Другая миссис

В руках я держала учебник — не пожалела сорок баксов, чтобы Кэрри поверила, что я тоже хожу на курс глобальной системы здравоохранения профессора Фоуста.

— Похоже, я замахнулась на то, что мне не по силам, — продолжала я. — Волей-неволей отстаю. Чего не скажешь про вас…

И стала нахваливать Кэрри. Мол, какая она умница, знает все на свете и так далее.

— Как у вас получается? — спросила я. — Наверное, все время сидите за учебниками?

— Вообще-то нет, — Кэрри буквально засияла и пожала плечами. — Сама не знаю. Просто мне все легко дается. Некоторые говорят, что у меня фотографическая память.

— Вы ведь Кэрри, верно? Кэрри Леммер?

Я хотела, чтобы у нее закружилась голова. Чтобы она возомнила себя особенной. Известной.

Кэрри протянула мне руку. Я пожала ее и сказала, что мне очень не помешала бы помощь… если у нее найдется время. Она согласилась помогать мне за плату. Мы встречались дважды, в каком-то маленьком чайном магазинчике неподалеку от кампуса, за чашкой травяного чая. Я узнала, что она родом из пригорода Бостона. Кэрри описала мне место, где выросла: узкие улочки, вид на океан, красивые домики. Рассказала о своей семье. О старших братьях — оба отличные пловцы и учились в каком-то престижном колледже, хотя сама Кэрри, как ни странно, плавать не умела. Зато умела многое другое. Она охотно перечислила свои умения. Занималась бегом, альпинизмом, горными лыжами. Владела тремя языками и обладала жутковатой способностью дотягиваться языком до кончика носа — что и продемонстрировала.

Кэрри говорила с типичным бостонским акцентом. Людям он очень нравился; при звуке ее голоса они поворачивали головы и тянулись к ней. И неважно, о чем она говорила: им нравился именно акцент.

Такая популярность вскружила девушке голову. Впрочем, ей многое кружило голову.

Любимым цветом Кэрри был красный. Она сама связала свою шапочку. Рисовала пейзажи, писала стихи. Хотела бы иметь другое имя: скажем, Рен, Мидоу или Кловер. В общем, типичная идеалистка, выдающая желаемое за действительное. Как и другие люди, у которых доминирует правое полушарие мозга.

После этого я много раз видела ее в компании Уилла. Шансы случайно столкнуться с кем-то в таком большом кампусе невелики. Я поняла, что она специально искала его. Знала, когда и где он будет. Приходила туда, делая вид, что они продолжают сталкиваться друг с другом по прихоти судьбы. На самом деле никакая это не судьба, а ловушка.

Я не страдаю от неуверенности в себе. У меня нет комплекса неполноценности. Кэрри не симпатичнее меня и ничуть не лучше. Дело в банальной ревности.

Все ревнуют, даже младенцы и собаки. Собаки территориальны: охраняют свои игрушки, свои лежанки, своих хозяев. Они никому не позволяют прикасаться к своей собственности, а при таких попытках злятся и проявляют агрессию. Рычат и кусаются. Готовы загрызть любого. Всё ради защиты своей собственности.

Что касается дальнейшего, я не могла поступить иначе. Я была обязана защитить то, что принадлежит мне.





Сэйди




Позже, той же ночью, я просыпаюсь. Медленно прихожу в себя и обнаруживаю Уилла в зачехленном кресле в углу комнаты. В сумраке с трудом различаю фигуру — черный контур силуэта и слабое свечение белков глаз. Он сидит, наблюдая за мной. Некоторое время я лежу, еще слишком сонная и растерянная, чтобы спросить, чем это он занят, и предложить ему вернуться в постель. Растягиваюсь на кровати, перекатываюсь на другой бок, увлекая за собой одеяло, и поворачиваюсь спиной к сидящему в кресле Уиллу.

Он сам вернется, когда сочтет нужным.

Сворачиваюсь в позу эмбриона: подтягиваю колени и прижимаю к животу. И задеваю что-то на кровати. Сначала мне кажется, что это плотная подушка Уилла с пенным наполнителем, но вскоре я ощущаю выпуклость позвонков и лопатки. Муж лежит рядом со мной. Без рубашки. Его кожа липкая и теплая на ощупь. Волосы откинуты набок и спадают на шею и на матрас.

Уилл со мной в постели, а не в углу в кресле.

В комнате есть кто-то еще.

И этот кто-то наблюдает за нами — спящими.

Резко сажусь и вглядываюсь в темноту. В горле комок.

— Кто здесь? — пытаюсь спросить я, но удается выдавить только «ах».

Тянусь к прикроватному столику, чтобы повернуть выключатель лампы. Но, прежде чем я успеваю это сделать, до меня доносится тихий размеренный голос. Ее слова тщательно взвешены:

— На твоем месте я бы этого не делала.

Имоджен встает с кресла, подходит и осторожно присаживается на край кровати.

— Что ты здесь делаешь? Тебе что-то нужно? — Стараюсь не выказать тревогу, но притворяться не так-то просто — я в панике. Мне следует почувствовать облегчение, что это Имоджен, а не кто-то чужой, но я не чувствую. Ей нечего делать поздно ночью в моей спальне.

Я уставилась на девушку, пытаясь понять, почему она здесь. Ищу взглядом какое-нибудь оружие… хотя мне тошно от одной мысли, что Имоджен могла прокрасться в нашу спальню, чтобы причинить вред.

— Что-то не так? Хочешь о чем-то поговорить?

Уилл даже не шелохнулся. Спит крепко, как и всегда.

