Драконья кровь
Часть 46 из 82 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Идиотская смерть.
Он обошел часы и придремавшего в холле полицейского, который встрепенулся, но, завидев своего, вновь прикрыл глаза. Спокойно. И кого сторожить? От кого?
Пахло розами. Такой вот едкий назойливый запах, от которого не избавиться, даже если с ног до головы натрешься любимым матушкиным мылом.
Запах вдруг исчез.
Это все память шалит. Возвращается, но уходит, будто девка, которой вздумалось поиграть с незадачливым ухажером. Знает, что никуда-то он не денется.
Влюбится и…
Вереница портретов.
Нет. Пустая стена. Портреты были раньше. Огромные полотна в золоченых рамах, и Томас еще подумал, что за деньги, которые за позолоту отданы, можно купить дом. Или два.
Люди на портретах были серьезны. Высокие светловолосые мужчины с глазами, которые казались неправильными, чужими на этих лицах, будто кто-то взялся дорисовывать за живописцем.
Томас потрогал стену, убеждаясь, что она существует и никаких портретов на ней нет.
А вот и боковой коридор.
Запах съестного, слабый, едва уловимый, заставил идти быстрее. Нехорошо, конечно, воровать на чужой кухне, но если Томас не поест, случится что-то…
Что-то случится.
На кухне горел свет. И чернокожая женщина, гладкая и блестящая, будто специально натершаяся маслом для этого вот блеска, варила кофе.
– Проснулся? – спросила она, не повернувшись к Томасу. – Заходи. Давно тебя жду. Есть будешь?
Томас только кивнул.
– Садись куда…
Она смахнула полотенцем несуществующие крошки. Кухня подавляла. Она была огромна, пожалуй, даже больше той квартирки, в которой Томас прожил последние годы.
Темный пол.
Массивная мебель, явно повидавшая не один десяток лет. И не одну повариху. Плиты. И открытая жаровня. Вереница духовых шкафов. Бесконечные полки, на которых выстроились шеренги кастрюль и кастрюлек. Сияние медных тазов. И сдержанный блеск столового серебра, запертого в массивном буфете. Сквозь прозрачное стекло, чистое до того, что казалось, будто этого стекла вовсе нет, виднелись и вилки, и ложки, ложечки, лопаточки и какие-то другие штуки, несомненно, важные. Незаменимые даже.
Перед Томасом появилась огромная тарелка с горой каши. Сверху на нее плюхнули кусок сливочного масла, и оно медленно таяло, спуская по горе желтые потоки масляной лавы.
Миска с вареньем. С цукатами. Кленовый сироп.
– Уж не знаю, что ты любишь.
– Мясо, – вырвалось само собой, и женщина хихикнула как-то совсем по-девчачьи.
– Мясо… конечно, мясо… будет тебе мясо, погоди, сейчас.
Она открыла стазис-ларь и вытащила огромный шмат красного мяса. Томас сглотнул. Слюны вновь стало слишком много. Он, не отрывая взгляда, смотрел на этот кусок.
Он ощущал запах, и этот запах дурманил.
– Кашу ешь, – велела женщина, – пока совсем человеческий вид не утратил.
О чем она?
Мясо шлепнулось на разделочную доску. Мелькнул нож, в огромных руках показавшийся крохотным. Клинок стесывал кусочки, и темные пальцы ловко подбирали их, отбрасывая в миску. Когда та наполнилась до половины, туда же отправилось сырое яйцо.
Щепоть приправ.
Перемешивала она тоже руками, напевая под нос песню на незнакомом языке. И грудной низкий голос завораживал.
Каша оказалась неплохой.
Томас и сам не заметил, как съел, но, странное дело, сытости не ощутил. Глотать глотал, разумом осознавая, что каши многовато, что такую порцию не всякий осилит, но она проваливалась в него, будто в бездну.
– На вот. – Миска глухо стукнулась о стол. – Ешь.
– Спасибо.
– Да не за что. – Женщина убрала остатки мяса. – А ты совсем вырос…
– Вы меня… знаете?
Она фыркнула.
