Двойная жизнь Алисы

Юность у меня общая с ней. У нее Ленинград, и у меня. У нее Хармс, и у меня Хармс (у меня в самиздате).

Никого не любила кроме мамы и папы. И я.

Не хотела детей…

Не верила ни во что, кроме дружбы. В дружбу тоже не верила.

Смотрела на мир сквозь одуванчик, и я… я написала «Одуванчик на Мойке» — жизнь сквозь огромный одуванище.

Она Алиса, и я Алиса. Ну, и художницы мы обе.



День закончился чудесно: играли с Илюшкой в любимую игру. Я придумываю фразу, и мы ее изображаем. На этот раз фраза была «Известный бизнесмен и его прелестная подруга, которой удалось похудеть на 45 кг, зашли в подъезд пятиэтажки, где их ждал некто в черной маске». Чтобы зайти в пятиэтажку, пришлось поехать из центра в Московский район. Когда выбирали дом, сильно смеялись, когда входили в подъезд, смеялись так, что у Илюшки заболело сердце, — дала ему валидол. Потом еще раз зашли в подъезд, сильно смеялись, на этот раз обошлось без валидола.





Глава 6

Хитрые против Жадных




Дневник Рахили



Сегодня Ирка привела Аньку, Таньку, Полину и Мадлен. Ирка приходит почти каждый день, а они впервые захотели меня навестить. Мне было стыдно лежать перед ними в таком жалком состоянии — нога в гипсе задрана, и больше всего я боялась, что захочу в туалет. И, конечно, как назло, захотела в туалет, а ведь это огромная стыдная проблема. Ирка под каким-то предлогом тактично увела их вниз и позвала ко мне домработницу. Ирка — редкий пример по-настоящему хорошего человека. Не потому, конечно, ха-ха, что помогла мне на время избавиться от девчонок и пописать.

Я даже не могу вспомнить, как мы с ней начали дружить. Как во сне. В первом классе она зачем-то зашла ко мне после школы, и пока родители не забрали ее вечером, мы говорили и говорили, как сумасшедшие. Рассказали друг другу все детство, про первую любовь в пять лет (у нее тоже в пять лет!), про родителей. Все оказалось совершенно разным, но до донышка понятным.

Наше с ней большое различие: у меня ироничный ум и любовь к искусству, а Ирка очень практична и в то же время сентиментальна. Часто говорит: «Ты моя единственная родная душа в этом мире». При этом чуть не плачет. Мне, несмотря на всю мою ироничность, приятно. «Ты моя единственная» звучит, как будто я кот и меня почесали за ухом. Человек — как кот, любит, когда его любят.

О любви. В любой паре (в дружбе тоже) один любит, а другой позволяет себя любить, в нашей паре «любит» Ирка. Но не так-то все просто! Она зависит от меня духовно, следует моим мнениям и вкусам, думает так, как скажу я. Но и у меня есть зависимость от нее, от ее умения стоять обеими ногами на земле. Я дорожу этим не меньше, чем она моим духовным руководством. Даже больше.

Ну, и еще одна Иркина черта — необыкновенная преданность: в любой ситуации, в любом конфликте, в споре она всегда на моей стороне, просто потому, что это я. И, что бы ни случилось, она будет за меня. Меня это трогает до слез, потому что моя собственная мать всегда против меня.

Домработница принесла поднос с пирожными потрясающей красоты, с малиной и голубикой и прозрачным желе. Все набросились на пирожные, кроме меня. Ирка догадалась, что я тоже хочу, но боюсь, что всем будет противно смотреть, как я ем лежа, а потом с меня смахивают крошки, как со стола, и нарезала для меня пирожные на маленькие кусочки. Я старалась есть аккуратно, надеюсь, никого от меня не затошнило.

Девочки наелись пирожных и заговорили о самом главном: д.р. в Париже. В сотый раз судили-рядили, кого пригласят, обсуждали каждую кандидатуру с точки зрения Кати, и — о ужас, стыд и позор — я принимала в этом активное участие. Сначала пыталась не принимать, перевести разговор на другое, но что может поделать беспомощный человек, когда вокруг кричат, машут руками и чуть ли не носятся по нему?

Тут вот в чем дело: в Ирке.

Лучше бы при Ирке не обсуждать Париж. Лучше бы при Ирке не обсуждать, кого пригласят.

Все (Анька, Танька, Полина и Мадлен) были в Париже не один раз. Мадлен не считается, ее отец — парижанин, живет в Первом округе, но и для остальных Париж все равно что Питер. А Ирка не была в Париже. Родители возят Ирку в Турцию по путевке «все включено». Ирке за них обидно, она же понимает, что это пошло. Она говорит: «Мои родители — менеджеры очень среднего звена» и при этом кривит губы, направо и вверх. Иркин папа — доцент, кандидат наук, но Ирка имеет в виду не профессию, а мировоззрение: его идеал — «форд-фокус» в кредит, клубника на даче, отпуск в Турции.

