Двойная игра
Часть 13 из 52 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да ну вас… – пробормотал я растроганно. – Пошли лучше есть, а то остынет…
Четверг, 24 апреля 1975 года, вечер
Москва, Старая площадь
В громадном здании ЦК даже по ночам частенько горел свет в окнах – партийный «штаб» почти не спал. Слишком много дел и забот волок на себе Центральный Комитет, чтобы его функционеры гасили электричество в шесть вечера, со спокойной душой уходя до дому.
Отпустив своих гавриков и гавриц, Константин Устинович с облегчением снял пиджак и натянул вязаную безрукавку – всё, можно выходить из официального образа.
Кашлянув, он хмыкнул, увидав себя в зеркале шкафа – волосы не седые даже, а белые, как вата; крупные черты широкого лица, чуть косоватый разрез глаз – чувствуется толика крови сибирских аборигенов.
– Ну что, Костян? – подмигнул Черненко своему отражению. – Пошпионим маненько?
Шагая вразвалочку, он выбрался в полутёмный коридор, остановившись перед стальной дверью со скромной табличкой «Служебное помещение». Отперев оба замка, заведующий отделом попал в тесный тамбур, где пахло краской. Вторая дверь открывалась более затейливо, походя на сейф.
Покрутив чёрные эбонитовые рукоятки, Черненко добился того, что в окошечках, светясь красным накалом, вспыхнули цифры, складываясь в сегодняшний код. Коротко щёлкнула сувальда, словно звериная пасть лязкнула зубами, и Константин Устинович оказался в «караулке», как он про себя называл пультовую внутренней службы ЦК.
Окон в этой небольшой комнате не имелось, лишь на потолке чуть слышно гудели трубки дневного света да тихонько шелестел вентилятор, вытягивая спёртый воздух. Внушительные бобины, упакованные в плоские коробки с наклейками, и картонные ящички с новомодными кассетами лежали на полках стеллажа, а у другой стены громоздился здоровенный «электростол» – толстая вязка проводов хвостом уходила от массивной правой тумбы к разводкам на стене.
В «караулке» витал душный запах пыли и табачного дыма, пованивало горячей пластмассой, а иногда ноздри вбирали тончайший аромат кофе. Из буфета, что ли, натянуло?
Кряхтя, Черненко уселся за «электростол», небрежно сдвигая на край потрёпанный журнал дежурств. Прямо перед ним, занимая половину обширной столешницы, пластался пульт, усеянный кнопками, рычажками и глазками индикаторов.
Константин Устинович редко включал прослушку, а кабинеты Брежнева или Суслова вообще старался не трогать. Однако время расшаркиваться минуло.
Всю неделю он задерживался на работе, трудолюбиво записывая разговоры Леонида Ильича, вот только ничего крамольного так и не выведал. Не вовремя подключался!
Между тем «заговорщики» успели и Громыко к себе подтянуть… И опять он не поспел! А со вчерашнего дня квинтет умело шифруется, словно дружная компания нелегалов, предпочитая встречаться на дачах или на охоте. Такое впечатление, что их предупредили… Неужто кто из отдела?
Черненко нахмурился и покачал головой. Да нет, его гаврики не такие…
Но сегодня может крупно повезти – Лёня зазвал Суслова в свой кремлёвский кабинет, наивно полагая, что уж «объект «Высота»[20] точно недоступен для микрофонов. Ага…
Ёрзая в скрипучем кресле, Константин Устинович довольно хмыкнул. Зря его, что ли, премировали за пневмопочту «ЦК – Кремль»? Молодец, дескать, теперь документы – фьюить! – и на столе, никаких нарочных не надо!
Ну а о том, что в сетку хитроумной сигнализации, окрутившей пневмотрубу, вплёлся ещё один ма-аленький проводочек, Черненко скромно умолчал, потому как моветон…
Покачивая головой, словно укоряя первых лиц за простодушие, он надел наушники, обжимая седую шевелюру, и содрал плёнку с новенькой импортной кассеты. Магнитофон мягко заглотил её.
