Двойная игра

Квартира, как город давеча, встретила её тишью, но иной – жилой и домашней. Мать к этому времени уже ушла, покормив «живность» – бесконечно ленивого кота.

– Мурчик, ты хоть встретил бы, что ли! – укорила его девушка, бодрясь изо всех сил.

Кот, разлёгшийся на диване, приоткрыл один хитрый глаз – ага, свои – и зажмурился, нежась в асане «повалянтус».

– Лодырь! – заклеймила его Инна.

Из кухни накатило дивным запахом вкуснейшего маминого омлета, и девушка сама себе напомнила голодную «живность». Втянув носом дразнящий дух, она сурово отрезала:

– Успеешь налопаться, обжора! Сначала водные процедуры. Да, Мурчик?

Котяра томно извернулся, потягиваясь.

Скинув спортивную форму, Инна залезла в душ и долго вертелась под тугими струями, окатывая налитое тело попеременно горячей и холодной водой. Вдоволь наплескавшись, девушка насухо, до скрипа краснеющей кожи, вытерлась и замерла перед большим зеркалом.

«Какая я…» – довольно подумала Дворская, поднимая себе настроение.

– Свет мой зеркальце, скажи… кто на свете всех милее, – промурлыкала она, – всех румяней и белее?

Инна повертелась, становясь то боком, привставая на цыпочки, то спиной, выворачивая шею, чтобы лучше видеть своё отражение.

– Красота-то какая! – Она закинула руки за голову, выгибая стан. – Лепота!

Напевая, девушка натянула трусики, колготки и беленькую футболку. Влезла в старые растянутые треники, накинула застиранную олимпийку – сегодня все придут в рабочем. Уроки по тридцать пять минут – и на субботник!

– Вот теперь – к столу! – Дворская поддела пальцами ног тапки, опушённые мехом, и прошаркала на кухню.

Слопав омлет с кусочками поджаристой «Докторской», она приступила к чайной церемонии, подбирая до крошки напечённый с вечера хворост и взглядывая на стену – оттуда на неё смотрел папа.

Слегка небритый, усталый, в оранжевой каэшке[23], батёк старательно улыбался, щурясь на солнце, отчего в уголках глаз лучиками собирались лукавые морщинки. За папиной спиной высился айсберг, сиявший неправдоподобной синевой.

Портрет заказали знакомому фотографу – он увеличил удачный снимок и вставил в рамку. «Хоть так родного отца видеть будешь!» – ворчала мама.

Сейчас в Антарктиде наступает суровая пора и долгая полярная ночь, но папа с товарищами не останется на зимовку, как в прошлый раз: дизель-электроход «Обь» ещё тридцатого марта забрал полярников и отправился в свой последний рейс, взяв курс на север. В эти самые дни «Обь» стоит на рейде в порту Абиджан – это в негритянской стране Берег Слоновой Кости. Потом дизель-электроход зайдёт в Лас-Пальмас, что на Канарских островах, и во французский Гавр, а до Ленинграда доберётся где-то к середине мая. Скорей бы…

Раньше Инна дождаться не могла папиных подарков – из города со звучным романтическим названием Монтевидео, из полусказочных Рио-де-Жанейро или Кейптауна. А однажды отец приволок «коко-де-мер» – здоровенный, тяжеленный плод сейшельской пальмы. Мама тогда сердилась на батька, называя его бесстыдником, и старательно прятала орех от гостей – уж больно он походил на женское лоно.

А сейчас Дворская просто ждёт папу, родного человека, без сувениров и прочих извинений за отлучку… Иногда отсутствие батька в доме ощущается очень остро, прямо до слёз. Не оттого ли она взяла моду разговаривать сама с собою?

– Скучаю же, наверное! – громко сказала Инна. Прищурилась, по-новому разглядывая большую фотографию.

А ведь её батёк похож на Мишу Гарина. Очень даже. Или Миша – на батька… И внешне, и, главное, внутренне. Когда Миша вырастет, у него будет такое же лицо – мужественное, загорелое и обветренное. А твёрдый взгляд, как у папы, уже наметился. Глаза у Миши какие-то слишком взрослые! Не просто умные, а… как бы это выразить… мудрые, что ли.

– Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня? – Инна тихонько выводила старый мотив, что наигрывал патефон у бабушки. – Самая нелепая ошибка – то, что ты уходишь от меня…

Расположение духа, и без того эфемерное, разом увяло. Девушка встала упругим рывком, посмотрела на часы – рано ещё – и медленно, неуверенно приблизилась к окну. Во-он Мишин дом, за рекой, выглядывает из-за сталинки с её лепниной и колоннами. А вон, на углу, окна пускают солнечные зайчики. Где-то там комната Миши. Наверное, спит ещё. Дрыхнет до последнего, чтобы лишнюю минутку поваляться, как Мурчик…

Губы Дворской дрогнули в слабой улыбке, но она быстро померкла, и девушка вздохнула.

– Пап, – заныла она, оборачиваясь к портрету, – ну вот что мне делать? А? Миша мне очень… нравится, по-настоящему, понимаешь? А он… А он с какой-то там Наташей! Знаешь, до чего это бесит? И что, что мне делать? Опять ждать? Спасибо, дождалась уже! – Инна фыркнула и сказала доверительно: – А может, я просто дурочка с переулочка? И ничего у Миши с ней не было? Да хоть бы и было! Я же всё равно его… люблю. Ох! – Она спрятала лицо в ладонях и покачала головой, причитая: – Не знаю, папочка, не знаю! Всё так сложно… Знаешь, чего я боюсь больше всего? Что мы с Мишей так и останемся порознь! А Рита так на него смо-отрит…

Утренний задор покинул Дворскую, уступая место вялости.

Шмыгнув носом, девушка прерывисто втянула воздух и вскинула голову.

– Ну и пусть! – сказала она с вызовом, переобуваясь. – Обойдусь как-нибудь!

Выхватив с вешалки потрёпанную болоньевую куртку, Инна вышла и заперла дверь на ключ.





Тот же день, позднее



Первомайск, улица Чкалова


– Ой, а у меня грабли испортились… – огорчилась Альбина. – Миша-а!

Гарин, подрубавший старое засохшее дерево, оглянулся, и Ефимова с напускной печалью продемонстрировала ему обломанное грабловище. Миша понятливо кивнул.


– Вот, – вздохнула Аля, протягивая однокласснику зубастую поперечину. – Чуть сильнее нажала, и палка сразу треснула… И что теперь делать?

– Чинить, – добродушно буркнул Гарин, ловко выбивая обломыш грабловища из втулки. – Сейчас я…

Обтесав черенок, он вставил его и надёжно закрепил гвоздиком, подстучав обухом топора.

– Пользуйся!

– Спасибо! – заулыбалась девушка.

Рита, поглядывая на них исподлобья, резковато потянула свои грабли, едва не заломав школьный инвентарь. Выпрямившись, она тыльной стороной ладони отмахнула выбившуюся прядку и огляделась.

«Красная суббота» плавно двигалась к завершению. Пожухлую траву и бурьян девчонки-старшеклассницы сгребли в маленькие стожки. Трудовик дядя Виля аккуратно обновлял статую девочки с лейкой, покрывая её блестящим серебрином, а Полосатыч в перемазанном извёсткой халате бегал вдоль аллеи каштанов, начавших зеленеть. Трое выпускниц белили стволы деревьев и нахально гоняли директора, нагружая его тяжёлым заляпанным ведром.

Целая рота учеников под командованием педагогов копошилась в школе и наводила суету вокруг. В классах и рекреациях скребли и генералили – гомон стоял как на нескончаемой перемене, а во дворе и вовсе царил разгул.

Октябрята откровенно баловались, бегая друг за другом или прыгая на кучах собранной травы, а пионеры, таскавшие носилки, шугали их, чтобы самим поскакать на раздёрганных копёшках.

