Другая материя

Когда мне было тринадцать, за плечами у меня уже были стопки написанных стихов, романов и интимных дневников. И вот я наконец поняла, что бо́льшую часть из этого лучше уничтожить как можно скорей, пока никто не нашёл и не прочитал, да и слишком уж много всего накопилось. Тогда я заперла дверь в комнату, сложила все эти бумаги на предварительно расчищенный стол, подложив клеёнку, и развела костёр прямо на столе. Костёр горел весело и ярко. Потом я вышла из комнаты и увидела перепуганных бабушку с дедушкой, которые, как оказалось, в это время бегали по этажам – искали, где пожар.





Ну и вопрос




Однажды лечащий меня психиатр подозрительно посмотрел на меня и спросил: «А вам не кажется, что весь строй идёт не в ногу, а вы одна идёте как надо?» В ответ я улыбнулась улыбкой глубокого, безнадёжного идиота.





Вот так




Однажды летним вечером на даче моя религиозная подруга вдруг сказала мне: «Кому Церковь не Мать, тому Бог не Отец». Мы молча продолжили пить.





Плохие новости




В 2009 году прекрасным летним утром мы с Денисом проснулись на даче под Красноярском, телевизора у нас не было, но нам позвонили и сказали, что произошла авария на Саяно-Шушенской ГЭС, что это крупнейшая техногенная катастрофа XXI века, трещина в плотине, всю Хакасию и Абакан эвакуируют, а в Красноярске объявлено чрезвычайное положение. Скоро придёт огромная волна и всех смоет. Потом выяснилось, что всё не совсем так страшно, но утро, мягко говоря, было испорчено.





Ну и вопрос-2




Однажды, много лет назад, лечащий меня психиатр заботливо спросил: «Ну и почему мы живём без нейролептиков?» Что тут скажешь. Не живём мы без них. Уже десять лет не живём. И не предвидится без них жить. Не может к нам больше быть таких вопросов. У кого-нибудь другого спросите. А у нас этот вопрос, похоже, окончательно снят.





Одно из двух




Однажды ветер донёс до меня таинственный обрывок чужой речи: «…что-то вы развеселились, улыбаетесь: или вас послали, или вас кто-то любит».





Торможение




Однажды мама очень осторожно завела со мной разговор о, видимо, давно наболевшем:

– Аллочка, боюсь тебя спрашивать…

– А что такое?

– Мы с дедушкой уже давно обеспокоены… В общем, когда с тобой говоришь по телефону, когда о чём-то тебя спрашиваешь, перед тем как ты ответишь, всегда долгая пауза, секунд десять. Почему это? До тебя что – сразу не доходит?


…





Красноярск




Когда мы жили с Денисом, я каждое лето ездила к нему на родину в Красноярск. Я очень полюбила этот город. Мы жили попеременно в Зелёной роще в Советском районе и на даче в Солонцах. Гуляли по степным холмам, ходили на Чёрную сопку, на Столбы, в Роев ручей. Я помню солнечную мельницу – Хуун-Хуур-Ту – над нашими головами, тыквенное поле, подсолнухи. И над нами парила сова. Когда я была в Красноярске последний раз, мы с Денисом ещё не решили окончательно, расстанемся или нет, и он мне сказал: «Вот, Кошь, может, ты последний раз в Красноярске, а может, и нет». Столько самых счастливых дней в моей жизни прошло в этом городе. И действительно, с тех пор больше там не бывала.





Под столом




В детстве на больших семейных праздниках я любила ползать под столом и хватать гостей за ноги. Но и когда выросла – если мне по- настоящему хорошо и уютно на празднике, в какой-то момент от переполняющего меня счастья я залезаю под стол и начинаю щипать гостей за ноги. Увы, это случается редко, очень редко. Кажется, последние разы это было на восьмидесятилетии дедушки, восьмидесятилетии бабушки… На восьмидесятипятилетии дедушки я уже не залезала под стол – дедушка праздновал, уже умирая от тяжёлой болезни, было не до весёлых шалостей. Бабушка до своего восьмидесятипятилетия не дожила. И с тех пор нет таких праздников, где я была бы настолько родная, настолько своя, что могла бы позволить себе залезть под стол и щипать всех за ноги, – снова стать счастливым ребёнком в окружении любящих взрослых. Где эти люди, с которыми можно будет – так? Какой страшный холод – когда так больше нельзя, до самой смерти.





Уличное общение




Как-то раз мы стояли с другом в очереди в кафе, и я о чём-то ему увлечённо рассказывала и, видимо, не выбирала выражений, так как дама, стоящая перед нами, с негодованием обернулась и сказала: «Девушка, как можно так материться! Засада просто», и – моему другу: «Молодой человек, хорошую вы себе нашли девушку! Просто супер!»



В другой раз я шла домой поздним вечером по пустому проспекту, и навстречу мне пёр амбал. Он прошёл мимо, толкнув меня плечом, так что я отлетела. Я обернулась и посмотрела на него. Он обернулся и посмотрел на меня. Потом открыл рот (я подумала: сейчас извинится), сказал «Корова!» и ушёл.





Заточённый поэт




В 2011 году мы с Юлей Ламской поехали в психиатрическую больницу, где жил в течение многих лет поэт Василий Филиппов. Я очень люблю его стихи. Мы привезли ему пряников и сигарет. Как только мы вошли в больницу, раздались душераздирающие крики какой-то несчастной женщины. Василий был с нами очень мил, радовался, вспоминал друзей: Елену Шварц, Александра Миронова. Он постоянно читал, больше, чем многие здоровые, и книжки прятал под матрасом. Много курил. Хотел, чтобы его забрали из больницы. Каждый день вёл дневник, что-то в нём рисовал. Показал рисунок, на котором изображено, как он в церкви венчается с одной из медсестёр. Я спросила: «А медсестра хорошая, добрая?» Он сказал: «Нет», – и заулыбался. Рассказывал, что читает святых отцов. Несмотря на болезнь, не утратил некоторого кокетства и эпатажности. «А ко мне такой-то приезжал, – и он назвал одного замечательного поэта мужского пола, – минет мне сделал». Когда мы вышли, я сказала Юле: «Надо было сделать ему минет». – «Может, и так будет теперь рассказывать, что мы сделали», – ответила Юля. «Тем более надо было сделать», – сказала я. В 2013 году Василий Филиппов умер, и его заточение закончилось.





На шоссе




Как-то раз среди бела дня я шла по шоссе до хоз. двора на даче. Остановилась машина, вылез кавказский мужчина, подошёл ко мне, прижал к забору, требовал быть с ним. Никакие мои аргументы – что я не хочу, что я замужем, что я страшно тороплюсь и мне нужно идти – на него не действовали. Он решил быть со мной – и всё. Еле удалось уйти, и то только потому, что я согласилась оставить ему номер телефона, а то бы не отпустил. Причём ещё при мне проверил, правильный ли я дала номер. Потом он звонил мне всё лето почти каждый день, а я не брала трубку. И на шоссе в то лето я потом боялась выходить.





Репутация




Когда мне было одиннадцать лет, ко мне на даче подошёл взрослый уже юноша и спросил: «Это правда, что ребята рассказывают, – что ты нимфоманка?»