– Родина слышит, родина знает… – пробормотал Константин Устинович. Со вздохом он откинулся в кресле, бросив взгляд на часы. Ещё минут пять…
Долгое время тишину в наушниках нарушало лишь покашливание Генерального да шелест бумаг. Но вот негромко щёлкнула дверь, и послышался глуховатый голос Дебилова:[21]
– Леонид Ильич, к вам товарищи Суслов, Гречко, Огарков и Устинов.
Черненко подобрался.
– Секундочку, Коля… – Через наушники передался слабый шлепок – захлопнулась папка. – Пусть заходят!
Шарканье, стуки и грюки, говор… Завотделом напряг слух, вычленяя отдельные голоса. Опять шум – приглашённые выдвигают стулья, рассаживаются…
– Товарищи! – раздался бодрый, на удивление ясный голос Брежнева. – Мы собрали вас по очень важному поводу. Ну люди вы все военные, поэтому сразу перейду к делу… – Сдвинув кресло, Генеральный медленно, раздельно проговорил: – Мы вышли на источник чрезвычайно ценной информации. Это весьма нерядовой, скажем так, человек… э-э… с кодовым псевдонимом «Ностромо». Или это группа, есть и такая версия… Главное, что он… или они передают товарищу Андропову сведения о будущих событиях…
За столом зашумели, а Черненко, ругаясь шёпотом, словно его могли услышать в Кремле, щёлкнул красной клавишей магнитофона – пошла запись.
– Тише, тише, товарищи! – строго заговорил Суслов, окая сильнее обычного, и постучал по столу. – Леонид Ильич вовсе не оговорился. Да, к нам поступает информация о том, что произойдёт в ближайшие год-два! Её очень много – подробной, с цифрами и сроками, фамилиями и локациями. Блоком экономических данных занимается товарищ Косыгин. Блоком сведений по внешней политике оперирует товарищ Громыко. Вопросы государственной безопасности находятся в ведении товарища Андропова. Кстати, предателя Полякова из ГРУ выдал тот самый «Ностромо»!
– Выношу ему благодарность за Иуду, – прогудел министр обороны, – вот только этого маловато, чтобы верить предсказаниям!
– А это не предсказания, товарищ Гречко, – спокойно сказал Суслов. – Мы имеем дело с точным знанием. Десятки событий, якобы напророченных «Ностромо», произошли именно там, где он указал, и в то самое время! Ну невозможно было предсказать, что четвёртого февраля в Хайчэне в семь часов тридцать шесть минут вечера произойдёт землетрясение! Мы хоть и в ссоре с Мао, но китайских товарищей предупредили. Они нам поверили – и за день до бедствия эвакуировали население. В итоге число жертв едва превысило тысячу триста, а могли бы погибнуть десятки, сотни тысяч человек! Я не помню точных цифр, однако «Ностромо» и их представил![22]
Впечатлённые силовики молчали.
– Вот здесь, – солидно вступил Брежнев, – блок военных сведений. Ознакомьтесь, товарищи…
У Константина Устиновича ломило спину и затекли ноги, но он больше часа слушал то, что справно передавал скрытый микрофон.
Насколько сокращать армию и где селить отставников?
Как сохранить военные базы в Сомали?
Когда спустят на воду тяжёлый атомный крейсер «Куйбышев»?
Каким быть авианосцу «Ульяновск»?
…Перед внутренним взором Черненко кружилась голубая планета, зябко кутаясь в белые меха циклонов. Шорох помех в наушниках представлялся ему шумом прибоя Атлантики, топотом стад в африканских саваннах, громом обвала в Гималаях, миллионноголосым гомоном людских толп, блуждающих в неоновых джунглях Токио, Лондона, Нью-Йорка.
