Драконья кровь
Часть 49 из 82 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Томас?
– Его братец. Тот еще ублюдок…
– Вы его ненавидели.
– Не знаю. Может, и так. Давно было. Но я обрадовался, когда он сдох. А Томми спровадили. Говорили, что это он Берта притопил.
– А вы что думаете?
Молчание. И взгляд ускользает. И зацепить не получается, хотя Милдред пытается снова и снова. И затихший было разговор грозит остаться неоконченным.
– Станислав Эшби приходил к вашей матери?
– Ко мне. Сперва его жена. В школу приглашать… такая важная вся… мамашка потом плевалась. Она принесла нам пирог. Миссис Эшби. И еще конфет. Я в жизни до этого конфет не ел. А мамашка приказала выкинуть. Я спрятал. Она нашла. Поколотила. Сказала, чтоб к этой твари и близко не подходил. Я сбежал. Пару дней ночевал в старом сарае, да…
Он прикрыл глаза, позволяя воспоминаниям вернуться.
– Она и в школу пускать не хотела. Сказала, что я слишком тупой. Жирный и тупой. Что ничего не выйдет. И я тоже думал, что не выйдет.
– А мисс Уильямс убедила вас в обратном?
– Сперва… она была хорошей… всегда хорошей… с малыми возилась. Читать учила. Читать интересно. Потом уже, когда миссис Эшби прихворнула, пошел слушок, что он с женой разведется и на мисс Уильямс женится. Наши кумушки ядом изошли. А мамашка так вовсе запила. Я не любил, когда она запивала. Так-то еще жить можно, если на глаза особо не попадаться.
Его было жаль, того неуклюжего мальчика, который явно чувствовал себя лишним везде, кроме школы. И удивительно ли, что его чувства к единственной женщине, обратившей на него внимание, были далеки от простой благодарности.
Эмоции опасны, а любовь и вовсе легко переходит в одержимость.
– А когда в запой уходила, то все, могла целый вечер орать. Или стучать палкой по стене. Ходила по дому, искала… бить пыталась. Сперва и била, потом я уж постарше стал, то и ответить мог. Она потом плакалась, да… жаловалась на сына.
Он сжал кулак. И кулак был немаленьким. А ведь эта мешковатая, чересчур свободная одежда не случайна. Она часть выпестованного образа, с которым Деккер сжился.
– Потом уже, как ноги не стало, то подуспокоилась. Только мисс Уильямс она все одно ненавидела.
– Почему?
– Потому что дура. – Это было сказано резко. – Думала, что если с ней старый Эшби переспал разок, то теперь жениться обязан. Будь все так, как она себе в голову втемяшила, то на ней весь город женился бы…
Он хотел было сплюнуть, но удержался.
– Моя мамашка была из тех женщин, которые думают, что их судьба обделила. И вечно требуют от других. Денег. Выпивки. Жалости. А мисс Уильямс, она другая. Она не брала. Она давала. Сперва научила меня читать. Занималась отдельно от других. Среди других я и говорить-то не мог, будто в горле что-то перемыкало, что уж про другую науку. А с ней вот… потом книги приносила. Я их в лодочном сарае Никера прятал. Он знал, но не гонял, только костер разводить запрещал. Я бы и не стал. Я ж понимаю, что огонь и сено – это плохое сочетание.
Деккер шевелил пальцами.
– Потом лабораторию привезли. И она показала мне, как можно украсть красоту.
– Украсть?
Ответом была неловкая улыбка.
– Тогда я думал, что ворую, что… это как… не знаю, сложно объяснить. Красота мимолетна, что бабочка на ладони. Дохнешь сильней – и сгинет. А я будто бы брал и оставлял ее себе. Каждое мгновение… знаете, я будто прозрел. Она научила меня проявлять пленки. И оттиски делать. И… потом оказалось, что она вовсе не так хорошо их делает, что передерживает часто и вообще по часам. Часы, конечно, хорошо, как и рецептурники, но чувствовать надо. Иногда выдержка меньше, иногда должна быть больше. И кадры не всегда удачно выбирала. Я пытался объяснить, но…
Он развел руками.
– Мисс Уильямс сказала, что это навроде слуха. Только слух часто, а я вот…
– Когда сгорела лаборатория? И от чего?
– Берт поджег. – Деккер поморщился. – Дело старое, конечно… он дерьмом был. Томас вот братца обожал, хвостом за ним ходил и делал, что скажут. Да и не он один. А Берт хитрый был. Никогда сам руки не марал, умел подговорить других, а после в сторонке стоял. Тогда аккурат выставку устроили. Моих работ. Мисс Уильямс сказала, что некоторые весьма хороши, настолько, что их следует отправить в журнал. Представляете?
С трудом. Но для подростка, который недавно был уверен, что хуже его нет во всем городе, это, должно быть, значило много.
– И люди приходили. Смотрели. Кто-то даже спрашивал… а шериф, не нынешний, старый еще, он спросил, смогу ли я его фотопортрет сделать.
Деккер ожил. И говорил о том с явным восторгом, который бережно хранил в душе многие годы.
– Берт и услышал. Потребовал, чтобы ему тоже фотокамеру выдали. Сказал, что он не хуже снимет. А мисс Уильямс отказала.
– Почему?
– Сказала, что нужно сперва учиться. И не только снимать, а вообще… ухаживать за камерой. Проявке. Печати. Это ж все непросто. И пусть Берт приходит, если ему хочется. Только он же не привык ждать. Через пару дней и полыхнуло.
– То есть вы все-таки не уверены, что это был Берт?
