Драконья кровь
Часть 47 из 82 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я могу рассказать о каждой минуте их пути. О море, что злилось. О слабости госпожи. На берег ее пришлось выносить на руках, а любезный жених не удосужился послать кого бы то ни было, чтобы встретить невесту. Он вовсе не желал ее видеть. Я могу рассказать о той гостинице, в которой она провела несколько недель, не зная, что будет дальше. И о мужчине, что явился не один, а с другой женщиной. Кожа ее была красна, как кирпич, из которого построено поместье Патриции Арлингтон. Волосы черны. А глаза полны огня. Она поднялась в номер. Она раздела госпожу. И сказала, что в ее теле есть нужная сила. Это все и решило.
Последние куски Томас доедал медленно, тщательно разжевывая каждый.
– Патриция вышла замуж в старом сарае, над которым только-только установили символ креста. За это время она так исхудала, что подвенечный наряд стал велик. Она и на ногах-то стояла с трудом, и моей прапрапрабабке пришлось держать хозяйку, чтобы та не упала в обморок. А потом… муж не был с ней нежен. Нет, он не бил, не оскорблял, она его просто раздражала. Своей слабостью. Хрупкостью. Чрезмерной кротостью.
Томас облизал пальцы.
Хотел ли он еще? Голод утих. И наступило странное состояние полудремы, в которую вплетался голос черной женщины.
– Он заглядывал к ней в спальню, когда та, другая, говорила, что наступил подходящий день для зачатия. И Патриция терпела его визиты, а после плакала. И моя прапрапрабабка вытирала эти слезы. Утешала. Помогала. Она принесла книги из библиотеки. Она вывела Патрицию в сад. Она научила слышать мир, пусть иначе, чем слышала сама, ибо у каждой земли свой собственный голос. Она отыскала то особое место, из которого пьют драконы.
Черная женщина замолчала и поднялась. Она ступала медленно, и лишь браслеты на босых ногах позвякивали. Алая ткань шла складками, меняя цвет, и казалось, что это не ткань, а чешуя.
Она ушла недалеко и вернулась с чашей.
– Попробуй и ты. – Она протянула эту чашу Томасу, а он принял и удивился тяжести ее.
Череп. Кость почти как настоящая.
И серебро. Драконы на серебре. В этом месте все так или иначе связано с драконами.
– Патриция попробовала той воды. И все изменилось.
Горькая. Такая же горькая, насколько сладким было мясо. И от этой горечи слезы навернулись на глаза.
– Пей, – велела черная женщина, сквозь лицо которой проглядывала алая змея. – Пей до дна, человек драконьей крови.
Это она о ком?
– Говори. – Голос сел, но ему подчинились.
– Именно она, эта девочка, и сумела выдержать взгляд дракона, черного, как уголь, как сердце грешника, как сама тьма. Старого, должно быть, помнившего еще зарю мира. Это была случайная встреча. И оба удивились. И оба встретились взглядом. И впервые человек действительно говорил с драконом.
Горечь не исчезала. Она связывала рот, будто опасаясь, что Томас будет слишком уж болтлив. Она склеивала губы, а в глотке разжигала пожар, который хотелось погасить, но из всех кубков у него была лишь вода. Горькая. Тяжелая. Темная, как… как волосы Уны.
И Томас, превозмогая себя, сделал еще глоток.
– Сильный, – сказала черная женщина, и змея в ее теле тоже одобрила. Томас слышал ее столь же явно, как и мир вокруг. И удивлялся, до чего слеп и глух был прежде. – Самый сильный. Смешно, что он ошибся…
– Что… случилось? Дальше?
Голоса почти не осталось, он походил не то на шипение, не то на рычание.
– Дальше? Та, другая, не простила. Она готова была поделиться домом и мужем. Но не своим местом в доме и при муже. Она называла себя той, что понимает язык драконов, но ее умения оказались лишь тенью истинной силы. И Гордон Эшби это понял.
Прошлое важно? Или нет?