Господи, какой же он маленький, этот шпионский, порочный, невинный, блистающий мир!
⁂
Домой Константин Устинович вернулся поздно. Он гнал от себя мысль, вызревшую ещё там, в «караулке», но юркая думка раз за разом возвращалась.
«Место Генерального секретаря займёт тот, кто первым отыщет и приручит Ностромо!»
Переодевшись в пижаму, почистив зубы, отстроившись от дневных забот, завотделом потоптался у дверей спальни – и свернул в кабинет. Тихонько притворив дверь, позвонил по ВЧ.
– Алло? – отозвалась трубка.
– Здравствуй, Игнат, – негромко заговорил Черненко. – Не разбудил?
– Нет-нет, Константин Устинович! – поспешно ответил молодой голос. – Слушаю.
– Надо найти одного человека. Очень надо.
– Надо, значит, найдём! – передал телефонный провод бравый ответ.
– Подробности при личной встрече.
– М-м… На обычном месте?
– Да, Игнат.
– Всё понял, Константин Устинович!
Суббота, 26 апреля 1975 года, раннее утро
Первомайск, улица Щорса
Ноги без устали несли сильное, гибкое тело, пружинисто отталкивая гаревую дорожку. Свежий воздух, настоявшийся за ночь, обвевал и бодрил, вливаясь в юную грудь.
Инна Дворская наслаждалась сразу и драгоценным ощущением здоровья, и великолепной гармонией мышечных усилий. А ещё – нереальной, небывалой тишиной. В шесть утра и стадион, и улицы поражали пустынностью, хотя дутое червонное солнце уже выглядывало из-за края света, зачерняя угловатые сочленения железнодорожного моста, макая в зарю редкие облачка или пуская алые блики по речным волнам.
Инна, сколько себя помнила, всегда просыпалась рано, «до третьих петухов», как бабушка говаривала, а занятия в секции перевели эту привычку в ранг нужды. Да и когда ещё пробежишься, утоляя жажду движения, если не в утренних сумерках!
Поравнявшись с массивными воротами стадиона, Дворская свернула, переходя на быстрый шаг. Разгорячённая, она вышла на безлюдную улицу, успокаивая дыхание и ток крови, гонимой сердцем. Утомление, что разошлось по телу, ощущалось как приятство. Хорошо!
Обгоняя её, по улице бесшумно, не клокоча мотором, прокатил «Икарус». Пустой и невесомый, он нёсся бело-красной тенью, как будто выпав из шофёрского сна. Чудилось, ветер дунет – и развеет видение автобуса.
Инна улыбнулась уголками рта – спозаранку, на смутной грани между тёмной ночью и светлым днём, чего только не померещится. Но всякий раз она жадно ловила памятью эти шуточки подсознания, колдовские моменты у пределов скучной действительности.
Девушка помнила прекрасно, как малышкой забредала в старый таинственный дедушкин сад, где перекликались неведомые птахи, а тени складывались причудливо и влекуще, уводя из будней. Она опускалась на коленки и, трепеща, заглядывала под сень огромных лопухов, где в зеленистом свете танцевали эльфы, посверкивая слюдяными крылышками – совсем как у стрекозок!
Никого на свете не посвящала Инна в свои детские секреты, даже редкие подруги знали её всего в одной роли – «Снежной королевы», холодной, загадочной и недоступной. Не признаваться же им, что это лишь защитная личина? Прямо как та маска, отпугивающая злых духов, которую папа привёз из Африки…
Придержав за собой дверь подъезда, чтобы не хлопала, девушка без напряга взбежала по ступеням и достала из-за пазухи ключ, висевший на шнурке.
– Добро пожаловать, Инна Фёдоровна! – жеманно заговорила Дворская, но смолкла на пороге, морщась от пошловатой фальши. Кого ты обманешь, притворяясь перед собой? А, Инна Фёдоровна?
