то большего. До 11 сентября я колебался относительно армейской службы, потому что считал ее бесцельной, а то и просто скучной. Все знакомые, о ком я знал, что они были в армии, служили в мире после холодной войны – между падением Берлинской стены и атаками 2001 года. В этот промежуток, совпавший с моей юностью, у Америки не было врагов. Страна, в которой я вырос, была единственной глобальной супердержавой. Все казалось – по крайней мере мне и таким, как я, – процветающим и устойчивым. Не было нового фронтира, чтобы его отвоевывать, великих гражданских проблем, чтобы их решать, кроме тех, которые были онлайн. Атаки 11 сентября все изменили. И вот наконец появилось поле для битвы.
Мое решение тем не менее встревожило меня. Я думал, что больше пригожусь моей стране у терминала. Но нормальная работа в области информационных технологий казалась слишком комфортабельной и безопасной в мире асимметричного конфликта. Я думал, что буду походить на хакеров из кинофильмов или на ТВ – этакие сцены со стенами мигающих огней, предупреждающих о вирусах, когда ты преследуешь врагов и срываешь их коварные замыслы. К несчастью для меня, основные агентства, которые этим занимались – АНБ и ЦРУ, – пользовались списками требований по найму сотрудников, составленными полвека назад, и часто по традиции настаивали на дипломе об окончании колледжа. Получалось, что если техническая отрасль признавала мои документы об окончании Анн-Арандельского колледжа и квалификацию системного инженера Майкрософт (MCSE) подходящими, то правительство с этим не считалось. Чем больше я собирал материала в Сети, тем больше осознавал, что мир после 11 сентября был миром исключений. Агентства, особенно технического направления, разрастались так быстро, что иногда делались исключения для ветеранов военной службы. И вот тогда я решил поступить на службу в армию.
Вы можете подумать, что мое решение имело смысл или было неизбежностью, отвечало семейным традициям или характеру службы родных. Нет, все было не так. Записываясь в армию, я точно так же бунтовал против устоявшейся преемственности, как и подчинялся ей – потому что, поговорив с новобранцами из всех родов войск, я решил идти в армию, руководителей которой некоторые из моих родственников-пограничников традиционно считали полоумной «американской военщиной».
Когда я сообщил о своем решении маме, она плакала несколько дней. Я лучше знал, как стоит сообщить о своем выборе отцу, который уже достаточно ясно выразился во время гипотетической дискуссии, что я буду растрачивать там свой технический талант.
В день отъезда я написал ему письмо – от руки, а не на принтере. Я объяснил свое решение и подсунул конверт под переднюю дверь его квартиры. Оно заканчивалось словами, от которых меня до сих пор передергивает: «Прости, папа, – писал я, – но это жизненно необходимо для моего личностного роста».
Икс-лучи
Я вступил в армию, и, как утверждал известный слоган, должен был стать всем тем, кем я могу стать (о Береговой охране не было и речи).
Не помешало бы, если б на вступительных испытаниях я набрал больше очков, чтобы пройти подготовку (чем черт не шутит) на сержанта спецназа, осилив тренировочный цикл, который новобранцы называли 18 Икс-лучей[29]. Он был предназначен для пополнения рядов небольших резервных групп, которые выполняли самые тяжелые боевые задачи во все более частых «невидимых» и неравноправных войнах Америки. Программа 18X была ощутимым стимулом, потому что до 11 сентября я, как полагалось прежде, уже был бы в армии и не имел такого шанса пройти запредельно сложные и необычайно строгие курсы квалификационной подготовки спецназа. Новая система работала на заблаговременный отбор перспективных солдат – с самым высоким уровнем физической, интеллектуальной подготовки и способностями к изучению иностранных языков. Шанс особой подготовки, как и перспектива быстрого продвижения по службе, действовали как безотказная приманка для перспективных кандидатов, которые в любом случае могли завербоваться куда угодно. Я потратил пару месяцев на изнурительные тренировки по бегу и был в великолепной форме, хотя всегда терпеть не мог бег. Специалист по набору пополнения позвонил мне и сообщил, что моя письменная работа была одобрена, я поступил, я это сделал. Я был первым кандидатом, которого он записал на программу. Слышно было, как он горд. В его голосе звучало торжество, когда он сказал, что после обучения меня, вероятно, направят в специальные войска связи: сержантом технической или разведывательной службы.