Красивая. По-своему. Внушительная. Надежная. Что столп, на котором держится этот дом.
– Знаю. И тебя знаю. И матушку твою… Хороша была. Все белые красивы, но она как-то по-особенному. Потому и навстречу пошел.
– Кто?
– Старый хозяин.
Круглое лицо. Темные волосы, спрятанные под полосатым платком. Платок ярко-желтый, и рядом с этой желтизной кожа кажется еще чернее. Блестят белки глаз. И подведенные красной помадой губы. Красным же лаком выкрашены ногти.
– Расскажете?
– О чем?
– Обо всем. – Мясо было сладким. Таким сладким, что Томас зажмурился. Не в приправах ведь дело, верно? Пахло оно перцем. И свежей плотью. – Вас ведь допрашивали.
– А то. – Она повела пухлым плечом. – Но что может знать старая больная кухарка? Слишком глупая, чтобы заняться чем-то другим.
Глупой она не была. Она давно нашла себе маску и сама определила роль в этом доме. В этой семье.
– Но мне вы расскажете.
Глава 22
Томас старался жевать медленно.
А женщина с белыми глазами и черной кожей смотрела на него, будто раздумывая, стоит ли говорить. Но потом кивнула собственным мыслям и произнесла:
– Расскажу. Отчего б и нет… тоже хозяин… он все искал, искал… счел тебя слишком слабым. А оно вот как… помнишь, ты здесь бывал?
– Нет.
– И понятно. Он закрыл. Пожалел.
– Пожалел?
Странное у Станислава Эшби было представление о жалости.
– Я тут родилась. В этом доме. Как и матушка моя. И ее матушка. И… мою прапрапрабабку привезла с собой Патриция Эшби, когда еще не примерила это проклятое имя.
Она прикрыла глаза и стала похожа на одного из истуканов, которые стоят в Национальном музее. И сходство было столь потрясающим, что Томас едва не подавился мясом.
– Я не слышу голоса моей земли. Давным-давно белые люди пришли и унесли с собой многое. Они добрались до сердца пустыни. Они прошлись по Запретным землям и заглянули в дома ушедших богов. Они забрали вещи, которые не следовало трогать. А еще людей. Много-много людей, которых объявили своей собственностью. Они полагали себя умнее и сильнее. Так оно и было.
Черная женщина мерно покачивалась. А голос ее был подобен змеиному шипению.
– Моя прапрапрабабка была из тех, кто может слышать голос земли. Как и прапрапрабабка твоей девчонки. И видеть то, что сокрыто от глаз прочих. Останься она дома, и в свой срок ее бы отвели в пустыню, где она провела бы столько времени, сколько пожелали бы духи. А по возвращении на шею ее возложили бы ожерелье из огненных камней. Вместо этого она получила клеймо и ошейник. И право войти в дом белой женщины поломойкой. Но та женщина была добра. Она позволила взять имя белых. И сочетаться браком с мужчиной, от которого появилась дочь. А уже ее определили в подруги молодой госпоже. Впрочем, разве может быть дружба между госпожой и той, кто носит имя госпожи на ошейнике?
– Не знаю.
– Я помню. Я помню их всех. Это свойство крови. Я бы хотела избавиться от этой памяти, но не умею. Твоей еще повезло. Ее кровь спит. И может, будет спать дальше. Я же просто не стала искать встреч с мужчинами. Мужчины до добра не доводят.
Ее улыбка была страшна.
Треугольные зубы казались слишком уж белыми.
– Я помню, как она боялась, та белая девочка. Она с детства была слабенькой. Болела. Часто. Много. Подолгу. И никто не думал, что она выживет. Ей даже несколько похоронных нарядов сшили. Не пригодились, да…
Странный разговор. И место. И мясо почти закончилось, но теперь Томас ощущал себя сытым.
– Она много молилась. И хотела бы служить вашему Богу, но отец напомнил о долге, и она подчинилась, как подобает хорошей дочери. Она отправилась за море, взяв с собой багаж и ту, которую называла единственной своей подругой.
Темный палец уперся в висок.