Столько лет… а оно все живо, пусть лишь в голове странной этой женщины, которая покачивается и смотрит на Томаса чужими глазами. А мир плачет. Мир может рассказать свою собственную историю. И в ней будет место и для той девочки, которая получила вдруг чужую силу, и для женщины, рискнувшей всем, но оказавшейся лишней в большом доме того, кого называла мужем.
Их детей.
– Он виноват. Он, и только он… он решил, что если сам не способен принять, то сила перейдет к детям. Он связал две линии крови в одну и скрепил ее водой родника.
Источника. Он здесь. Рядом.
Заточенный в камне и уставший от камня. Он, спеленутый сетью заклятий, знаками, что вырезаны на граните, ищет путь наверх. Источник помнил, как драконы прилетали, чтобы утолить жажду. И он делился с ними силой, а драконы приносили на крыльях ветер и солнечный свет.
– Он запер его, решив, что так получит власть. Он заключил сделку с айоха, и вместе они принесли большую жертву, которая изменила мир.
Змея перевернулась, и блеск ее колец ослепил.
– Дай им свободу, – попросила она. – Дай нам всем свободу.
– Я не знаю как. – Это прозвучало жалко.
Источник звенел, источник звал. Он обещал рассказать. Он готов был на все, лишь бы избавиться от мертвых пут.
И Томас допил воду до последней капли.
– Это череп Гордона Эшби, – сказала женщина, пряча змею, ибо та слишком устала. – А чашу сделал его внук, рожденный его дочерью от его сына.
– Все равно я не понимаю, что со мной.
– Кровь проснулась, – совершенно иным голосом сказала она. – В каждом поколении у кого-то она да просыпается.
– В каждом?
– А ты думаешь, что только старый хозяин пытался разорвать эти путы? Нет. Они все пробовали получить благословенное дитя. Но никогда не умели угадывать… Дерри помнишь?
– Да.
– Он был драконьего рода. Потому и говорил с ними, хотя, конечно, слабый… да… сильных давно не рождалось. Вот внук Гордона Эшби был силен. Он сумел не только оседлать дракона, он поднял всю стаю, когда в долину пришли люди в красных мундирах и сказали, что земли эти принадлежат короне. И людей не осталось. А долину признали частным владением. Попробовали бы они не признать, – фыркнула женщина, убирая кубок. И миску тоже. – Еще хочешь?
– Хочу.
– Говорю же, сильный. Такого и прокормить непросто. Потом еще его правнук был… когда пришли эти, которые желали развалить страну. Большая война приключилась. На юге горели хлопковые поля, а табак стоил так дорого, что даже богатые люди не могли позволить себе курить каждый день. На север бежали рабы, думая, что им и вправду дадут свободу. А по дорогам ходили мародеры, крича, что они за справедливость. У драконов она своя. И никто не посмел нарушить покой Долькрика. Потом уж стало сложнее… сильная кровь появлялась, но редко…
– Значит…
– Тут во всех через одного кровь Эшби. Другие редко приживаются. Да… он брал себе в жены одну женщину, по обряду белого бога, а потом брал другую и третью по законам айоха. Он смотрел за детьми. Выбирал…
– И…
– Сила рано или поздно во всех проснется, но не каждое тело ее принять способно.
И те, кто оказывался слишком слаб, умирали. А Томас, выходит, достаточно силен? Мясо она не стала посыпать приправами, а вот яйцо разбила. Перемешала лениво, словно дразня своей медлительностью. Но когда миска оказалась на столе перед Томасом, он моментально забыл о своем раздражении.
– Редко когда из пары дюжин выживал один. Бывало, что и двое на поколение, но тут уж как повезет. Тогда Эшби оставляли того, который побойчее. За вторым тоже приглядывали, не бросали, но всей правды не говорили. Это после уже, кажется, Николас Эшби, это который второй в роду, а не пятый, как нынешний, понял, что нужно делать, чтобы ребенок и вправду родился сильным.