У всех нас есть шанс, что пригласят, а у Ирки нет. И тут есть о чем подумать.

Катя — нормальный человек, при выборе приглашенных не станет оценивать материальное положение, семью, не подумает: «Ага, Ирка далека от гламурной тусовки, из простой семьи, не приглашу!» Катя дружит со всеми, но она не пригласит тех девочек, для которых это приглашение стало бы самым лучшим, что с ними случалось за всю жизнь. Мы с Иркой об этом говорили, несправедливо, но это закон жизни: «имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется».

Это получается само собой, поэтому Ирка, она… как бы не рассматривается… В случае Ирки это СТРАШНО несправедливо, Ирка гораздо более сложный и интересный человек, чем все остальные (Анька, Танька, Полина и Мадлен), она человек удивительной порядочности, преданности и доброты, но из-за неудачного происхождения вынуждена оставаться в тени.

Полину, я думаю, тоже не пригласят, но по другой причине: вранье в сетях. Создавала в сетях ложный имидж семьи: весь август публиковала в Инстаграме и Фейсбуке фотографии их поместья в Тоскане, а потом оказалось, что они все лето просидели на даче. То ли поместье было не их, то ли это были не они… Полина сказала, что делала это по просьбе мамы, не для нас, а для маминых подруг. Мы с Иркой убеждали всех: не судите, не судимы будете, ну, создает человек свой имидж в Инстаграме… но все судили. Зло смеялись, спрашивали Полину, как она это делала: привезла антикварную мебель на дачу, фарфор, цветы расставила, морепродукты по тарелкам разложила, сфотографировала, а потом все обратно растащила и в трениках в гамак улеглась?.. Полину не пригласят, она ненадежная, может опубликовать что-нибудь не то.

Девчонки совсем взбесились и начали нервно хохотать и, по предложению Мадлен, играть в тотализатор, делать ставки, кого из нас пригласят. Я показала Ирке глазами: не расстраивайся, они дуры. Париж пофиг, Париж в нашем воображении, а не в «Галерее Лафайет», не в очереди туристов на Эйфелеву башню… Но Ирка (я знаю, я все про нее знаю) все равно чувствовала себя неловко.

И тут пришла мама.

«О чем шуршим, девчонки?» — спросила мама с видом демократичной королевы, заглянувшей на чай к своим подданным.

Есть специальный вид и голос для приема моих гостей: как будто все без нее жутко скучали и вот наконец-то она смогла уделить нам частицу своего драгоценного времени. И теперь начнется веселье, и она будет весь вечер на арене, такая крутая и одновременно доступная, а когда уйдет в великолепное далеко, нам, второсортным, покажется, что жизнь ушла вместе с ней. Всегда одно и то же. Она даже друзей моих хочет отнять!

Все верноподданнически кинулись рассказывать, о чем шуршим: полет в Париж бизнес-классом, отель «Ритц», ночной клуб на Монмартре. И еще сюрприз, вот только стало известно: из Парижа все полетят в Лондон, тоже в «Ритц». При слове «Лондон» я почувствовала, как Ирка напряглась, хотя мы уже битый час обсуждали Катин д.р.

Мама сказала: лондонский «Ритц» не так хорош, как парижский, красно-бело-золотой, но почему «Ритц», к чему такая пышность для детского дня рождения, на день рождения Рахили сходите в боулинг и Макдоналдс. Она пошутила, все засмеялись, но подумали «может, и правда глупо», и Ирка расслабилась.

Мама… кое-чего у нее не отнять: она точно следует своим правилам. Для нее делом чести является не замечать любого проявления богатства: говорить об этом — дурной тон. Мы столько раз были в гостях у разных богачей: если она хорошо относится к человеку, то промолчит, словно роскошная яхта или дворец так же обыкновенно, как Иркина двухкомнатная квартира в Купчино. Кстати, когда она меня впервые к Ирке привезла, то внимательно все рассматривала и хвалила, будто это не двухкомнатная квартира, а золотой дворец. Мне потом сказала: «Людям это трудно досталось, а ты дура!» Почему я дура? Я знаю, что они до сих пор выплачивают ипотеку, и даже знаю, что выплаты по ипотеке составляют две трети зарплаты Иркиного отца.

К своему благосостоянию мама относится так же — как бы не замечает. Типа радуются дорогому только нувориши. Она в своей повседневной горностаевой мантии не может даже предположить, что у нее могло бы всего этого не быть! Гордиться позволяется только своим происхождением (да вы помните, Семьей).


