Драконья кровь
Часть 52 из 82 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– В чем?
– Во всем. – Милдред прижалась к нему. – Это не совсем чтобы безумие… то есть безумие тоже, но не то, которое представляют люди. Он определенно не был садистом. Да и опять же… оставалась вероятность, что его заметят рядом с местом аварии. Нет, он должен был уехать. Уехать и унести Элли туда, где он держал жертв. Тихое закрытое место. И скорее всего, добраться до него непросто. А значит, его сообщник остался бы один. И надолго.
Это да, Эшби потребовалось бы время.
От места аварии до городка около часа езды. В одну сторону. И обратно. Даже если то самое тайное место находится где-то поблизости, в чем Лука изрядно сомневался, пока девчонку отнесешь, пока закроешь, пока убедишься, что она не выберется…
– Как минимум два с половиной, а то и три часа. Это слишком долго. Конечно, его подельник мог бы спрятаться где-то среди камней или в условленном месте и там ждать возвращения, но не верю, что так оно и было, – она потерла нос и пожаловалась: – Чешется. Всегда, когда кровь идет, оно потом чешется.
– Предупреждает, что в следующий раз мозги вытекут.
– Было бы чему, – усмехнулась Милдред. – Знаешь, я вот все больше убеждаюсь, что их как минимум двое. Один указывает, второй исполняет. Он учил обоих. И брал с собой на охоту. А когда умер, парни притихли… надолго притихли.
Первый работал. Второй ждал.
Отогнал машину куда-нибудь подальше. Может, изобразил поломку. То же спущенное колесо. В пустыне и трассы бывают опасны, и колесом никого не удивить. Пара миль от места аварии, и можно честно говорить, что оказался там случайно, что до места этого не доехал.
День неудачный. У всех.
Потом подсадил первого и убрался с глаз долой. Возможно, в ту же Тампеску или еще куда. Проклятье!
– И хорошо, – добавила Милдред и закрыла глаза, – если их только двое…
Глава 25
Я проснулась ближе к полуночи.
Открыла глаза. Поморщилась – луна светила в окна, и свет ее был ослепительно ярок. Повернулась. И не удивилась, увидев Томаса, который лежал на самом краю кровати. Этак шелохнется – и грохнется на пол.
Но он не шевелился. Лежал. Дышал и то через раз.
Не стоило бы на него пялиться, но я пялилась. Подмечала. Вот и подбородок жесткий, но с ямочкой. Щетина пробивается. Колючая, наверное. И тянет потрогать и ее, и подбородок, и розовое ухо, которое кажется полупрозрачным. Но я держусь. Проснется ведь.
А он устал. И я устала. И мы оба такие усталые, что по-свински дрыхнем в одной кровати. На щеке у него шрамик, и еще пара – у висков. Не ожоги, ожоги другие, а будто на стекло упал. Шрамики исчезают в волосах. А волосы все-таки вьются. Это я только сейчас заметила. Надо же, до чего внимательная, да… и главное, я ведь помню, они и раньше вились, но были светлее. Почти белыми.
Курчавились так, что…
Как-то я нашла кусок смолы, разжевала и бросила. А бросала я метко. Томас пытался выдрать и пообещал, что уши мне оборвет. Дома его остригли налысо, наверное, не получилось вычесать смолу. И потом, пока волосы отрастали, его дразнили лишайным.
То есть я дразнила. Громко, да. Прочие остерегались.
Томас открыл глаза.
– Привет, – сказала я шепотом.
– Привет.
И снова не шелохнулся, но я протянула руку и схватила за рукав рубашки:
– Подвигайся, пока не свалился.
– Не свалюсь.
– Все равно.
Я ведь больная, а с больными не спорят. И он подвинулся, осторожно так, то ли кровать развалить опасаясь, то ли меня испугать. Зря, конечно. Кровати в доме крепкие. А я не боюсь.
Наверное. Не его. Не сейчас, когда луна заглядывает в окна.
– Как ты себя чувствуешь? – Томас говорил тоже шепотом.
– Нормально. Пить охота.
– Сейчас принесу.
– Лежи. Я потерплю.