В 1992 году у меня была белая «Хонда Цивик» и на ней я ездил по всему штату, слушая инди-музыку радио 99.1 WHFS («А теперь послушайте это» – одна из их фирменных фраз) – поскольку именно это делали все остальные. Мне не очень хорошо удавалось быть нормальным, но я старался.
Моя жизнь превратилась в круговерть, движение по заданному маршруту – дом, колледж и друзья, в частности новая компания ребят, с которыми я познакомился в японском классе. Не знаю, сколько времени прошло, пока мы не поняли, что составляем одну шайку, но ко второму семестру мы посещали занятия не столько для того, чтобы учить язык, а чтобы видеться. Это, между прочим, лучший способ «казаться нормальным» – окружить себя людьми такими же чудны́ми, как и ты, если не чуднее. Многие из этих ребят были начинающими художниками и графическими дизайнерами, одержимыми аниме – тогда еще спорной японской анимацией. По мере того как наша дружба крепчала, росло и мое знание аниме, так что я уже мог отбарабанить более или менее обоснованные суждения, делясь опытом о таких новинках, как «Могила светлячков», «Юная революционерка Утэна», «Евангелион», «Ковбой Бибоп», «Небесный Эскафлон», «Бродяга Кэнсин», «Навсикая из долины ветров», «Триган», «Рубаки» и – мое личное предпочтение – «Призрак в доспехах».
Одна из нашей компании – назову ее Мэй – была женщиной, намного старше – ей было все двадцать пять. Для остальных она была чем-то вроде идола, как публикуемая художница и неутомимая участница костюмированных вечеринок. Она была моей парой на занятиях по разговорному японскому, и я поражен, когда узнал, что у нее свой успешный бизнес в веб-дизайне. Я называл его «Беличьим производством», потому что она время от времени носила с собой фиолетовую фетровую сумку Crown Royal с изображением ручных белок-летяг.
И так я стал фрилансером. Я стал работать как веб-дизайнер на девушку, с которой познакомился в учебной группе. Она, или, как я предполагал, ее деловые партнеры, наняла меня подпольно за щедрую плату тридцать долларов в час. Вопрос в том, сколько именно часов моей работы на самом деле оплачивались.
Конечно, Мэй могла бы получить мою помощь бесплатно – «за красивые глаза», потому что я был очарован и по уши в нее влюблен. И хотя не слишком хорошо умел это скрывать, не уверен, что она была против – ведь я ни разу не пропустил возможности оказать ей бескорыстную услугу. При этом я быстро учился. Когда работаете вдвоем, можно сделать все что угодно. Хотя я мог (и часто так и делал) заниматься своим «Беличьим производством» где угодно – это вопрос всего лишь выхода в Интернет, – Мэй предпочитала, чтобы я приходил в ее офис, то есть к ней домой, в двухэтажный таунхаус, где она жила вместе с мужем, аккуратным и спокойным человеком, которого я называл Норм.
Да, Мэй была замужем. Более того, их с Нормом таунхаус находился на военной базе, у юго-западного угла территории Форт-Мид, и там Норм работал лингвистом для военно-воздушных сил, будучи приписанным к АНБ. Не могу сказать, законно ли это – иметь собственный бизнес у себя дома, если ваш дом является федеральной собственностью на территории военного объекта. Но я был всего лишь тинейджер, влюбившийся в замужнюю женщину, которая к тому же была и моим боссом, поэтому я не хотел показаться слишком въедливым.
Сейчас такое не укладывается в голове, а тогда Форт-Мид был почти полностью доступен для всех. Отсутствовали и заградительные тумбы у въезда, и аварийные барьеры, и пункты пропуска, окруженные колючей проволокой. Я спокойно въезжал на своей «Цивик-92», с опущенными стеклами и включенным радио, не останавливаясь у ворот и не предъявляя удостоверение личности. И, по-моему, четверть нашей японской группы раз в две недели по выходным собиралась в домике Мэй позади штаб-квартиры АНБ, чтобы посмотреть аниме и сочинить очередной комикс. Так тогда повелось, в те незапамятные дни, когда все говорили: «У нас же свободная страна, не так ли?» Эту фразу я слышал в каждом школьном дворе и в каждом телесериале.
