Драконья кровь

От нее пахло кровью.

Но ведь цела. И ни царапины. И… и у него, между прочим, сердце тоже не железное. Оно, между прочим, ноет. И нечего обниматься, не поможет.

Почти. Разве что самую малость.

– Сам весь в крови. – Она вытерла его лицо платком. И откуда взяла? – А туда же, командовать… Я не собиралась никуда влезать. Просто… просто получилось так. А наших он усыпил. То есть надеюсь, что усыпил, а не отравил. И выйдет, скорее всего, что это я виновата…

Она закусила губу и попросила очень тихо:

– Не уходи больше, ладно?

Не уйдет.

Теперь Лука и в уборную ее провожать будет. А револьвер нужен. Хороший. Для скрытого ношения. И ножей пару. Милдред с ножами научится обращаться, поймет, что так оно надо бы. Шпильки опять же бывают женские, Лука читал, которыми, если что, и в глаз ткнуть можно.

Второго ублюдка он просто связал.

Тот не сопротивлялся, поскуливал только.

– Знаешь, – Милдред села на стол рядом с камнем, трогать который не рискнула, но руки ее замерли над светящимся шаром, – а теперь у него другая энергия… совсем другая… правильная.

Она зажмурилась. И улыбнулась.

Ненормальная. Но дом Лука купит. И сковородки с пылесосом. Просто Милли говорила, что не бывает нормального дома без сковородок. А ему хочется, чтобы если не нормальный, то почти, чтобы… может, когда-нибудь потом, очень потом, эта женщина и согласится…

– Если ты меня поцелуешь, – Милдред не стала открывать глаз, – то я и сейчас соглашусь.

Лука хмыкнул.

– И вот на это тоже… и на то… нет, белое платье в мои-то годы просто нелепо. Давай как-нибудь без платья…

Стоило признать, что и от древних артефактов порой изрядная польза бывает.





Глава 34




Томас понял, что сейчас умрет.

Человеку не победить дракона. Дракон огромен. И дышит огнем. У него желтые глаза, в которых читалась тоска. А еще он не смеет ослушаться того, кто связал его волю.

– Да сожри ты его уже, – велели зверю.

И тот хотел бы устоять. Он не ел людей. Он людям верил. Знал, что происходит, но все равно верил. Он был достаточно стар, чтобы понимать: люди, как и драконы, бывают разными.

– Нет. – Томас коснулся костяного клюва, которым оканчивалась морда. – Он не будет.

– Будет…

– Нет.

Надо просто смотреть в желтые, словно жидкий янтарь, глаза. И говорить. Обо всем. О том, что было, и о том, что будет… Томас найдет способ открыть источник. И драконам не придется больше ждать воды, без которой у молодняка не раскрываются крылья, а яйца остаются камнями.

Он не знает, как именно это сделает, но…

Он заставит их.

Обратится в прессу… прессы все боятся, тем более те, кто трясется за честь рода и имена. У драконов имен нет, им они и не нужны, люди – другое дело. Цепляются за прошлое, принося ему в жертву настоящее, и ладно бы только свое.

Дракон дохнул.

Горячий воздух закружился, замерцал искрами, а тяжелая голова повернулась к Гевину. Опустились крылья, и протяжный рык наполнил пещеру до краев. От этого голоса заломило виски и из носа поползла нитка крови, которую Томас смахнул рукой.

– Надо же, сильный ублюдок. – Кровь шла и из носа Гевина. Но он не стал вытирать, подобрался, отступая к пещере. – Но я все равно сильнее… я… меня они знают лучше… меня послушают…

Драконий хвост – тот же хлыст, только больше. Мощней.

И человеческое тело хрустнуло, складываясь пополам. Оно ударилось о стену, приклеившись к ней, а в следующее мгновение рухнуло на камни, чтобы исчезнуть под драконьей лапой.


– Знаешь, – Томас почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, – я не хочу об этом помнить.



Драконы умеют петь. Низко. И высоко.

От их голосов камни дрожат, осыпаясь мелкой крошкой, но это пение по-своему красиво. Оно убаюкивает. Успокаивает.

В нем слышится обещание рассвета, который в очередной раз изменит все, и как знать, к лучшему или нет… и если так, то в прошлом останется Сапфира. И тот, другой, безымянный дракон.

Окаменевшие кости в пещере, к которой я не найду дороги, даже если захочу. Лютый. И кровь на кончике его хвоста. Гранит, положивший голову на крыло. Он смотрел на меня кротко и пел… все пели… кроме Злюки, которая не дышала.

Я знала, что это к лучшему.

Ее не примут в гнездо, а сама по себе… это сложно – вырастить дракона, и, наверное, Гевин что-то такое знал, если у него получилось. Институтские были бы рады такому опыту.

А я… я гладила неподвижное тельце. Я оставлю ее здесь, под теплым мхом, и буду надеяться, что когда-нибудь потом она вернется. Это люди могут думать, будто у драконов нет души. Но я-то знаю, что все они возвращаются. И когда Лютый опустил морду, я заглянула ему в глаза и сказала:

– Спасибо.

Он понял.

И улыбнулся. Драконы… они не как люди. Они лучше. И когда меня обняли, а Лютый улыбнулся так широко, что стали видны задние желтые зубы, я подумала, что и знают они куда больше людей.

Или думают, что знают. Пускай.

– Нам бы Ника отыскать, – сказала я, опираясь на человека, которого скоро не станет в моей жизни. Вряд ли он и вправду вернется. А если и так, то… не уверена, что я готова впустить кого-то в свою жизнь.

– Отыщем.

– И выбраться.

– Выберемся. – Он поцеловал меня в макушку. – Попросим драконов, они помогут…

Помогут.

Драконы, они такие…



Ника нашли.

И в городе стало людно. Как-то слишком уж людно, будто весь мир, который до этого дня благоразумно держался в стороне, вспомнил-таки о нашей дыре.

Людям было любопытно.

И тем, что, представившись репортерами, искали встречи. Они сновали по Долькрику, словно крысы, наглые, бесцеремонные, готовые вцепиться в любого, кто показался им хоть сколько-то любопытен.

Они совали под нос диктофоны. Требовали подробностей.

Норовили забраться в мой дом, окружить. И когда я посылала их лесом, лишь скалились и предлагали деньги. Много денег. Кто в здравом уме откажется от денег? И от сомнительной славы? Всего-то и надо – дать интервью.

Рассказать о том, каким был этот город…

Таким, каким уже не будет. Я это понимала. Я сбегала от людей и репортеров, пряталась в скалах, ибо только драконы казались мне надежной защитой, но и они в последние дни сделались беспокойны. Молодняк то и дело поднимался над морем, кружил. Старики выползали на берег, растягивали полотнища крыльев и, раззявив пасти, грелись на осеннем солнце.

Я устраивалась рядом.

Здесь, на берегу, все равно было не в пример спокойней. И если кто мог найти, то Томас. Первым его услышал Гранит и заурчал, приподнял крыло, под которым я укрывалась от ветра. Тонкая шея его развернулась, щелкнул по камням хвост.

– Слышу, – проворчала я.

Под крылом было тепло. Драконы вообще горячие. И надежные. И… ни один идиот в здравом уме не сунется. По первости, конечно, пробовали, но хватило одного предупреждающего рыка, чтобы до самых тупых дошло – драконы понятия не имеют, что такое первая поправка.[5]

– Прячешься?

Томас не изменился. Внешне.

Разве что ветер волосы растрепал да костюм исчез, сменившись обычными джинсами и курткой.

– Прячусь. – Я перекинула косу через плечо. – А ты?

– А у меня не получится. Я пока на службе.