Он все равно встал, но ушел недалеко, чтобы вернуться с кружкой морса. Кисленький какой. Вкусный. Я пила и пила, и морс уходил, что вода в песок, а я все не могла напиться.
Жажда ушла как-то сразу и вдруг.
– Что… нового?
– Ничего. Руки вытяни.
Вытянула. И пальцами пошевелила. И в кольцо сцепила, и даже ручку удержала. Может, и не было инсульта? Может, привиделось? Чувствовала я себя и в самом деле неплохо.
На душе вот слегка паршиво. И по спине мурашки бегут – то ли любви охота, то ли в туалет.
– Жить буду. – Я спустила ноги на пол и встала. Вцепилась в руку, которую Томас протянул.
А на макушке у него волосы вообще хохолком торчат. После сна или сами по себе? И взгляд неодобрительный, мрачный. Больным болеть полагается.
– Все хорошо. – Я попыталась изобразить бодрую улыбку. – Я просто… выспалась, да. А ты ложись. Ты ведь устал? Так вот, нечего тут… ложись и спи. Я посижу вон. У окна. И вообще… а тебе отдохнуть надо.
– Заботливая.
– Мама утверждает, что мужчины без заботы хиреют. И звереют. Но с заботой тоже.
– Не все.
– Не все, – согласилась я. – Но отдыхать тебе все равно надо. А я…
– А ты решишь, что если способна сделать пару шагов, то и в горы пора, – Томас потянулся. – Сиди уже, неугомонная…
– Просто так?
– Просто так. Или можем поговорить.
– О чем?
– О чем хочешь.
Ни о чем не хочу, наверное. То есть хочу… мне хочется спросить, когда у него волосы потемнели. И чем он мажет те, которые на макушке, чтобы не торчали.
А еще, возможно, извиниться. За ту смолу. И за слушок, что он чешется вовсе не от крапивы, случайно в сумку попавшей, а потому как чесотку подхватил. Обзываться не обзывали, но даже его дружок долго Томаса стороной обходил. Вот ведь.
Я бы рассказала и про крапиву, хотя он и сам знает, от кого был подарок. И про то, что разбила окно в их сарае, а его отец решил, что это Томас своим новеньким мячом. И мяч забрал. А он бы, возможно, признался, что это он вытряхнул в мою куртку клопов. Больше им неоткуда было взяться. Клопов заметили, только когда я чесаться начала, и куртку пришлось обрабатывать дымом и порошком. Порошок вонял.
Я тоже воняла. И смеялись надо мной все, кроме Ника.
– О чем думаешь? – спросил Томас, накинув на мои колени одеяло.
– О том, что мы чудом друг друга не прибили. Тогда. Раньше.
– Это да.
И улыбнулся. У него потрясающая улыбка. И сам… так… не хватало еще. Это не любовь. И не может быть любовью, потому что на самом деле любовь – она похуже этого их менингита вкупе с инсультом. Хватит. Я уже налюбилась и второй раз наступать на те же грабли не собираюсь. Честно.
– Когда ты так смотришь, мне хочется тебя поцеловать. – Томас устроился рядом.
Стало быть, спать не собирается?
– Я зубы не чистила.
– Я тоже.
Чистосердечно, если подумать. И… и меня больше не тянет его целовать. Вот совсем. Наверное. Да. Определенно не тянет. Я больная. Больных целуют разве что в щеку. Ну или в лоб.
Но в лоб – это как-то совсем уж неромантично. А романтики хочется. И еще потрогать щетину. Или вот волосы. В детстве у него мягкими были. А теперь вот?
– Мне придется уволиться. – Томас дотянулся и поправил одеяло. – И тогда я вернусь.
– Сюда?
– Почему бы и нет? Напрошусь к шерифу. Куплю дом… если денег хватит. Я кое-что собрал. Тратить было особо не на что. В Тампеске точно не хватило бы, а здесь я старые видел. Ремонт понадобится, но руки у меня вроде из нужного места растут.
Вернется? И будет жить? Вот так просто оставит большой город с его возможностями? И чего ради? Чтобы разнимать пьяных мужиков в баре? Да он здесь от тоски загнется. Или пить начнет. Даже не знаю, какой вариант мне нравится меньше.
– Ты как-то не слишком рада.