По будням я появлялся у Мэй утром, оставив машину в тупике возле дома, когда Норм уходил в АНБ, а я оставался на целый день, фактически до его возвращения. Эпизодически мы с Нормом пересекались в течение двух лет или что-то около, пока я работал с его женой, и все это время он был со мной добр и великодушен. Вначале я думал, что он не замечает моей влюбленности или мои шансы соблазнить его жену столь ничтожны – но он не имел ничего против, оставляя меня наедине с ней. И только однажды, когда мы случайно столкнулись в прихожей – он уходил, а я только пришел, – он вежливо напомнил, что держит в прикроватной тумбочке пистолет.
«Беличье производство», то есть только Мэй и я, было довольно-таки типичным случаем начинания на фоне бума информационных технологий: предприятие, конкурировавшее из-за газетных вырезок до того, как все пошло прахом. Работало оно так же, как и большое предприятие – к примеру, автомобильный завод, – нанимая крупное рекламное или пиар-агентство, чтобы создать веб-сайт и как-то благопристойно обставить свое присутствие в Интернете. Большая компания ничего не хочет знать о создании веб-сайтов, а рекламщики или пиарщики будут знать чуточку больше: ровно столько, чтобы описать продукцию, найдя веб-дизайнера на одном из многочисленных порталов фрилансеров, предлагающих свои услуги.
«Семейная» фирма» типа «мама-папа» (а в нашем случае – взрослая замужняя женщина и неженатый молодой человек) – будет вносить деловые предложения, но конкуренция столь велика, что расценки оказываются до смешного низкими. Учтите, что получивший место разработчик должен еще отдать какую-то часть гонорара, чтобы заплатить порталу за помощь в предоставлении работы. Словом, по итогу денег останется совсем немного, чтобы на них мог прожить взрослый, не говоря о том, чтобы содержать семью. Более того, при низком денежном вознаграждении есть еще фактор унижения, а отсюда – недостаток доверия. Фрилансеры редко сообщают о проектах, которые они выполнили, поскольку рекламное или пиар-агентство потребовали бы, чтобы вся работа выполнялась штатно.
Я многое узнал о мире, в частности о мире бизнеса, с Мэй в качестве своего босса. Она действовала на удивление осмотрительно, выкладываясь вдвое больше и усерднее, чем ее коллеги, работая в тогдашней совершенно шовинистской деловой среде, где каждый второй клиент норовил раскрутить вас на бесплатную работу. Эта культура неофициальной эксплуатации подвигала фрилансеров искать «хак» внутри системы, а Мэй обладала талантом организовать взаимоотношения таким образом, чтобы обойти сайты по размещению заказов. Она обходилась без посредников и третьих сторон, имея дело с самыми крупными, насколько это было возможно, клиентами. Тут она не знала себе равных – особенно благодаря моей помощи в технических вопросах, которая позволяла ей полностью сфокусироваться на деловой и художественной сторонах дела. Как иллюстратор, она искусно подходила к созданию логотипов и предлагала базовые услуги по продвижению бренда. Моя же работа, написание кода, была для меня простым делом, и, хоть она и была рутиной, я ловил на лету и никогда не жаловался. Я пользовался Notepad++ и получал удовольствие от самой что ни на есть черной работы. Чего только не сделаешь ради любви, особенно безответной.
Не могу не задуматься, догадывалась ли Мэй о моих чувствах все это время или просто использовала меня в своих интересах. Но если я был жертвой, то жертвой добровольной, и это время рядом с ней пошло мне на пользу.
И все-таки менее чем через год моего сотрудничества с «Беличьим производством» я сообразил, что мне надо хорошенько подумать о будущем. Профессиональную сертификацию в секторе информационных технологий нельзя было не замечать. Многие перечни вакансий и контракты на серьезную работу начинались с требования, чтобы соискатель был официально аккредитован крупными IT-компаниями, такими как IBM или Cisco, для использования и обслуживания их продукции. Во всяком случае, такова была суть рекламы, передававшейся по радио, которую я регулярно слушал. В один прекрасный день, вернувшись домой и прослушав рекламные объявления уже, должно быть, в сотый раз, я понял, что набираю номер 1–800 и записываюсь на курс Майкрософт для получения сертификата, предлагаемый Институтом компьютерной карьеры Университета Джона Хопкинса. В целом вся эта история, от обескураживающе высокой стоимости курсов до их местоположения – в пригородном филиале, а не в главном здании университета, – имела легкий налет авантюры, но я не стал переживать. Я принимал этот неприкрытый характер сделки. Той, что позволила бы Майкрософт облагать налогом невиданный растущий спрос на айтишников. Менеджеры по персоналу прикидывались бы, что дорогостоящий листок бумаги способен отличить доподлинных профессионалов от грязных шарлатанов. А такие «нули без палочки», как я, смогут вставить магические слова «Университет Джона Хопкинса» в свои резюме и рваться на передний край.