– А кто еще? – вполне искренне удивился Деккер. – Он потом еще подошел, спросил, как я теперь буду снимать, мол, пальцами? А мне мистер Эшби камеру принес. Сам. И говорил…
– О чем?
– О том, что популярность, конечно, дело хорошее, только порой она не приносит ничего, кроме проблем. Что если мне хочется снимать, то пускай, главное, чтоб люди внимания на это не обращали. Я и научился. И да… я влюблен в нее. Точнее, люблю. И даже сейчас. Только знаю, что это все бесполезно, что… она тоже любит. Но его.
– Станислава Эшби?
– Да. И для нее неважно, жив он или умер. У нее есть память… и… Как думаете, если я подарю ей пару снимков, она не сильно разозлится?
Его вопрос был наивен, и в этой наивности чудился подвох.
Не разозлится.
Если Милдред сумела правильно понять мисс Уильямс, та не разозлится. Вздохнет. Смахнет слезу украдкой и спрячет драгоценный снимок среди других.
Но что будет с ней, когда узнает… Все узнают. Рано или поздно. Поздно или… любовь многое способна выдержать.
Милдред потерла лоб. И собрала снимки. Оглянулась. Кивнула. Нет, у нее не любовь. Еще не любовь. И станет ли… и стоит ли? И принесет ли она хоть что-то, помимо боли?
– Я бы и вас снял, – сказал Деккер, поднимаясь. – Вы красивая. Почти такая же красивая, как она… я бы снял вас с розами. Вам розы пошли бы.
Гевин не выглядел удивленным. Он вошел. Остановился. Обвел комнату взглядом и сказал:
– Я понятия не имею, где прячется Николас Эшби.
Но Лука ему не поверил и указал на стул. Гевин подчинился. Высокий. Сильный. И силы не прячет. Куртку с эмблемой егерей снял, кинул на спинку стула. Потянулся:
– Извините, весь день на ногах.
– Что случилось?
– Так дикарь же… случился. Эшби пропал. Уна слегла. Оллгрим в ярости. Кто работать будет? Наши вылетать боятся. Молодняк вообще в пещеры забился, носу не кажет. – Он сел и уперся ногами в пол, откинулся, качнул стул. – Оно, конечно, правильно. С дикаря станется поесть…
– То есть дракон может вернуться?
– И вернется. Они не уходят далеко от места гибели пары. Сапфиру жаль. Уна из-за нее заболела?
– Как давно вы знакомы? – Милдред сидела на краешке стула. И руки сложила на коленях. Белая блузка. Светлая прямая юбка. Туфли на каблуках. В этом образе есть что-то противоестественное, будто ее запихали в чужую шкуру.
И эта шкура Луке не нравилась.
– Давно. Я помню ее. Еще когда Дерри только-только привел. Пигалица. Но наглая. И смелая. И вместе разом. Но все равно никто не верил, что сможет. Егерем быть – это… непросто.
– Чем вы вообще занимаетесь?
– Да много чем… большей частью за молодняком следим. Когда идут из яиц, то некоторые не могут оболочку проклюнуть. И драконицы не помогают, уж не знаю почему. Но и не мешают, когда мы лезем. Потом нянчимся, смотрим, чтоб не разбежались. Они ж по первому времени дурные, что ящерицы… хотя ящерицы и есть. Глотают все, что видят. Давятся. Травятся. Потом линька. С малых-то шкура легко сходит, а вот тем, которые постарше, помогать надо. Она порой пластами. И главное, что сам зверь на линьку в лежку ложится, будто накатывает на него что-то. Порой хоть ты на куски режь, не поднимется. Молодую шкуру надо маслом смазывать, иначе может пересохнуть и трещинами пойти, а трещины начинают гноиться. Их тоже обрабатывать приходится.
Милдред слушала. Кивала.
– Раны шьем. Глаза лечим. У них глаза – слабое место. То подмерзнут, то поддует и мигом пленкой затягивает. Огневок подкармливаем. Следим, чтоб по всем пещерам расселялись. Драки среди молодняка разнимаем, особенно когда начинают территорию делить. Старшие-то вмешиваются, только когда совсем уж шумно. Кости убираем. Собираем… учет ведем. Да и многое, по мелочи… ну как по мелочи, вот прошлым месяцем соль таскали. Они ее любят. Так два дня по горам с мешками на плечах. Машина-то не пройдет, а мулы драконов пугаются. Вот и приходилось на себе. И главное, что раз в полгода запасы на лизунцах подновлять надо.
– И Уна…
– Кто ж ее пустит? – с явным удивлением произнес Гевин. – Мы ж в своем уме. Нет, мешки я и сам потаскаю. А она травок соберет… ромашки там, пижмы. Еще вот зверобой хорош. И полынь. Уна с травами ладит куда лучше меня, я ту же ромашку от нивяника не отличу.
– А зачем травы?
– Так… мази и настои. И… вот сейчас у малышни этого года зубы пойдут. Думаете, если дракон, то ему не больно? Человеческие дети и те криком исходят, а у драконов зубов больше. Уна хорошую мазь делает. Все наши у нее берут. А мешки что? Мешки любой на плечах допрет.
– Она вам нравится?
– Дураком был бы, если бы не нравилась.
Сколько ему?
За тридцать точно, но насколько за? О нем почти ничего не известно, пусть и отпечатки парень сдал, как показалось, спокойно. Знал, что в системе нет? Да и сейчас… нервничает, но не сказать чтобы сильно. И вот пойми: почему?
– Только я понимаю, что ей другой нужен.
– Эшби?
Пожатие плечами, которое могло бы показаться равнодушным, если бы не мелькнувшая искра раздражения.