В ней и правда есть какой-то магнетизм: все забыли про унизительное гадание, пригласят ли нас, и начали обсуждать новый спектакль в МДТ и как Додин видит Чехова, вернее, обсуждала она сама с собой, потому что больше никто спектакль не видел (обычно я хожу с ней, но я ведь теперь инвалид). Все смотрели на нее обожающими глазами, обожали, преклонялись, восхищались. И лишь Ирка (молодец, хороший друг) вставила что-то про мое оригинальное видение Чехова.

У нее (у мамы, не у Ирки) талант принимать гостей: с ней сначала интересно, а когда гости устанут от интересного, с ней смешно. Она умеет сделать фразу вечера, — когда все повторяют одну фразу и смеются. Не удивлюсь, если она придумывает эти свои сценки и репризы заранее, а потом прокручивает, как пластинку. Сегодня изобразила в лицах сцену в ресторане в Ницце: русский, толстяк, отец семейства, окружен детьми от разных браков, младенцами с нянями и подростками с гувернантками. Весь вечер угрожает каждому из детей: «Ах, вот ты как! Не хочешь есть! Ах, ты уже наелся! Ты у меня сейчас полетишь в Москву! Один! Без няни!» И все стали говорить по любому поводу: «Ах, ты еще одно пирожное съела! (или „Ах, ты смеешься?!“) Ты у меня сейчас полетишь в Москву! Одна! Без няни!» Когда все смеются фразе вечера, это создает такой удивительный эффект близости, как будто это лучший вечер в жизни.

— Я ведь тоже там была, но ничего не слышала, — сказала я обиженно.

— Нужно уметь замечать смешное, — сказала мама, совсем как великолепная прима Джулия жалкой актриске, у которой она украла самую выигрышную сцену.

Вот какая она, хочет все у меня отнять, ведь девочки пришли навестить меня… Но, если честно, лучше говорить о Додине и Чехове, чем бесконечно обсуждать этот проклятый д.р., и все мы ненадолго стали лучше.

Мама развлекала моих гостей с полчаса, потом сказала с беспомощной интонацией: «Вы ведь извините меня, да? Мне пора — открытие выставки в корпусе Бенуа, потом бал Общества друзей филармонии…» И все стали таращить глаза, словно хотели притвориться кем-то получше — друзьями филармонии или Русского музея…

Когда она вышла из комнаты, все, кроме Ирки, хором спросили меня: «Твоя мама кто?» Они всегда обалдело спрашивают: «Твоя мама кто?», как будто я уже много раз не отвечала «Никто!» или за то небольшое время, что они с мамой не виделись, она успела стать знаменитой певицей, академиком или хотя бы президентом Общества друзей филармонии.

…Моя мама — кто? Никто! Она — никто! Подвела наших предков, «мастеров культуры»: не стала ни композитором, ни режиссером, ни архитектором. Ни галеристом, ни издателем, ни критиком, ни искусствоведом.

Поэтому она такая психованная, то есть, прошу прощения, невротичка. Отыгрывается на мне: думает, у меня талант (я люблю рисовать, и любила бы еще больше, если бы она так страстно не хотела вырастить из меня художницу). Увлекается всем, что модно. Смотрит «Лучшие события недели», «Лучшие выставки недели», ей ведь нужно не то, что хочет, а то, что кто-то тупой, составляющий тупые рейтинги, признал лучшим!

Могут ли быть кому-то одинаково интересны Рафаэль, Родченко и Маноло Бланик? Да. Моей маме. Эти выставки у нее в списке. Выставка современной фотографии, фестиваль документального кино, премьера в Мариинке… В Русский музей на Кандинского, в Эрмитаж на Фабра. Это же невроз — хотеть быть повсюду. Вот зачем ей фестиваль Дианы Вишневой? Я знаю, что она не любит балет, все детство просидела рядом с ней в Мариинке и видела, как она зевает!

Вы скажете, что это безобидный невроз, никому не приносит вреда? Нет, приносит! Мне!

Я ведь лежу дома одна.

Пока она, как хищная лисица, носится по городу, чтобы быть культурней всех, я лежу одна. Папа на работе. Матвей еще ребенок. С домработницей я не дружу, после того как она донесла на меня маме, что я тайком заказываю себе пиццу. Меня тогда держали на диете и, несмотря на пиццу, я все-таки скинула подростковый жирок.

Когда все ушли, я плакала.