Аккредитация сертификатов проходила по индустриальным стандартам, причем настолько быстро, насколько индустриальные методы способны эту процедуру изобрести. Сертификат А+ означает, что вы можете обслуживать и ремонтировать компьютеры. Сертификат Net+ означал, что вы способны выполнять основные операции в Сети. Но только все это нужно парню, который обслуживает клиентов. Самые красивые бумажки были собраны под рубрикой «Сертифицированный профессионал Майкрософт». На начальном уровне, без опыта работы, он – «Сертифицированный профессионал Майкрософт» (MCP); имея стаж побольше – «Сертифицированный системный администратор Майкрософт» (MCSA); а на высшем уровне подтвержденной письменно технической подготовленности – «Сертифицированный системный инженер» (MCSE). А это уже «предмет упований», гарантированная карточка на довольствие. На низшем уровне заработок начинающего MCSE составляет 40 000 долларов в год – сумма, которая на рубеже тысячелетий и в возрасте семнадцати лет мне показалась ошеломительной. Но почему бы и нет? Майкрософт торгует акциями под 100 % и выше, а Билл Гейтс был признан самым богатым человеком в мире.
С учетом технических ноу-хау получить квалификацию MCSE – не самое простое дело. С другой стороны, там не требовалось того, за что каждый уважающий себя хакер считает себя «уникумом». С учетом времени и денег сделка была стоящей. Я должен был пройти семь отдельных тестов по 150 долларов каждый и заплатить порядка восемнадцати тысяч за обучение в университете с полным набором учебных курсов – которые, как и следовало ожидать, я не окончил, изначально нацелившись перейти сразу к тестированиям, как только почувствую, что с меня хватит. К сожалению, обратно Хопкинс деньги не возвращал.
Учитывая тот факт, что на обучение я взял займ, теперь я имел оправданный повод чаще видеться с Мэй: нужен был заработок. Я попросил ее о дополнительных часах. Она согласилась и велела приходить к девяти утра. Время немыслимо раннее, особенно для фрилансера – почему я и опоздал в тот вторник.
Я мчался по Дороге 32 под прекрасным голубым, как на заставке Майкрософт, небом, стараясь не отвлекаться и не пропустить из-за скорости какую-нибудь «ловушку». Если повезет, я подкачу к дому Мэй в половине десятого. С открытым окном и ветерком, гладящим мне руку, утро казалось великолепным! Я слышал, как резким звуком завершился разговор по радио, и приготовился слушать новости, не отвлекаясь от движения.
Как раз когда я собрался съехать на Кейнайн-Роуд, – короткий путь к Форт-Мид, – передали последние новости о крушении самолета в Нью-Йорке.
Мэй подошла к двери, и я последовал за ней из слабо освещенной передней по лестнице наверх, в тесный офис рядом со спальней. В нем было немного предметов: два стоявших рядышком наших письменных стола, бок о бок; профессиональная чертежная доска для ее работ и клетка с белками. Хоть я был слегка выбит из колеи новостью, нас ждала работа. Я заставлял себя сосредоточиться на ближайшей задаче. Я привычно открывал файлы нашего проекта в простом текстовом редакторе – мы от руки писали коды для веб-сайта… И тут зазвонил телефон. Мэй взяла трубку: «Что? В самом деле?»
Поскольку мы сидели рядом очень близко, я слышал пронзительный, громкий голос ее мужа.
На лице Мэй появилось встревоженное выражение. Она открыла новостной сайт на своем компьютере. Единственный телевизор был внизу. Я читал на сайте сообщение о том, что самолет врезался в башни-близнецы Центра международной торговли, когда Мэй сказала:
«Хорошо-хорошо. Вот это да! Ладно», – и повесила трубку.
Она повернулась ко мне.
– Второй самолет только что врезался в другую башню.
До этого момента я думал, что произошел несчастный случай.
– Норм думает, что базу закроют, – добавила она.
– Как, ворота? – ответил я. – Все настолько серьезно? – Тяжесть того, что произошло, еще никак до меня не доходила. Я думал о своих поездках на работу.