– Тебе здесь делать нечего.
– Во всем. – Милдред прижалась к нему. – Это не совсем чтобы безумие… то есть безумие тоже, но не то, которое представляют люди. Он определенно не был садистом. Да и опять же… оставалась вероятность, что его заметят рядом с местом аварии. Нет, он должен был уехать. Уехать и унести Элли туда, где он держал жертв. Тихое закрытое место. И скорее всего, добраться до него непросто. А значит, его сообщник остался бы один. И надолго.
Это да, Эшби потребовалось бы время.
От места аварии до городка около часа езды. В одну сторону. И обратно. Даже если то самое тайное место находится где-то поблизости, в чем Лука изрядно сомневался, пока девчонку отнесешь, пока закроешь, пока убедишься, что она не выберется…
– Как минимум два с половиной, а то и три часа. Это слишком долго. Конечно, его подельник мог бы спрятаться где-то среди камней или в условленном месте и там ждать возвращения, но не верю, что так оно и было, – она потерла нос и пожаловалась: – Чешется. Всегда, когда кровь идет, оно потом чешется.
– Предупреждает, что в следующий раз мозги вытекут.
– Было бы чему, – усмехнулась Милдред. – Знаешь, я вот все больше убеждаюсь, что их как минимум двое. Один указывает, второй исполняет. Он учил обоих. И брал с собой на охоту. А когда умер, парни притихли… надолго притихли.
Первый работал. Второй ждал.
Отогнал машину куда-нибудь подальше. Может, изобразил поломку. То же спущенное колесо. В пустыне и трассы бывают опасны, и колесом никого не удивить. Пара миль от места аварии, и можно честно говорить, что оказался там случайно, что до места этого не доехал.
День неудачный. У всех.
Потом подсадил первого и убрался с глаз долой. Возможно, в ту же Тампеску или еще куда. Проклятье!
– И хорошо, – добавила Милдред и закрыла глаза, – если их только двое…
Глава 25
Я проснулась ближе к полуночи.
Открыла глаза. Поморщилась – луна светила в окна, и свет ее был ослепительно ярок. Повернулась. И не удивилась, увидев Томаса, который лежал на самом краю кровати. Этак шелохнется – и грохнется на пол.
Но он не шевелился. Лежал. Дышал и то через раз.
Не стоило бы на него пялиться, но я пялилась. Подмечала. Вот и подбородок жесткий, но с ямочкой. Щетина пробивается. Колючая, наверное. И тянет потрогать и ее, и подбородок, и розовое ухо, которое кажется полупрозрачным. Но я держусь. Проснется ведь.
А он устал. И я устала. И мы оба такие усталые, что по-свински дрыхнем в одной кровати. На щеке у него шрамик, и еще пара – у висков. Не ожоги, ожоги другие, а будто на стекло упал. Шрамики исчезают в волосах. А волосы все-таки вьются. Это я только сейчас заметила. Надо же, до чего внимательная, да… и главное, я ведь помню, они и раньше вились, но были светлее. Почти белыми.
Курчавились так, что…
Как-то я нашла кусок смолы, разжевала и бросила. А бросала я метко. Томас пытался выдрать и пообещал, что уши мне оборвет. Дома его остригли налысо, наверное, не получилось вычесать смолу. И потом, пока волосы отрастали, его дразнили лишайным.
То есть я дразнила. Громко, да. Прочие остерегались.
Томас открыл глаза.
– Привет, – сказала я шепотом.
– Привет.
И снова не шелохнулся, но я протянула руку и схватила за рукав рубашки:
– Подвигайся, пока не свалился.
– Не свалюсь.
– Все равно.
Я ведь больная, а с больными не спорят. И он подвинулся, осторожно так, то ли кровать развалить опасаясь, то ли меня испугать. Зря, конечно. Кровати в доме крепкие. А я не боюсь.
Наверное. Не его. Не сейчас, когда луна заглядывает в окна.
– Как ты себя чувствуешь? – Томас говорил тоже шепотом.
– Нормально. Пить охота.
– Сейчас принесу.
– Лежи. Я потерплю.
Он все равно встал, но ушел недалеко, чтобы вернуться с кружкой морса. Кисленький какой. Вкусный. Я пила и пила, и морс уходил, что вода в песок, а я все не могла напиться.