– И что?
– Зелья. Травы. Вода из источника. И драконья кровь. Правда, женщины не выдерживали, да… но зато дети рождались правильными. Да… тогда Эшби почти перестали баловаться с другими. Редко кто… по любви или так, но да, за своей кровью приглядывали, хотя особо в их жизнь не лезли. Это уже старый хозяин… с женой ему не повезло. Выбирал, выбирал, а поди ж ты… выбрал. Долго понести не могла. Вот он и вспомнил про старый обычай. А там один мертвый младенчик, второй… решил, что уж точно теперь не сладится. Ему бы развестись, да она умом слегка повредилась. Тогда он еще совестливый был.
– Тогда?
– Время, оно всех меняет. Обиженных людей особенно.
– А он был… обижен?
– Был. Сам себя и обидел. Меньше бы с родовой честью возился… Кому она нужна? Вот я понимаю, что времена другие, хотя слышу голос прошлого. Что с того, что моя прапрапра и сколько-то там еще пра бабка вырезала сердца? А ее прабабка ела человечину? Я вон бараниной довольна. Или свининой. Оно, когда готовить умеешь, тоже неплохо.
Томас икнул. Готовить женщина-змея точно умела.
– Вам… надо… вернуться.
– Куда?
– Тут ей плохо.
– Кому? А… – Ма Спок прижала руки к тяжелой груди. – И там не будет хорошо. Их не осталось. Почти. Она захочет переродиться. А в кого? Искать девчонку, чтобы сила играла? Кормить ее сырым мясом и сердцами? Надеяться, что источник, тот, который под камнями старого храма, жив? И потом напоить, как твой отец напоил вас мертвой водой?
– Ты знала?
– Я все знаю. Они забыли, что и во мне есть сила. Старый хозяин еще чуял, но он сам был слабым. Носился все со своей родовой честью. И сына мучил. Ему бы дать жене свободу еще когда первого скинула. Но нет, уперся… предки не разводились, и ему неможно. Мучил и себя, и ее… и учителку. Я ей сразу сказала, чтоб ехала куда, хоть на край мира, лишь бы подальше, а то не будет счастья. Никому не будет. – Она покачала головой.
– Расскажите. О… воде. – Пожар в горле спустился ниже. Огонь разгорался. Он пробовал на прочность стенки желудка, грозил расплавить кишечник. Он зажег кровь, а та плавила мышцы. Еще немного, и он, Томас, сам вспыхнет. – Он… меня напоил?
И не с водой ли в тело пришла зараза, которая теперь проснулась?
– И тебя. И братца твоего. Его первым, старший все-таки. Он никого не пользовал дважды, но твоя мамаша красивой была, даже после родов не раздобрела. А вот папаша – дерьмо человек. Пил, играл… поехал в Тампеску чучела пристраивать и проигрался крепко, да так, что деньги пришлось у нехороших людей брать. Она и пришла его спасти. Предложила… хозяин согласился. Да.
Томас редко оглядывался на родительскую жизнь. Но змее можно было верить. Змеи, в отличие от людей, не умели врать.
– И ты родился. Папаша твой, думаю, догадался… вы ж все светленькие, но местные порядки он знал, да…
И стерпел?
Младшенького отец любил. И эта любовь всегда была объектом зависти. Томас не помнил, чтобы отец сажал его на плечи. Рассказывал что-то. Учил.
То есть учил, конечно, но закрепляя слова затрещинами. И выходит, что вправду знал, но смирился? Откупился чужим ребенком от долгов? Мать называл… нет, ноет голова.
– Не спеши. – Влажные ладони женщины-змеи легли на затылок. – Сейчас пройдет. Не думай, придет время, само все откроется. Да, первое время он ее поколачивал, но Эшби не позволил. Он заботился… обо всех заботился, кроме своей этой, которую не пожелал делать ни любовницей, ни женой, хотя уж она-то была бы не против. Я видела, что не против. Все видели. Весь этот город знал… кто-то завидовал, кто-то осуждал. Кто-то жалел.