– Норм сказал, чтобы ты ехал домой. Он не хочет, чтобы ты тут застрял.
Я вздохнул и сохранил работу, которую только начал. Когда я уже уходил, вновь зазвонил телефон. На этот раз разговор был еще короче. Мэй побледнела:
– В голове не укладывается!
Ад кромешный, хаос – формы древнейших ужасов человечества. И то, и другое предполагает крушение привычного порядка и панику, которая рвется заполнить собой пустоту. До конца моей жизни буду помнить, как ехал возле штаб-квартиры АНБ по Кейнайн-Роуд после того, как было совершено нападение на Пентагон. Безумие лилось из темных застекленных башен агентства, поток истошных криков, звон сотовых телефонов… Машины ревели, разворачиваясь на парковках быстрее обычного, чтобы пробиться к выезду на дорогу. В момент самой злейшей атаки террористов в американской истории персонал АНБ – крупнейшего разведывательного органа связи в американском разведывательном сообществе – тысячами покидал место службы. И этот поток увлек за собой и меня.
Директор АНБ Майкл Хейден издал приказ об эвакуации до того, как большая часть страны узнала о произошедшем. В результате АНБ и ЦРУ (которое тоже 11 сентября эвакуировалось из собственной штаб-квартиры полностью, за исключением небольшой аварийной команды) объяснили свое поведение тем, что одно из агентств потенциально могло бы стать вероятной мишенью для атаки четвертого и последнего угнанного самолета, авиалинии США, рейс 93. Даже скорее, чем Белый дом или Капитолий.
Уж точно я не думал о следующей вероятной цели террористической атаки, выбираясь из транспортного коллапса, где все кинулись разъезжаться с одной и той же парковки одновременно. В тот момент я вообще ни о чем не думал. Я был занят исключительно послушным следованием за всеми, в чем сегодня усматриваю момент тоталитарного поведения. Автомобильные гудки (кажется, я никогда в жизни не слышал, чтобы вблизи американского военного объекта звучал клаксон!) и нестройные радиоголоса, выкрикивавшие все новые подробности об обрушении Южной башни, пока водители держали руль в коленях и лихорадочно нажимали кнопку перенабора своих телефонов… Я все еще помню это в настоящем времени. Помню ту пустоту всякий раз, когда мой звонок затухал в перегруженной сети. Помню постепенное понимание отрезанности от всего мира и скученности – бампер к бамперу. Даже несмотря на то, что я сидел на водительском месте, по сути, я был всего лишь пассажиром.
Сигнал светофора на Кейнайн-Роуд дал дорогу пешеходам, а спецподразделение полиции АНБ приступило к работе по регулированию движения на дорогах. Все последующие часы, дни и недели их будут сопровождать конвои армейских внедорожников с установленными на них пулеметами – охранять новые блокпосты и контрольные пункты. Многие из этих мер безопасности стали постоянными и дополнились бесконечными рядами проволоки и массовой установкой камер слежения. С подобными мерами предосторожности мне было трудно вернуться на базу и проезжать мимо зданий АНБ – до того дня, как я был принят туда на работу.
Эти меры предосторожности, оправдываемые позднее «войной против терроризма», не были единственной причиной моего расставания с Мэй после 11 сентября, хотя свою роль они, несомненно, сыграли. События того дня оставили ее потрясенной. Спустя время мы перестали работать вместе и отдалились друг от друга. Я время от времени перекидывался с ней парой слов – только чтобы убедиться, что мои чувства изменились и я сам изменился тоже. Позже Мэй рассталась с Нормом и переехала в Калифорнию, став для меня совсем чужой. Она была слишком не согласна с войной.
9/12
Попытайтесь восстановить в памяти самое крупное семейное событие, на котором вы когда-либо присутствовали, – может быть, сбор всей семьи. Сколько человек тогда собралось? Человек тридцать или пятьдесят? Хотя все они вместе образуют вашу семью, у вас, вероятно, еще не было возможности лично узнать каждого, пообщаться со всеми по отдельности. Число Данбара – знаменитая оценка того, сколько связей вы осмысленно можете поддерживать на протяжении жизни, – и это сто пятьдесят. А теперь мысленно вернемся в школу. Сколько человек было в вашем классе в начальной школе, а потом в средней? Сколько из них было друзей, а скольких вы просто знали как хороших знакомых и скольких только узнавали в лицо? Если вы посещали школу в Соединенных Штатах, допустим, что это тысяча человек. Что, безусловно, расширяет тот круг, о котором вы можете сказать: это «мои люди», – по крайней мере со всеми вы могли иметь дружеские отношения.
