Дурман для зверя

— Вдохни поглубже.

— Выдохни.

— Закрой глаза.

— Повернись.

— Разведи ноги. Не зажимайся. Я не гинеколог, внутрь не полезу, а вот зону бикини надо привести в порядок.

— Расслабь булки. Не зажимайся ты так, это просто палец с вазелином, сейчас введу шланг. Расслабься. Вот так, молодец. Когда почувствуешь распирание, скажи, включу отсос воды.

— Приготовься, сейчас будет немножко больно.

— Повернись на бочок, вот так, молодец. Ножку согни. И не заваливайся, мне доступ вот к этой мышце нужен.

Она крутила меня, как безвольную куклу, массировала, продавливала какие-то жутко болючие точки, хрустела моими позвонками так страшно, что у меня волосы становились дыбом, так и казалось, что она меня вот-вот сломает. Что-то грела, горячим обмазывала, заворачивала, разворачивала, снова мяла, потом мыла под душем, удаляла волосы на всем теле совершенно варварскими способами, от которых слезы лились градом, делала процедуры такие, которые стыдно даже вслух произнести, а не то что описать их в деталях. И не стеснялась рассматривать мое тело в мельчайших подробностях, комментируя при этом:

— Похоже на старый перелом. Был в детстве?

— Был, — кивала я.

— А связки не рвала?

— Рвала, — снова соглашалась я.

— Надо потянуть немножко, — качала она головой и начинала тянуть.

— Уши прокалывала?

— Не только уши, — послушно отвечала я и показывала остальные свои эксперименты с телом, коих наделала за последний год немало, да забросила все эти цацки — уж больно приметным становилось тогда мое лицо в частности, да и все тело в целом. Один раз я только остановила Серафиму, которая собралась нанести на мое лицо и тело очередную маску.

— Я не капризничаю. Просто это мне нельзя.

— Что именно?

— Ну, вот эта вот штука. Там написано Argentum. Это же серебро?

— Да, все верно.

— Мне нельзя. Какая-то странная аллергия у меня на серебро. Ни украшений никаких носить не могу, ни ложкой серебряной есть. Мне от бабки маминой в наследство досталось колечко ее серебряное и ложечка чайная, тоже из чистого серебра. Говорят, что мол эта ложка воду очищает, а я как поем с нее, так хоть ложись и помирай.

— Хорошо, Аяна. Я заменю эту маску и запомню на будущее. Ты отдохни немного. Можешь даже вздремнуть. И займемся растяжкой и дыханием.

Истязания тела перемежались еще и дурацкими уроками этикета за столом и в прочих местах, где мне вряд ли придется бывать.

— Многому за неделю я тебя не научу, Аяна, — заявила Серафима. — Но как совсем не опозориться и не заставить стыдиться себя Захара Александровича, захоти он тебя в люди вывести, подскажу.

— Будто мне не по… — начала я, но она сжала мое плечо, затыкая.

— Тебе «не», деточка! — строго сказала она. — Сядь прямо! Не сутулься! Не в эту руку!

— Вы не понимаете, — огрызнулась я.

— Не понимаю что? — наклонившись с высоты своего роста, прошипела она мне в ухо. — Что ты так и намерена оставаться для него куклой для утех, пока он соизволит тобой пользоваться, и не собираешься выгрызти себе более достойное место рядом с этим мужчиной?

— Мне не нужно никаких мест рядом с ним! — процедила я в ответ.

— Вот сейчас ты врешь, хотя, допускаю, еще сама и не понимаешь этого. Тогда используй хотя бы все, чему учу, в своих интересах, Аяна. Даром я этого не делаю, так что наслаждайся тем, что некто, «в ком ты вот вообще не заинтересована», платит за то, что однажды тебе может очень пригодиться с кем-то другим. Такая мотивация сойдет?

— Сойдет, — смирилась я и принялась разбираться под ее руководством с кучей столовых приборов.