Девятый «А» молчать не мог, равняясь на младшие классы. Раскрасневшиеся, словно пьянеющие от свежего воздуха девушки смеялись, задирали парней, а те отвечали грубеющими голосами, частенько срываясь на высокие ноты. Иной раз прелестницы кидались вдогонку за особо наглыми особями, и тогда жизнерадостный визг да весёлый гогот полнили школьный двор, пуская заполошное эхо.

Обернувшись на механический шум, Рита опасливо шагнула в сторонку – тарахтевший «Беларусь» лихо заехал в распахнутые ворота, волоча за собой прицеп с хлябающими бортами.

– Мальчишки-и! – тонко закричала Циля Наумовна, одетая в широченные штаны и заношенную куртку. – На погрузку!

Женька Зенков и Дюха Жуков загребли руками по охапке травы и перебросили её в прицеп, нещадно соря.

– Андрэ! – завопил Жека, смахивая труху с длинных волос. – Схлопочешь, мон шер!

– А сам-то! – воскликнул Андрей. – Руки-крюки!

Подбежал Изя с метлой и стал суетливо ширкать ею по асфальту, больше мешая, чем помогая…

Сулима обвела взглядом всех – и вернулась к Мише. Гарин сильными, точными ударами топора подрубал давно зачахшую яблоню – дерево сотрясалось, роняя ломкие ветви. Затрещало, стало клониться… Миша сноровисто надавил рукою на корявый ствол, поднатужился… С долгим стоном, верезжа и хрустя, лопались волокна, поддаваясь человеческому упорству. И вот яблоня сдалась – рухнула, изламываясь посерёдке, сыпясь ошмётками коры.

Гарин с размаху всадил топор в пень, словно поставив точку. Рита тут же отвернулась от него и затеребила Альбину:

– Смотри, смотри, как Макароныч к нашей класснухе подкатывает!

– Ой, да оба они как колобки! – хихикнула Ефимова.

– Девчонки-и! – на крыльцо школы выбежала Ира, молоденькая учительница-русичка, прозванная Белочкой из-за немного выпиравших верхних зубов. Надень на неё школьную форму – не отличишь от ученицы.

– Девчонки, давайте в классе поможем! – заторопилась Белочка, как будто боясь, что её не дослушают. – Там совсем немножко осталось!

– Давайте, – смилостивилась Рита.

– Ага! – обрадовалась учительница.

У Иры Анатольевны не получалось быть строгой. Когда её не слушались, она сильно огорчалась. Однажды «детки» так довели, что Белочка выбежала из класса и плакала в коридоре. Старшеклассники, не сговариваясь, взяли под опеку хорошенькую русичку…

– Девки! – позвала Сулима. – Пошли! Аля!

– Иду! – отозвалась Ефимова.

– Ещё мальчиков бы… – робко проговорила Ира.

– Зачем? – поинтересовалась Альбина.

– А то вёдра тяжёлые!

– Какие вёдра? А-а, поняла! Миша-а! Дю-юша! Пошлите!

Жуков с радостью скинул рукавицы-верхонки и бодро почесал к крыльцу. За ним двинулся Гарин.

– Алечка, – зашептала Ира, – надо говорить не «пошлите», а «пошли».

– Да? – Ефимова удивлённо вздёрнула брови и округлила глаза. На скулах у неё закраснелись пятна румянца. – А я ещё с Изей спорила… Вот балда!

Нацепив дежурную улыбку, Рита пошагала в класс. Там царил разгром – все парты сдвинуты, мокрый пол забросан измочаленными газетами. Зато окна сияют неправдоподобной чистотой.

Зиночка, вздрагивая на шаткой стремянке, цепляла выстиранные, ещё влажные шторы. Отмывая пол, близняшки трудолюбиво ползали на коленках, как будто молились Мойдодыру, а Дворская, затянутая в спортивку, изящно гнулась в оконном проёме, со скрипом дочищая стекло фрамуги – стёртая газетная крошка так и сыпалась.

Сулима с неохотой призналась себе, что фигурка у Инки великолепная – вон как скребёт, а ничего не трясётся…