Примерно три тысячи человек погибло 11 сентября. Представьте себе всех, кого вы любили, всех, кого вы знали, даже тех, чьи имена вам просто знакомы или просто лица… И представьте, что их больше нет. Представьте себе пустые дома. Представьте пустую школу, пустые классы. Все они, те люди, среди которых вы жили, – теперь их больше нет. После событий 11 сентября осталась брешь. Бреши в семьях, бреши в обществе. В самой земле…
А теперь подумайте вот о чем: свыше миллиона людей убито в ходе американской ответной операции.
Два десятилетия после 11 сентября – это сеяние американского разрушения в ходе саморазрушения Америки, с применением тайных политических мер, тайных законов, тайных судебных процессов и тайных войн, травматическое воздействие которых – сам факт их существования – правительство США постоянно засекречивает, отрицает, отвергает, извращает. Проработав приблизительно половину этого периода в качестве сотрудника американской разведки и еще примерно половину проведя в изгнании, я знаю лучше, чем многие, насколько часто эти агентства вредят. Мне также известно и то, как сбор и анализ информации превращается в производство дезинформации и пропаганду – которая не менее часто используется против союзников Америки, как и против ее врагов, а порой и против ее собственных граждан. Но, даже зная это, я все еще пытаюсь осмыслить масштаб и скорость трансформации Америки, как страны, проявлявшей уважение к инакомыслию, в полицейское государство, чья милитаризированная политика требует тотального подчинения – что теперь повсеместно выражается фразой: «Прекратите сопротивление».
Вот почему, когда я пытаюсь понять, как проходили эти два десятилетия, я возвращаюсь к тому сентябрю – ко дню «Граунд Зиро» и его непосредственным последствиям. Возвращаться к той катастрофе – значит подходить к правде более темной, нежели ложь, которая связывает «Талибан» и «Аль-Каиду», и возвращаться к Саддаму Хусейну с выдуманными запасами оружия массового применения. А это, в свою очередь, значило бы отвергать тот факт, что кровавая расправа и злоупотребления, которыми отмечено мое взросление, были рождены не только в системе исполнительной власти и органах разведки, но также в сердцах и умах всех американцев, включая меня.
Я вспоминаю, как изо всех сил старался не быть раздавленным толпой шпионов, в панике мчавшихся из Форт-Мид, когда рухнула Северная башня. Уже на шоссе я, держась за рулевое колесо одной рукой и нажимая кнопки телефона другой, старался безуспешно дозвониться к кому-нибудь из родных, ко всем без разбора. Наконец мне удалось связаться с мамой, которая к тому времени уже ушла из АНБ и работала судебным секретарем в одном из госучреждений Балтимора. Их там по крайней мере не эвакуировали.
Ее голос меня напугал, и вдруг мне ужасно захотелось сделать только одно – подбодрить ее.
«Все в порядке. Я уехал с базы, – говорил я. – У нас нет никого в Нью-Йорке, да?»
«Я… не знаю. Не знаю. Не могу связаться с бабушкой».
«А дед, он в Вашингтоне?»
«Насколько я знаю, он должен быть в Пентагоне».
У меня перехватило дыхание. В 2001 году дед вышел в отставку как офицер Береговой охраны и служил теперь в высшем офицерском составе ФБР в качестве одного из руководителей авиационного сектора. Это значит, что он проводил много времени в многочисленных госучреждениях по всему федеральному округу Колумбия и окрестностям.
Прежде чем я подобрал несколько слов утешения, мама заговорила снова: «Кто-то звонит по другой линии. Возможно, это бабушка. Я отвечу…»
Когда она больше не перезвонила, я набирал ее номер бессчетное количество раз, но не мог дозвониться. Тогда я поехал домой и стал ждать, сидя перед орущим телевизором, и запускал новостные сайты. Новый кабельный модем, который, как мы быстро убедились, работал намного устойчивее, чем все спутники связи TELECOM и все натыканные по стране вышки сотовой связи, вместе взятые.
Из-за невероятной загруженности дорог мама долго и трудно ехала домой из Балтимора. Она появилась вся в слезах, но нам все-таки повезло. Дед оказался цел и невредим.