Глава 21




Дрожь откровенной обиды, прозвучавшей в голосе Аяны, никак не хотела отпускать меня, пока почти всю ночь напролет объезжал излюбленные места Родиона и его друзей-подруг, таких же бездельников, гуляк и манерных недоразумений, как и сам брат. Как у него крыша не едет общаться вот с такими одноклеточными выкидышами человеческого племени, если у меня башка уже готова взорваться от всех этих мажористых кривляний и попыток шлюх, считающих себя «девочками из хороших семей» или до хрена подарком для любого неудачника, залезть мне в трусы, а оттуда и в бумажник. Тошно аж до блевоты от этих всех взглядов: пьяных, обдолбанных, алчных. Любая из этих девок под себя ссалась от перспективы оказаться на месте моей кукляхи. Отхватить себе щедрого папика, что обеспечит жильем, бабками… да всем, о чем попросит. Да еще и жарить будет часто и как следует, а не вялым елозить. Полный, бля, пакет. Вот только сомневаюсь, что моя адова мультяха и правда когда-то станет просить. Разве что не для себя… или о свободе. А вот хрен тебе, Аяна, а не свобода. И не было у меня цели по-настоящему задеть или обидеть тебя. Просто лучше уж сразу все границы определить, и вопрос, женат ли я, не тот, коим тебе стоит забивать себе голову. Семья отдельно, ты отдельно. Привыкай сразу, потом самой же проще будет. Никакой боли и неоправданных ожиданий.

Родиона я так и не отыскал, что меня почти взбесило под утро. На очередной звонок матери я ответил практически вызверившись. Мало того, что мне впереди предстоит неделя на голодном безаяновом пайке, о которой попросила эта стилистка, так еще и семейные напряги. Куда к чертям собачьим денется мой непутевый брат? Убить или причинить ему вред не так-то просто, в больницах и моргах не обнаружился, значит, где-то развлекается в новом месте. Не руки же на себя решил наложить, в самом деле. Такие, как он, жизнь, конечно, просирают и нисколько не ценят, но отнюдь не свою, а чужую. Себя они любят, обожают, жалеют и никакого вреда не потерпят. Случись с ним что-то серьезное, уже дурниной бы орал по телефону, призывая на помощь.


Было у меня искушение ближе к утру вернуться к Аяне. Забраться в нагретую ею постель голым, подавить первое сопротивление, прижав ее всю такую хрупкую и горячую со сна собой к матрасу, растянув, распластав навзничь. Просунуть под живот ладонь, начав играть с ее клитором, другой рукой развернуть к себе лицо. Целовать жестко, поглощая сначала возмущенное шипение, а вскоре и покорные стоны, до тех пор, пока она не закричит, отдавая моему алчному требованию свой первый оргазм, полив пальцы щедрой влагой, и после уже ворваться в нее сзади, свирепо брать все и для себя, кайфуя при этом от того, что эта чертова девчонка умеет отдаваться вот так… Как сорвавшись в пропасть, будто внизу только смерть и это в последний раз, пробирая меня до таких глубин, что от воспоминаний не только член встает за пару вдохов и гудит, готовый лопнуть, но и все волосы дыбом, как при диком испуге. Страхе перед мощью собственных ощущений. Ерунда! Чего мне бояться?

Но ее ранний звонок с сообщением о прогулке обломал мои планы ухватить еще немного сладости перед долгим перерывом, однако наполнил торжеством. Аяна приняла мои правила, и сколько бы дерзости ни сквозило в ее голосе, главное было в том, что она уже смирилась. Сама не заметит, как станет подчиняться мне уже во всем и охотно, примет новые условия нашего сосуществования как должное и утратит любые мысли о непокорности или уходе. Никаких твоих уходов, кукляха. Пока сам не решу отпустить за ненадобностью.

Оставил сообщение на автоответчике Людмилы, сообщая, что буду недоступен с утра, и, добравшись домой, собрался завалиться спать на несколько часов, вырубив телефон. Но, выйдя из лифта перед своей квартирой, обнаружил мамашину потерю. Родион сидел прямо на полу, уткнувшись лбом в колени, и, похоже, спал. Сто пудов пьяный в дым. С каких таких пор его бухой маршрут начал его выводить ко мне?

— Удобно? — спросил насмешливо, позвенев над ухом брата ключами.

Он вскинулся, ошалело уставившись на меня покрасневшими глазами, и, принюхавшись, я понял, что алкоголем от него не несет. Да и неприятного кислого запаха, присущего обдолбанным, тоже не было.

— Захар! — Родька вскочил и тут же охнул, схватившись за явно отсиженную задницу. — Я ждал тебя.