Вздохнув, она прикрыла дверь. Носком упираясь в пятку, скинула полукеды.
Четверг, 24 апреля 1975 года, вечер
Москва, Старая площадь
В громадном здании ЦК даже по ночам частенько горел свет в окнах – партийный «штаб» почти не спал. Слишком много дел и забот волок на себе Центральный Комитет, чтобы его функционеры гасили электричество в шесть вечера, со спокойной душой уходя до дому.
Отпустив своих гавриков и гавриц, Константин Устинович с облегчением снял пиджак и натянул вязаную безрукавку – всё, можно выходить из официального образа.
Кашлянув, он хмыкнул, увидав себя в зеркале шкафа – волосы не седые даже, а белые, как вата; крупные черты широкого лица, чуть косоватый разрез глаз – чувствуется толика крови сибирских аборигенов.
– Ну что, Костян? – подмигнул Черненко своему отражению. – Пошпионим маненько?
Шагая вразвалочку, он выбрался в полутёмный коридор, остановившись перед стальной дверью со скромной табличкой «Служебное помещение». Отперев оба замка, заведующий отделом попал в тесный тамбур, где пахло краской. Вторая дверь открывалась более затейливо, походя на сейф.
Покрутив чёрные эбонитовые рукоятки, Черненко добился того, что в окошечках, светясь красным накалом, вспыхнули цифры, складываясь в сегодняшний код. Коротко щёлкнула сувальда, словно звериная пасть лязкнула зубами, и Константин Устинович оказался в «караулке», как он про себя называл пультовую внутренней службы ЦК.
Окон в этой небольшой комнате не имелось, лишь на потолке чуть слышно гудели трубки дневного света да тихонько шелестел вентилятор, вытягивая спёртый воздух. Внушительные бобины, упакованные в плоские коробки с наклейками, и картонные ящички с новомодными кассетами лежали на полках стеллажа, а у другой стены громоздился здоровенный «электростол» – толстая вязка проводов хвостом уходила от массивной правой тумбы к разводкам на стене.
В «караулке» витал душный запах пыли и табачного дыма, пованивало горячей пластмассой, а иногда ноздри вбирали тончайший аромат кофе. Из буфета, что ли, натянуло?
Кряхтя, Черненко уселся за «электростол», небрежно сдвигая на край потрёпанный журнал дежурств. Прямо перед ним, занимая половину обширной столешницы, пластался пульт, усеянный кнопками, рычажками и глазками индикаторов.
Константин Устинович редко включал прослушку, а кабинеты Брежнева или Суслова вообще старался не трогать. Однако время расшаркиваться минуло.
Всю неделю он задерживался на работе, трудолюбиво записывая разговоры Леонида Ильича, вот только ничего крамольного так и не выведал. Не вовремя подключался!
Между тем «заговорщики» успели и Громыко к себе подтянуть… И опять он не поспел! А со вчерашнего дня квинтет умело шифруется, словно дружная компания нелегалов, предпочитая встречаться на дачах или на охоте. Такое впечатление, что их предупредили… Неужто кто из отдела?
Черненко нахмурился и покачал головой. Да нет, его гаврики не такие…
Но сегодня может крупно повезти – Лёня зазвал Суслова в свой кремлёвский кабинет, наивно полагая, что уж «объект «Высота»[20] точно недоступен для микрофонов. Ага…
Ёрзая в скрипучем кресле, Константин Устинович довольно хмыкнул. Зря его, что ли, премировали за пневмопочту «ЦК – Кремль»? Молодец, дескать, теперь документы – фьюить! – и на столе, никаких нарочных не надо!
Ну а о том, что в сетку хитроумной сигнализации, окрутившей пневмотрубу, вплёлся ещё один ма-аленький проводочек, Черненко скромно умолчал, потому как моветон…
Покачивая головой, словно укоряя первых лиц за простодушие, он надел наушники, обжимая седую шевелюру, и содрал плёнку с новенькой импортной кассеты. Магнитофон мягко заглотил её.