Когда впоследствии мы увиделись с бабушкой и дедушкой, было много разговоров – о планах на Рождество и Новый год. Но о Пентагоне и нью-йоркских башнях никто даже не упомянул. Отец, наоборот, рассказал мне о своем 11 сентября живо и подробно. Когда случилась атака на башни, он находился в штаб-квартире Береговой охраны. С тремя сослуживцами он покинул офис Оперативного управления и отыскал конференц-зал, где на большом экране можно было наблюдать за событиями. За ними туда же влетел молодой офицер, который на ходу выкрикнул: «Они только что бомбили Пентагон!» Заметив недоверчивую реакцию, он повторил еще раз: «Я серьезно – они только что бомбили Пентагон». Отец поспешил к окну во всю стену с видом на Потомак, где на противоположном берегу виднелось порядка двух пятых громадного здания Пентагона в клубящихся облаках густого черного дыма.
Чем больше отец предавался воспоминаниям, тем больше меня заинтриговывали эти слова: «Они только что бомбили Пентагон». Они! Кто же эти «они»?
Америка тут же поделила мир на «нас» и «них», и отныне каждый был либо за «нас», либо за «них», судя по известной фразе президента Буша, произнесенной им, пока на пепелище еще тлели обломки. Люди в соседних домах вывесили американский флаг, как бы стараясь показать, на чьей они стороне. Другие собирали красно-бело-синие картонные стаканчики и на каждом переходе у каждой автомагистрали между домом моей мамы и домом моего отца выкладывали из них фразы типа: «Сплотившись, мы выстоим. Помни!»
Я время от времени ездил пострелять в тир, и наряду со старыми мишенями – «бычий глаз» или плоский силуэт – там появились изображения мужчин в арабских головных уборах. В магазинах огнестрельное оружие, которое годами лежало за пыльным стеклом витрин, теперь повсеместно имело табличку «Продано». Американцы стояли в очередях, покупая сотовые телефоны, надеясь на своевременное предупреждение о новых атаках – или по крайней мере на возможность сказать «Прощай» из угнанного террористами самолета.
Почти сто тысяч шпионов вернулись на свои рабочие места в агентствах, как только узнали, что провалили свое первостепенное дело, а оно заключалось в том, чтобы защищать Америку. Подумайте, какое чувство вины они испытывали! Они, как и всякий тогда, испытывали гнев, но также они испытывали и чувство вины. Разбор их ошибок мог подождать – сейчас главным было искупить этот грех. Тем временем их боссы, пугая угрозой террористических атак, раскручивали кампанию по предоставлению гигантских бюджетов и чрезвычайных полномочий, дабы расширить комплексы вооружений и властвовать не только над воображением публики, но даже и тех, кто одобрил им эти бюджеты.
Двенадцатое сентября стало первым днем новой эры, которую Америка встретила в единодушном порыве, окрепнув за счет ожившего чувства патриотизма, доброй воли и сочувственной поддержки всего мира. Оглядываясь назад, думаю, что моя страна могла бы так много сделать, пользуясь этими возможностями. К терроризму можно относиться не как к теологическому явлению, за которое он себя выдает, а как к преступлению, чем он является на самом деле. Этот редчайший момент солидарности можно было использовать, чтобы укрепить демократические ценности и взрастить жизнестойкость в отныне взаимосвязанном глобальном общественном мнении.
Но вместо этого дело кончилось войной.
Величайшее сожаление всей моей жизни – моя безотчетная, безоговорочная поддержка данного решения. На меня напали, да! Но мое возмущение было «первым звоночком» процесса победы эмоций над рассудком. Я безоговорочно проглотил все утверждения, которые выдавались средствами массовой информации за правду. Я повторял их, словно мне за это платили. Я хотел быть освободителем. Хотел освободить угнетенных. Я принял мантру, сконструированную «для блага страны», которую в своем ошеломлении спутал с самим благом для страны. Мои индивидуальные политические взгляды, которые я выработал, как будто рухнули. Этос хакера, противника любой институциональности, который я впитал в Сети, а также аполитичный патриотизм, который унаследовал от родителей, одновременно испарились из системы моих взглядов. Я был перекован в готовое орудие мести. Самое острое унижение происходит от осознания того, как легко произошла эта трансформация и как податливо я ее принял.