– А вы?
– А я не умею. Она не дает. Я видела эту девочку. И другую тоже, которая пыталась дозваться своего мужа. Которая хотела счастья. Которая сделала так, что в этой долине могли расти розы… иногда мне кажется, что из-за них все и случилось.
– Почему?
Последние куски Томас доедал медленно, тщательно разжевывая каждый.
– Патриция вышла замуж в старом сарае, над которым только-только установили символ креста. За это время она так исхудала, что подвенечный наряд стал велик. Она и на ногах-то стояла с трудом, и моей прапрапрабабке пришлось держать хозяйку, чтобы та не упала в обморок. А потом… муж не был с ней нежен. Нет, он не бил, не оскорблял, она его просто раздражала. Своей слабостью. Хрупкостью. Чрезмерной кротостью.
Томас облизал пальцы.
Хотел ли он еще? Голод утих. И наступило странное состояние полудремы, в которую вплетался голос черной женщины.
– Он заглядывал к ней в спальню, когда та, другая, говорила, что наступил подходящий день для зачатия. И Патриция терпела его визиты, а после плакала. И моя прапрапрабабка вытирала эти слезы. Утешала. Помогала. Она принесла книги из библиотеки. Она вывела Патрицию в сад. Она научила слышать мир, пусть иначе, чем слышала сама, ибо у каждой земли свой собственный голос. Она отыскала то особое место, из которого пьют драконы.
Черная женщина замолчала и поднялась. Она ступала медленно, и лишь браслеты на босых ногах позвякивали. Алая ткань шла складками, меняя цвет, и казалось, что это не ткань, а чешуя.
Она ушла недалеко и вернулась с чашей.
– Попробуй и ты. – Она протянула эту чашу Томасу, а он принял и удивился тяжести ее.
Череп. Кость почти как настоящая.
И серебро. Драконы на серебре. В этом месте все так или иначе связано с драконами.
– Патриция попробовала той воды. И все изменилось.
Горькая. Такая же горькая, насколько сладким было мясо. И от этой горечи слезы навернулись на глаза.
– Пей, – велела черная женщина, сквозь лицо которой проглядывала алая змея. – Пей до дна, человек драконьей крови.
Это она о ком?
– Говори. – Голос сел, но ему подчинились.
– Именно она, эта девочка, и сумела выдержать взгляд дракона, черного, как уголь, как сердце грешника, как сама тьма. Старого, должно быть, помнившего еще зарю мира. Это была случайная встреча. И оба удивились. И оба встретились взглядом. И впервые человек действительно говорил с драконом.
Горечь не исчезала. Она связывала рот, будто опасаясь, что Томас будет слишком уж болтлив. Она склеивала губы, а в глотке разжигала пожар, который хотелось погасить, но из всех кубков у него была лишь вода. Горькая. Тяжелая. Темная, как… как волосы Уны.
И Томас, превозмогая себя, сделал еще глоток.
– Сильный, – сказала черная женщина, и змея в ее теле тоже одобрила. Томас слышал ее столь же явно, как и мир вокруг. И удивлялся, до чего слеп и глух был прежде. – Самый сильный. Смешно, что он ошибся…
– Что… случилось? Дальше?
Голоса почти не осталось, он походил не то на шипение, не то на рычание.
– Дальше? Та, другая, не простила. Она готова была поделиться домом и мужем. Но не своим местом в доме и при муже. Она называла себя той, что понимает язык драконов, но ее умения оказались лишь тенью истинной силы. И Гордон Эшби это понял.
Прошлое важно? Или нет?
Столько лет… а оно все живо, пусть лишь в голове странной этой женщины, которая покачивается и смотрит на Томаса чужими глазами. А мир плачет. Мир может рассказать свою собственную историю. И в ней будет место и для той девочки, которая получила вдруг чужую силу, и для женщины, рискнувшей всем, но оказавшейся лишней в большом доме того, кого называла мужем.