— Я заметил, — открыв дверь, я жестом предложил ему войти, хотя с большим удовольствием велел бы валить прочь. — Матери чего не отвечаешь?

— Телефон забыл… потерял… не хочу, — пробормотал он, и мое внимание привлек звук шлепков о плитку пола его босых ног, да и весь вид мешковатой и какой-то поношенной одежды, от которой несло машинным маслом и бензином, да черт-те чем, но ни один из этих ароматов не вязался с образом моего братца.

— Ты почему босой? Где был вообще? — напрягся я, включая свет и оглядывая его внимательнее.

Так и есть, он в какой-то робе, судя по всему, прямо на голое тело. А это дерьмовые новости.

— Ты обернулся где-то? — зарычал я. — На людях, что ли?

— Нет, — шарахнулся брат и схватил себя за модную челку, нервно дергая. — Не совсем.

— Мне опять за тобой подчищать? Видел кто? Камеры были?

— Да нет же, говорю, Захар! — заорал он. — Неужели трудно один раз поверить, что я ничего не накосячил?!

— Ты явился под утро. Шмотка с чужого плеча, сто процентов украл где-то по случаю. Вид потерянный. Да, мне сложно поверить, что это не потому, что ты опять где-то облажался.

— Я просто свалил из родительского дома сразу на четырех. Надо было подумать.

— Подумать — это дело нужное и хорошее, но ты-то тут при чем?

Я прекрасно видел, что он весь взведенный, но жалеть его не собирался, да и вникать в его мелкие жизненные трудности и псевдосерьезные переживания не было ни малейшего желания. Я из-за него лишился сегодня целой ночи классного траха, обойдясь легким перекусом, и это не говоря уже о том, сколько в принципе на него было потрачено моего времени за все годы. Потрачено впустую. Так что в задницу чуткость и братское сочувствие.

— Кончай язвить, Захар. Я, вообще-то, к тебе не просто так.

— А когда-то по-другому бывало?

Что-то я не припомню, когда в нашей семье родственное общение начиналось с какого-нибудь банального или хотя бы фальшиво-вежливого «Привет, Захар. Как поживаешь? Все ли у тебя в порядке?». Хм… Это что, я вдруг себя жалеть надумал? Точно нужно выспаться как следует, и пройдет.

— Ты дашь мне сказать? — ощетинился Родион.

— Говори, — махнул я рукой.

— Я тупо просираю свою жизнь.

— Что навело тебя на столь неожиданную мысль? — фыркнул я и плеснул в два стакана вискаря, один толкнул по столу к нему, но Родька только замотал головой.

— Я не буду. Никогда больше.

Так, не то чтобы я уверовал сходу в его устремления к лучшему, но это, по крайней мере, стало интересным.

— Родя, моя ночь была потрачена на твои бесплодные поиски, потому как ты не утрудился сообщить нашей родительнице, где и что с тобой, поэтому я дико хочу просто поспать, и желание выслушивать какой-нибудь твой нервный бред у меня активно стремится к нулю, так что постарайся изложить, зачем ко мне пришел, кратко и по делу.

— Прости, Захар, я не подумал, что она тебя…

— Вот! — поднял я указательный палец, останавливая его никчемные извинения. — Не подумал. А следовало бы, как и о том, что разбираться каждый раз с этим мне.

— Слушай, я был зол и расстеря…

— Родька! По. Делу.

— Хорошо, — кивнул он, глянув так, словно я его ударил.

Что они все в последнее время вот так зыркают?! То Аяна, теперь он… И главное, это сверкание глаз исподлобья, манера челюсти сжимать, дерганье ноздрей, ну прям один в один. И если у моей кукляхи выходило мило… хотя, как раз милого в ней ни капли, но не суть, все от того, что меня, видно, привлекало в ней все пока. А вот в брате откровенно раздражало и больше всего именно тем, что Аяну и напоминало, в постели с которой я не был сейчас по его же вине.

— Возьми меня к себе на работу, — едва ли не потребовал Родька и тут же сбавил обороты: — Пожалуйста.

Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

— На работу, значит. И кем же ты себя видишь в нашем холдинге?

Кабинет тебе, небось, подай, братишка, секретаршу секси найми, чтобы скрашивала однообразные рабочие будни. На совещаниях вякать хочешь, изображая руководителя?