– Родина слышит, родина знает… – пробормотал Константин Устинович. Со вздохом он откинулся в кресле, бросив взгляд на часы. Ещё минут пять…
Долгое время тишину в наушниках нарушало лишь покашливание Генерального да шелест бумаг. Но вот негромко щёлкнула дверь, и послышался глуховатый голос Дебилова:[21]
– Леонид Ильич, к вам товарищи Суслов, Гречко, Огарков и Устинов.
Черненко подобрался.
– Секундочку, Коля… – Через наушники передался слабый шлепок – захлопнулась папка. – Пусть заходят!
Шарканье, стуки и грюки, говор… Завотделом напряг слух, вычленяя отдельные голоса. Опять шум – приглашённые выдвигают стулья, рассаживаются…
– Товарищи! – раздался бодрый, на удивление ясный голос Брежнева. – Мы собрали вас по очень важному поводу. Ну люди вы все военные, поэтому сразу перейду к делу… – Сдвинув кресло, Генеральный медленно, раздельно проговорил: – Мы вышли на источник чрезвычайно ценной информации. Это весьма нерядовой, скажем так, человек… э-э… с кодовым псевдонимом «Ностромо». Или это группа, есть и такая версия… Главное, что он… или они передают товарищу Андропову сведения о будущих событиях…
За столом зашумели, а Черненко, ругаясь шёпотом, словно его могли услышать в Кремле, щёлкнул красной клавишей магнитофона – пошла запись.
– Тише, тише, товарищи! – строго заговорил Суслов, окая сильнее обычного, и постучал по столу. – Леонид Ильич вовсе не оговорился. Да, к нам поступает информация о том, что произойдёт в ближайшие год-два! Её очень много – подробной, с цифрами и сроками, фамилиями и локациями. Блоком экономических данных занимается товарищ Косыгин. Блоком сведений по внешней политике оперирует товарищ Громыко. Вопросы государственной безопасности находятся в ведении товарища Андропова. Кстати, предателя Полякова из ГРУ выдал тот самый «Ностромо»!
– Выношу ему благодарность за Иуду, – прогудел министр обороны, – вот только этого маловато, чтобы верить предсказаниям!
– А это не предсказания, товарищ Гречко, – спокойно сказал Суслов. – Мы имеем дело с точным знанием. Десятки событий, якобы напророченных «Ностромо», произошли именно там, где он указал, и в то самое время! Ну невозможно было предсказать, что четвёртого февраля в Хайчэне в семь часов тридцать шесть минут вечера произойдёт землетрясение! Мы хоть и в ссоре с Мао, но китайских товарищей предупредили. Они нам поверили – и за день до бедствия эвакуировали население. В итоге число жертв едва превысило тысячу триста, а могли бы погибнуть десятки, сотни тысяч человек! Я не помню точных цифр, однако «Ностромо» и их представил![22]
Впечатлённые силовики молчали.
– Вот здесь, – солидно вступил Брежнев, – блок военных сведений. Ознакомьтесь, товарищи…
У Константина Устиновича ломило спину и затекли ноги, но он больше часа слушал то, что справно передавал скрытый микрофон.
Насколько сокращать армию и где селить отставников?
Как сохранить военные базы в Сомали?
Когда спустят на воду тяжёлый атомный крейсер «Куйбышев»?
Каким быть авианосцу «Ульяновск»?
…Перед внутренним взором Черненко кружилась голубая планета, зябко кутаясь в белые меха циклонов. Шорох помех в наушниках представлялся ему шумом прибоя Атлантики, топотом стад в африканских саваннах, громом обвала в Гималаях, миллионноголосым гомоном людских толп, блуждающих в неоновых джунглях Токио, Лондона, Нью-Йорка.
Господи, какой же он маленький, этот шпионский, порочный, невинный, блистающий мир!