Их детей.
– Он виноват. Он, и только он… он решил, что если сам не способен принять, то сила перейдет к детям. Он связал две линии крови в одну и скрепил ее водой родника.
Источника. Он здесь. Рядом.
Заточенный в камне и уставший от камня. Он, спеленутый сетью заклятий, знаками, что вырезаны на граните, ищет путь наверх. Источник помнил, как драконы прилетали, чтобы утолить жажду. И он делился с ними силой, а драконы приносили на крыльях ветер и солнечный свет.
– Он запер его, решив, что так получит власть. Он заключил сделку с айоха, и вместе они принесли большую жертву, которая изменила мир.
Змея перевернулась, и блеск ее колец ослепил.
– Дай им свободу, – попросила она. – Дай нам всем свободу.
– Я не знаю как. – Это прозвучало жалко.
Источник звенел, источник звал. Он обещал рассказать. Он готов был на все, лишь бы избавиться от мертвых пут.
И Томас допил воду до последней капли.
– Это череп Гордона Эшби, – сказала женщина, пряча змею, ибо та слишком устала. – А чашу сделал его внук, рожденный его дочерью от его сына.
– Все равно я не понимаю, что со мной.
– Кровь проснулась, – совершенно иным голосом сказала она. – В каждом поколении у кого-то она да просыпается.
– В каждом?
– А ты думаешь, что только старый хозяин пытался разорвать эти путы? Нет. Они все пробовали получить благословенное дитя. Но никогда не умели угадывать… Дерри помнишь?
– Да.
– Он был драконьего рода. Потому и говорил с ними, хотя, конечно, слабый… да… сильных давно не рождалось. Вот внук Гордона Эшби был силен. Он сумел не только оседлать дракона, он поднял всю стаю, когда в долину пришли люди в красных мундирах и сказали, что земли эти принадлежат короне. И людей не осталось. А долину признали частным владением. Попробовали бы они не признать, – фыркнула женщина, убирая кубок. И миску тоже. – Еще хочешь?
– Хочу.
– Говорю же, сильный. Такого и прокормить непросто. Потом еще его правнук был… когда пришли эти, которые желали развалить страну. Большая война приключилась. На юге горели хлопковые поля, а табак стоил так дорого, что даже богатые люди не могли позволить себе курить каждый день. На север бежали рабы, думая, что им и вправду дадут свободу. А по дорогам ходили мародеры, крича, что они за справедливость. У драконов она своя. И никто не посмел нарушить покой Долькрика. Потом уж стало сложнее… сильная кровь появлялась, но редко…
– Значит…
– Тут во всех через одного кровь Эшби. Другие редко приживаются. Да… он брал себе в жены одну женщину, по обряду белого бога, а потом брал другую и третью по законам айоха. Он смотрел за детьми. Выбирал…
– И…
– Сила рано или поздно во всех проснется, но не каждое тело ее принять способно.
И те, кто оказывался слишком слаб, умирали. А Томас, выходит, достаточно силен? Мясо она не стала посыпать приправами, а вот яйцо разбила. Перемешала лениво, словно дразня своей медлительностью. Но когда миска оказалась на столе перед Томасом, он моментально забыл о своем раздражении.
– Редко когда из пары дюжин выживал один. Бывало, что и двое на поколение, но тут уж как повезет. Тогда Эшби оставляли того, который побойчее. За вторым тоже приглядывали, не бросали, но всей правды не говорили. Это после уже, кажется, Николас Эшби, это который второй в роду, а не пятый, как нынешний, понял, что нужно делать, чтобы ребенок и вправду родился сильным.
– И что?
– Зелья. Травы. Вода из источника. И драконья кровь. Правда, женщины не выдерживали, да… но зато дети рождались правильными. Да… тогда Эшби почти перестали баловаться с другими. Редко кто… по любви или так, но да, за своей кровью приглядывали, хотя особо в их жизнь не лезли. Это уже старый хозяин… с женой ему не повезло. Выбирал, выбирал, а поди ж ты… выбрал. Долго понести не могла. Вот он и вспомнил про старый обычай. А там один мертвый младенчик, второй… решил, что уж точно теперь не сладится. Ему бы развестись, да она умом слегка повредилась. Тогда он еще совестливый был.