— Ты не имела права, — шипит Имоджен, тихо закипая, — залезать в мою комнату.

Сердце сжимается в груди. Первое, что приходит мне в голову, — соврать.

— Я не заходила к тебе. — Теперь мне стоит вести себя как можно тише. Не хочется, чтобы Уилл знал, куда я ходила. Что вместо того, чтобы принимать ванну, я обшаривала ящики и карманы его племянницы. Уилл назвал бы это вторжением в личную жизнь. Он не одобрит подобный обыск.


— Врунья, — цедит Имоджен сквозь зубы.

— Да нет же! Честное слово, я не заходила к тебе.

Ее следующая фраза — как удар под дых.

— Тогда что там забыло твое вино?

Мое лицо вытягивается. Да, меня поймали на горячем. В памяти всплывает четкая картинка: я ставлю бокал на стол, чтобы без помех обыскать комнату. А потом, убегая второпях, забываю его на столе. Как можно было сделать такую глупость?

— Ой…

Я пытаюсь придумать оправдание, но ничего убедительного не приходит на ум, и я молчу. Никогда не умела хорошо врать.

— Если ты когда-нибудь… — начинает Имоджен. И резко замолкает, оставляя меня теряться в догадках.

Встает с кровати. Теперь она выглядит еще выше, что дает ей преимущество. Она возвышается надо мной, и у меня перехватывает дыхание. Имоджен не слишком крупная девушка; наоборот, худенькая. Но высокая — видимо, гены по отцу: Элис была миниатюрной. Теперь Имоджен совсем близко. Она никогда раньше не казалась такой высоченной. Наклоняется и выдыхает мне в ухо:

— Держись подальше от моей комнаты. — И слегка толкает меня локтем для пущей убедительности.

А потом исчезает. Выходит из спальни, бесшумно скользя по деревянному полу. Значит, и вошла она так же бесшумно.

Я лежу, взволнованная, не в силах заснуть, внимательно прислушиваясь, не вернется ли она.

Не знаю, сколько это продолжается, но в конце концов я уступаю дреме и снова погружаюсь в сон.





Сэйди




Во время обеденного перерыва я выхожу из клиники. Стараюсь незаметно прокрасться за дверь, пока никто не видит, но Джойс все равно замечает:

— Опять уходишь?

Судя по тону, она совсем не одобряет меня.

— Только быстренько перекушу, — зачем-то вру я, хотя лучше было бы сказать правду.

— И когда нам ждать твоего возвращения?

— В течение часа.

Джойс хмыкает.

— Часа? Поверю, когда увижу своими глазами.

Несправедливый намек на то, что в обед я отсутствую дольше положенного. Но спорить нет смысла. Я ухожу. На душе по-прежнему тревожно из-за вчерашнего появления Имоджен в спальне. Видимо, она поняла, что я побывала в комнате, как только увидела бокал вина. Она могла бы поговорить со мной сразу. Но вместо этого дождалась, пока я буду сонная. Ей хотелось напугать меня. Она сделала это нарочно.

Имоджен не какое-то наивное дитя. Она достаточно хитра.

Нахожу свою машину на стоянке, сажусь и трогаюсь с места. Я пыталась отговорить себя от панихиды. Сначала мне казалось, что ехать туда незачем, если не считать желания увидеть Джеффри Бейнса. Мы уже не первый день на острове, а я так и не рассмотрела этого человека как следует. Никак не могу отделаться от мысли, что он убил жену. Ради своей безопасности и безопасности моих родных мне нужно знать, кто он такой. Мне нужно знать, кто мои соседи. Мне нужно знать, можем ли мы чувствовать себя спокойно, когда через дорогу от нас живет такой человек.

Методистская церковь — белое здание с высоким шпилем. По четыре неброских витража с каждой стороны. Типичная провинциальная церквушка. Украшенные красными бантами вечнозеленые венки свисают с гвоздиков на двойных дверях. Прелестная картина. Небольшая стоянка забита машинами. Паркуюсь на улице и захожу в церковь вслед за остальными.

Панихида проходит в зале для встреч[19]. Там расставлены штук десять-пятнадцать круглых столов, покрытых белыми скатертями. Ближе к входу — банкетный стол, на нем — блюда с пирожными.

Я пришла не просто так. У меня такое же право быть здесь, как и у всех, что бы там ни говорил Уилл. Когда я вхожу, незнакомая женщина тянется ко мне для рукопожатия и благодарит, что я пришла. В руке у нее скомканный носовой платок. Она плакала. Женщина представляется матерью Морган и спрашивает, кто я.

— Сэйди, — отвечаю я, — соседка. — И почтительно добавляю: — Я так сожалею о вашей утрате…

Женщина старше меня лет на двадцать-тридцать. У нее седые волосы, морщинистая кожа. Черное платье чуть выше колен. Ее ладонь холодна. Когда она пожимает мне руку, я ощущаю зажатый между нашими ладонями платок.

— Очень мило с вашей стороны приехать, — говорит она. — Я так рада слышать, что у моей Морган были подруги…

Я бледнею. Разумеется, мы не были никакими подругами, но скорбящей матери это знать необязательно.

— Она была такой милой, — не нахожу я ответить ничего лучшего.

Джеффри Бейнс стоит позади футах в пяти, беседуя с пожилой парой. Если честно, он выглядит скучающим. Ни капли горя, которое открыто демонстрирует мать Морган. Да, понятно, что плакать — это не по-мужски. Но горе может проявляться по-разному, не только слезами. Гнев, неверие в случившееся… Однако я не замечаю у Джеффри ничего подобного: он похлопывает старика по спине и смеется.