Потом, хоть мне уже и хотелось спать, все смотрела и смотрела — Инстаграм, ВКонтакте, Фейсбук, смотрела все напряженней и даже с каким-то отчаянием, как будто что-то ищу в чужих жизнях, как будто надеюсь найти что-то очень для себя важное… В Инстаграме у Кати фотографии платьев, в которых она будет на своем д.р. (в трех?). Ну да, я ищу что-то очень для себя важное: хочу убедиться, что еще никого не пригласили.

Стыдно, Рахиль, так убиваться из-за д.р., ты хищная лисица не хуже своей мамы.



Письмо Рахили

Дорогая Алиса!

Где вы, где вы?.. Чувствую себя жутко одинокой, как в толпе, когда каждый ведет за руку своего ребенка и даже не вздохнет, если чужой ребенок голоден, замерз или сейчас умрет. Это я — чужой ребенок. Представьте, других детей ведут за руку и любят, а вы им начисто безразличны, хоть вы умрете на месте. И это только потому, что вы случайно не у них родились.

Вы спросите, где моя мама? У нее Рафаэль, Родченко, Маноло Бланик, Кандинский, Фабр, Диана Вишнева, и все это, пока я, инвалид, лежу одна.

Пишите, а? Хотите про себя, хотите про Алису Порет.

Вою ненавязчиво, но громко.

Письмо Алисы



Дорогая Рахиль!

Алиса Порет родилась в «хорошей семье».

Какая семья в 1902 году считалась «хорошей»? Да совершенно та же, что сейчас: родители культурные, образованные люди с традициями — врачи, ученые.

Отец Алисы Иван Адамович был врачом, а мать, Цецилия Карловна, была, как сейчас говорят, никто. Просто мама Алисы и ее младшего брата. Вы бы хотели, чтобы ваша мама была «никто», только ваша мама? Я — да (в том смысле, что моя мама была инженером, завлабораторией, кандидатом наук, членом партии… я почти не помню ее в своем детстве).

Алиса, в отличие от нас всех, не имеет ни одной (ни одной!) претензии к родителям.

Алиса: «У меня нет ни одного неприятного воспоминания и только большая благодарность моим родителям за отличное, умное и спокойное воспитание, данное мне и брату». Мне это кажется подозрительным — вообще ни одной претензии. Ни одного повода для посещения психоаналитика с жалобой «Мои родители ссорились, поэтому я не чувствую себя защищенной» или «Родители меня гиперопекали, поэтому у меня нет ни за что ответственности». Получается, всем, у кого есть дети, нужно у Ивана Адамовича и Цецилии Карловны поучиться.

Алиса: «У нас был пуританский дом — все по расписанию: школа, уроки, музыка, чтение. Для шалостей не было места». Это нам понятно: загрузить ребенка занятиями — теннис, фигурное катание, бассейн.

Алиса: «Родители никогда не пререкались и не ссорились, никого не осуждали и не бранились». Вот это сложней. Мои родители часто пререкались.

Алисе отец ничего никогда не запрещал и ни в чем не отказывал, видя, что она «благоразумный ребенок». Не верю, что дело в этом! Отцу не нужно было запрещать Алисе вечеринку до утра, поездку на дачу с компанией: жизнь в то время и в том кругу была строго регламентирована.

Мне было пять лет, я ушла из дома в зоопарк, — за углом меня поймали, папа отстегал меня скакалкой. Держал меня за руку, стегал скакалкой и повторял: «Не сметь! Никогда! Опасно! Не сметь!», а я пыталась увернуться, кружилась вокруг него, повизгивая, — очень унизительно. Дополнительное унижение было в неопределенной форме глагола, как будто он обращается к собаке. Как только он меня отпустил, мы вернулись к прежним дружеским отношениям, и порка показалась мне сном: мы ведь не бьем своих друзей скакалкой из-за того, что они подвергли себя опасности… Папа запрещал мне все. Если бы мог, в качестве прогулки вывешивал бы меня в форточку в сетке, как курицу.

Если Иван Адамович встречал маленькую Алису на улице, то приподнимал шляпу и здоровался, как с взрослой знакомой дамой. Стучал, перед тем как зайти в ее комнату. Относился к ней с уважением, соблюдал границы. Никогда бы и пальцем ее не тронул, а уж тем более скакалкой… Иногда, в плохую минуту (в очень плохую минуту), я думаю: в детстве меня побили скакалкой… Я до сих пор обижена на папу, не так, чтобы доводить дело до психоаналитика, но… но я помню.

Родители прививали Алисе правила поведения: не лгать, не обижать прислугу, не быть праздной, занимать каждую минуту (уроки, музыка, чтение, уборка, прогулка). Эту привычку к постоянной занятости хорошим правильным делом я очень понимаю: мой папа говорил, «в праздном уме поселяется черт».