– Тогда?
– Время, оно всех меняет. Обиженных людей особенно.
– А он был… обижен?
– Был. Сам себя и обидел. Меньше бы с родовой честью возился… Кому она нужна? Вот я понимаю, что времена другие, хотя слышу голос прошлого. Что с того, что моя прапрапра и сколько-то там еще пра бабка вырезала сердца? А ее прабабка ела человечину? Я вон бараниной довольна. Или свининой. Оно, когда готовить умеешь, тоже неплохо.
Томас икнул. Готовить женщина-змея точно умела.
– Вам… надо… вернуться.
– Куда?
– Тут ей плохо.
– Кому? А… – Ма Спок прижала руки к тяжелой груди. – И там не будет хорошо. Их не осталось. Почти. Она захочет переродиться. А в кого? Искать девчонку, чтобы сила играла? Кормить ее сырым мясом и сердцами? Надеяться, что источник, тот, который под камнями старого храма, жив? И потом напоить, как твой отец напоил вас мертвой водой?
– Ты знала?
– Я все знаю. Они забыли, что и во мне есть сила. Старый хозяин еще чуял, но он сам был слабым. Носился все со своей родовой честью. И сына мучил. Ему бы дать жене свободу еще когда первого скинула. Но нет, уперся… предки не разводились, и ему неможно. Мучил и себя, и ее… и учителку. Я ей сразу сказала, чтоб ехала куда, хоть на край мира, лишь бы подальше, а то не будет счастья. Никому не будет. – Она покачала головой.
– Расскажите. О… воде. – Пожар в горле спустился ниже. Огонь разгорался. Он пробовал на прочность стенки желудка, грозил расплавить кишечник. Он зажег кровь, а та плавила мышцы. Еще немного, и он, Томас, сам вспыхнет. – Он… меня напоил?
И не с водой ли в тело пришла зараза, которая теперь проснулась?
– И тебя. И братца твоего. Его первым, старший все-таки. Он никого не пользовал дважды, но твоя мамаша красивой была, даже после родов не раздобрела. А вот папаша – дерьмо человек. Пил, играл… поехал в Тампеску чучела пристраивать и проигрался крепко, да так, что деньги пришлось у нехороших людей брать. Она и пришла его спасти. Предложила… хозяин согласился. Да.
Томас редко оглядывался на родительскую жизнь. Но змее можно было верить. Змеи, в отличие от людей, не умели врать.
– И ты родился. Папаша твой, думаю, догадался… вы ж все светленькие, но местные порядки он знал, да…
И стерпел?
Младшенького отец любил. И эта любовь всегда была объектом зависти. Томас не помнил, чтобы отец сажал его на плечи. Рассказывал что-то. Учил.
То есть учил, конечно, но закрепляя слова затрещинами. И выходит, что вправду знал, но смирился? Откупился чужим ребенком от долгов? Мать называл… нет, ноет голова.
– Не спеши. – Влажные ладони женщины-змеи легли на затылок. – Сейчас пройдет. Не думай, придет время, само все откроется. Да, первое время он ее поколачивал, но Эшби не позволил. Он заботился… обо всех заботился, кроме своей этой, которую не пожелал делать ни любовницей, ни женой, хотя уж она-то была бы не против. Я видела, что не против. Все видели. Весь этот город знал… кто-то завидовал, кто-то осуждал. Кто-то жалел.
– А вы?
– А я не умею. Она не дает. Я видела эту девочку. И другую тоже, которая пыталась дозваться своего мужа. Которая хотела счастья. Которая сделала так, что в этой долине могли расти розы… иногда мне кажется, что из-за них все и случилось.
– Почему?