⁂
Домой Константин Устинович вернулся поздно. Он гнал от себя мысль, вызревшую ещё там, в «караулке», но юркая думка раз за разом возвращалась.
«Место Генерального секретаря займёт тот, кто первым отыщет и приручит Ностромо!»
Переодевшись в пижаму, почистив зубы, отстроившись от дневных забот, завотделом потоптался у дверей спальни – и свернул в кабинет. Тихонько притворив дверь, позвонил по ВЧ.
– Алло? – отозвалась трубка.
– Здравствуй, Игнат, – негромко заговорил Черненко. – Не разбудил?
– Нет-нет, Константин Устинович! – поспешно ответил молодой голос. – Слушаю.
– Надо найти одного человека. Очень надо.
– Надо, значит, найдём! – передал телефонный провод бравый ответ.
– Подробности при личной встрече.
– М-м… На обычном месте?
– Да, Игнат.
– Всё понял, Константин Устинович!
Суббота, 26 апреля 1975 года, раннее утро
Первомайск, улица Щорса
Ноги без устали несли сильное, гибкое тело, пружинисто отталкивая гаревую дорожку. Свежий воздух, настоявшийся за ночь, обвевал и бодрил, вливаясь в юную грудь.
Инна Дворская наслаждалась сразу и драгоценным ощущением здоровья, и великолепной гармонией мышечных усилий. А ещё – нереальной, небывалой тишиной. В шесть утра и стадион, и улицы поражали пустынностью, хотя дутое червонное солнце уже выглядывало из-за края света, зачерняя угловатые сочленения железнодорожного моста, макая в зарю редкие облачка или пуская алые блики по речным волнам.
Инна, сколько себя помнила, всегда просыпалась рано, «до третьих петухов», как бабушка говаривала, а занятия в секции перевели эту привычку в ранг нужды. Да и когда ещё пробежишься, утоляя жажду движения, если не в утренних сумерках!
Поравнявшись с массивными воротами стадиона, Дворская свернула, переходя на быстрый шаг. Разгорячённая, она вышла на безлюдную улицу, успокаивая дыхание и ток крови, гонимой сердцем. Утомление, что разошлось по телу, ощущалось как приятство. Хорошо!
Обгоняя её, по улице бесшумно, не клокоча мотором, прокатил «Икарус». Пустой и невесомый, он нёсся бело-красной тенью, как будто выпав из шофёрского сна. Чудилось, ветер дунет – и развеет видение автобуса.
Инна улыбнулась уголками рта – спозаранку, на смутной грани между тёмной ночью и светлым днём, чего только не померещится. Но всякий раз она жадно ловила памятью эти шуточки подсознания, колдовские моменты у пределов скучной действительности.
Девушка помнила прекрасно, как малышкой забредала в старый таинственный дедушкин сад, где перекликались неведомые птахи, а тени складывались причудливо и влекуще, уводя из будней. Она опускалась на коленки и, трепеща, заглядывала под сень огромных лопухов, где в зеленистом свете танцевали эльфы, посверкивая слюдяными крылышками – совсем как у стрекозок!
Никого на свете не посвящала Инна в свои детские секреты, даже редкие подруги знали её всего в одной роли – «Снежной королевы», холодной, загадочной и недоступной. Не признаваться же им, что это лишь защитная личина? Прямо как та маска, отпугивающая злых духов, которую папа привёз из Африки…
Придержав за собой дверь подъезда, чтобы не хлопала, девушка без напряга взбежала по ступеням и достала из-за пазухи ключ, висевший на шнурке.
– Добро пожаловать, Инна Фёдоровна! – жеманно заговорила Дворская, но смолкла на пороге, морщась от пошловатой фальши. Кого ты обманешь, притворяясь перед собой? А, Инна Фёдоровна?
Вздохнув, она прикрыла дверь. Носком упираясь в пятку, скинула полукеды.