Жажда ушла как-то сразу и вдруг.
– Что… нового?
– Ничего. Руки вытяни.
Вытянула. И пальцами пошевелила. И в кольцо сцепила, и даже ручку удержала. Может, и не было инсульта? Может, привиделось? Чувствовала я себя и в самом деле неплохо.
На душе вот слегка паршиво. И по спине мурашки бегут – то ли любви охота, то ли в туалет.
– Жить буду. – Я спустила ноги на пол и встала. Вцепилась в руку, которую Томас протянул.
А на макушке у него волосы вообще хохолком торчат. После сна или сами по себе? И взгляд неодобрительный, мрачный. Больным болеть полагается.
– Все хорошо. – Я попыталась изобразить бодрую улыбку. – Я просто… выспалась, да. А ты ложись. Ты ведь устал? Так вот, нечего тут… ложись и спи. Я посижу вон. У окна. И вообще… а тебе отдохнуть надо.
– Заботливая.
– Мама утверждает, что мужчины без заботы хиреют. И звереют. Но с заботой тоже.
– Не все.
– Не все, – согласилась я. – Но отдыхать тебе все равно надо. А я…
– А ты решишь, что если способна сделать пару шагов, то и в горы пора, – Томас потянулся. – Сиди уже, неугомонная…
– Просто так?
– Просто так. Или можем поговорить.
– О чем?
– О чем хочешь.
Ни о чем не хочу, наверное. То есть хочу… мне хочется спросить, когда у него волосы потемнели. И чем он мажет те, которые на макушке, чтобы не торчали.
А еще, возможно, извиниться. За ту смолу. И за слушок, что он чешется вовсе не от крапивы, случайно в сумку попавшей, а потому как чесотку подхватил. Обзываться не обзывали, но даже его дружок долго Томаса стороной обходил. Вот ведь.
Я бы рассказала и про крапиву, хотя он и сам знает, от кого был подарок. И про то, что разбила окно в их сарае, а его отец решил, что это Томас своим новеньким мячом. И мяч забрал. А он бы, возможно, признался, что это он вытряхнул в мою куртку клопов. Больше им неоткуда было взяться. Клопов заметили, только когда я чесаться начала, и куртку пришлось обрабатывать дымом и порошком. Порошок вонял.
Я тоже воняла. И смеялись надо мной все, кроме Ника.
– О чем думаешь? – спросил Томас, накинув на мои колени одеяло.
– О том, что мы чудом друг друга не прибили. Тогда. Раньше.
– Это да.
И улыбнулся. У него потрясающая улыбка. И сам… так… не хватало еще. Это не любовь. И не может быть любовью, потому что на самом деле любовь – она похуже этого их менингита вкупе с инсультом. Хватит. Я уже налюбилась и второй раз наступать на те же грабли не собираюсь. Честно.
– Когда ты так смотришь, мне хочется тебя поцеловать. – Томас устроился рядом.
Стало быть, спать не собирается?
– Я зубы не чистила.
– Я тоже.
Чистосердечно, если подумать. И… и меня больше не тянет его целовать. Вот совсем. Наверное. Да. Определенно не тянет. Я больная. Больных целуют разве что в щеку. Ну или в лоб.
Но в лоб – это как-то совсем уж неромантично. А романтики хочется. И еще потрогать щетину. Или вот волосы. В детстве у него мягкими были. А теперь вот?
– Мне придется уволиться. – Томас дотянулся и поправил одеяло. – И тогда я вернусь.
– Сюда?
– Почему бы и нет? Напрошусь к шерифу. Куплю дом… если денег хватит. Я кое-что собрал. Тратить было особо не на что. В Тампеске точно не хватило бы, а здесь я старые видел. Ремонт понадобится, но руки у меня вроде из нужного места растут.
Вернется? И будет жить? Вот так просто оставит большой город с его возможностями? И чего ради? Чтобы разнимать пьяных мужиков в баре? Да он здесь от тоски загнется. Или пить начнет. Даже не знаю, какой вариант мне нравится меньше.
– Ты как-то не слишком рада.
– Тебе здесь делать нечего.