Думаю, я хотел стать частью чего-то большего. До 11 сентября я колебался относительно армейской службы, потому что считал ее бесцельной, а то и просто скучной. Все знакомые, о ком я знал, что они были в армии, служили в мире после холодной войны – между падением Берлинской стены и атаками 2001 года. В этот промежуток, совпавший с моей юностью, у Америки не было врагов. Страна, в которой я вырос, была единственной глобальной супердержавой. Все казалось – по крайней мере мне и таким, как я, – процветающим и устойчивым. Не было нового фронтира, чтобы его отвоевывать, великих гражданских проблем, чтобы их решать, кроме тех, которые были онлайн. Атаки 11 сентября все изменили. И вот наконец появилось поле для битвы.
Мое решение тем не менее встревожило меня. Я думал, что больше пригожусь моей стране у терминала. Но нормальная работа в области информационных технологий казалась слишком комфортабельной и безопасной в мире асимметричного конфликта. Я думал, что буду походить на хакеров из кинофильмов или на ТВ – этакие сцены со стенами мигающих огней, предупреждающих о вирусах, когда ты преследуешь врагов и срываешь их коварные замыслы. К несчастью для меня, основные агентства, которые этим занимались – АНБ и ЦРУ, – пользовались списками требований по найму сотрудников, составленными полвека назад, и часто по традиции настаивали на дипломе об окончании колледжа. Получалось, что если техническая отрасль признавала мои документы об окончании Анн-Арандельского колледжа и квалификацию системного инженера Майкрософт (MCSE) подходящими, то правительство с этим не считалось. Чем больше я собирал материала в Сети, тем больше осознавал, что мир после 11 сентября был миром исключений. Агентства, особенно технического направления, разрастались так быстро, что иногда делались исключения для ветеранов военной службы. И вот тогда я решил поступить на службу в армию.
Вы можете подумать, что мое решение имело смысл или было неизбежностью, отвечало семейным традициям или характеру службы родных. Нет, все было не так. Записываясь в армию, я точно так же бунтовал против устоявшейся преемственности, как и подчинялся ей – потому что, поговорив с новобранцами из всех родов войск, я решил идти в армию, руководителей которой некоторые из моих родственников-пограничников традиционно считали полоумной «американской военщиной».
Когда я сообщил о своем решении маме, она плакала несколько дней. Я лучше знал, как стоит сообщить о своем выборе отцу, который уже достаточно ясно выразился во время гипотетической дискуссии, что я буду растрачивать там свой технический талант.
В день отъезда я написал ему письмо – от руки, а не на принтере. Я объяснил свое решение и подсунул конверт под переднюю дверь его квартиры. Оно заканчивалось словами, от которых меня до сих пор передергивает: «Прости, папа, – писал я, – но это жизненно необходимо для моего личностного роста».
Икс-лучи
Я вступил в армию, и, как утверждал известный слоган, должен был стать всем тем, кем я могу стать (о Береговой охране не было и речи).
Не помешало бы, если б на вступительных испытаниях я набрал больше очков, чтобы пройти подготовку (чем черт не шутит) на сержанта спецназа, осилив тренировочный цикл, который новобранцы называли 18 Икс-лучей[29]. Он был предназначен для пополнения рядов небольших резервных групп, которые выполняли самые тяжелые боевые задачи во все более частых «невидимых» и неравноправных войнах Америки. Программа 18X была ощутимым стимулом, потому что до 11 сентября я, как полагалось прежде, уже был бы в армии и не имел такого шанса пройти запредельно сложные и необычайно строгие курсы квалификационной подготовки спецназа. Новая система работала на заблаговременный отбор перспективных солдат – с самым высоким уровнем физической, интеллектуальной подготовки и способностями к изучению иностранных языков. Шанс особой подготовки, как и перспектива быстрого продвижения по службе, действовали как безотказная приманка для перспективных кандидатов, которые в любом случае могли завербоваться куда угодно. Я потратил пару месяцев на изнурительные тренировки по бегу и был в великолепной форме, хотя всегда терпеть не мог бег. Специалист по набору пополнения позвонил мне и сообщил, что моя письменная работа была одобрена, я поступил, я это сделал. Я был первым кандидатом, которого он записал на программу. Слышно было, как он горд. В его голосе звучало торжество, когда он сказал, что после обучения меня, вероятно, направят в специальные войска связи: сержантом технической или разведывательной службы.