Дорогая Венди

Иногда, когда мама в подходящем настроении, она очень точно изображает, как дедушка хмурится. Мама не любит дедушку, это видно, хоть она никогда и не говорила об этом вслух. Насчёт отца непонятно. Иногда и папа, и мама будто расстроены после визита дедушки, но что-то подсказывает, что это одна из таких вещей, о которых лучше не спрашивать.

От мыслей о маме колет в груди, да так, что дышать трудно. Хочется, чтобы мама появилась здесь и вычесала солёные колтуны из волос, чтобы рассказала правильно одну из своих сказок. Может быть, она уже слишком взрослая для сказок, но прямо сейчас ей хочется этого больше всего на свете. Она рыдает ещё горше при этой мысли.

Может, она больше никогда не увидит маму, папу или Кухарку. Или дедушку – она будет счастлива увидеть его, даже если он отругает её или разочарованно вздохнёт, потому что она выглядит ужасно неопрятно, как не подобает леди. Она еще столько всего не видела и не сделала. Что, если она никогда не сможет поступить в университет и стать учёной, не будет путешествовать по миру?

Она растирает щеки и вытирается о ночную рубашку. К её облегчению, слёз больше нет, только сухие глаза жгутся и щиплют. Надоело себя жалеть. Ну и что с того, если никто её не спасёт? Она просто спасёт себя сама.

Она поднимается и прислушивается, не изменилось ли дыхание вокруг. По крайней мере, хорошо видно из-за слишком яркой луны, так что пока она ухитряется пробраться к краю лагеря, не наступив ни на кого из мальчишек, развалившихся вокруг погасшего костра. Может, вернуться на берег? На кораблях бывают спасательные шлюпки, ведь так? Может быть, одна есть рядом с тем местом, где она очнулась. Сможет ли она грести всю дорогу домой? Пусть она не знает, где Неверленд располагается на карте, но если Питер летел сюда с ней без остановок, значит, это не так уж далеко от Лондона, правильно?

У ограды она останавливается и оглядывается через плечо. Никто из мальчишек не шевельнулся – тёмные тени, лежащие на земле, в гамаках под деревьями или свернувшиеся на мостках меж ветвей. Она расправляет плечи и переступает незримую линию, отделяющую лагерь Питера от деревьев. По коже пробегает мороз, добавляя ей храбрости и силы.

Если повезёт, мальчишки не сразу её хватятся. Она ускоряет шаг. Солнце может встать в любую секунду, как она уже наблюдала, но если она поторопится, то, возможно, получится сбежать, пока ещё темно и никто не успеет её хватиться.

Жуткий силуэт падает перед ней на тропинку, сердце подпрыгивает, и она сдавленно вскрикивает.

Она никак не может разобрать, что это такое. Больше всего похоже на огромного краба или паука: угловатые конечности торчат из него под неправильными углами. Оно полностью загораживает тропу, никак не обойти. В Неверленде водятся чудовища?

Убежать обратно в лагерь? Разбудить Питера и мальчишек? Прямо сейчас она и пошевелиться не может. Она будто застряла в одном из тех снов, где ты хочешь убежать, но ноги не двигаются. Глаза блестят во мраке, а ниже намёк на улыбку, похожий на тонюсенький месяц.

Вдруг силуэт обращается Питером, но от этого не легче. В нём есть что-то неправильное, в том, как он сидит на тропинке, как изгибает руки и ноги, будто марионетка, как деревянная кукла, которую неаккуратно бросили в угол. Он запрокидывает голову и призывно вопит, порождая странное эхо, похожее на трель, от которого по спине вверх-вниз ползут мурашки.

Она делает шаг назад, и Питер наступает следом, хватает её за запястье, а эхо летит над лагерем, будя мальчишек. Вдруг появляется ощущение, что они собираются связать её и сжечь, как ведьму. Может быть, потом они её съедят.

– Венди придумала отличную новую игру! – восклицает Питер, когда сонные мальчики окружают их; в нём больше нет никакой угрозы, одна чистая радость на лице.

Но страх всё ещё не разжал хватку. Ей не по себе, но она старается держаться.

– Игру? – тупо повторяет она слова Питера.

– Прятки при луне, – хитро говорит он. Он не понимает, что она пыталась сбежать – возможно ли такое? Или он понимает, но уже простил её?

Питер бросается вперёд и касается мальчика среднего роста, с пухлыми щеками и большими руками.

– Ты водишь! – Питер, пританцовывая, отбегает, чтобы его было не достать. – Убегаем и прячемся, а Берти будет нас искать.

И он убегает в темноту. Миг – и остальные мальчишки рассыпаются, остаются только она и Берти, растерянно моргающие. Берти трёт лицо, затем встряхивается; он похож на медведя, что пробуждается от долгой зимней спячки.

Улыбка Берти, медленно расплывающаяся по лицу, совсем не такая коварная, как улыбка Питера, но в ней мелькает расчёт. До них обоих доходит в один и тот же момент: если он осалит её до того, как она убежит, она будет водить вместо него. Он тянется к ней, но движение неловкое, так что она уклоняется. Он едва не касается её пальцами. Какая-то её часть понимает, что если она будет водить, ей будет проще сбежать, но инстинкт – въевшиеся правила игры, которые говорят, что водить плохо, – побеждает, и она бежит прочь. Она боится, что её поймают, потому что тогда придётся охотиться в этой темноте на всех мальчишек, которые наверняка знают остров куда лучше её, и это вытесняет из головы все прочие соображения.

Она мечется среди деревьев, бежит зигзагами, надеясь, что так сбросит Берти с хвоста. В отличие от мальчишек, она не знает, где лучше прятаться, но по крайней мере она точно может убежать.

Она слышит, как они пробираются через листву и ветки, даже не пытаясь идти тихо. Звуки странно распространяются между деревьями, так что точно не сказать, откуда они идут. Она надеется, что Берти переключится на остальных, но он бежит за ней, с жутким шумом тяжело ломится через кусты. Она не решается оглянуться, только бежит ещё быстрее.

Наконец звуки преследования отдаляются. Она не замедляет бег и движется дальше. Вместо усталости бег только придаёт ей сил, скорости и лёгкости. То же самое, что было на пляже. Она больше не заботится о том, куда бежит. Воздух такой сладкий, почти как тот чай, которым её поил Питер после пробуждения. Страх отступает, и она бежит просто потому, что это весело, перепрыгивает через поваленные деревья и пролезает между корнями и скалами, забыв, что нужно найти, где спрятаться.

Разгорячённая кровь поёт, и она вся отдаётся чудесному ощущению свободы. Она не спит, хотя уже давно пора. Она ловкая. И может быть, самое главное – она не водит. Только представить лицо Питера, когда он увидит, что её не поймали. Может быть, он даже признает, что она победила в этой дурацкой игре!

Она, наверное, уже пробежала насквозь весь остров, и кажется, что она может бежать ещё, бежать вечно, но она замедляется. Ноги болят, но это приятно. Никого не слышно, так что самое время оглядеться по сторонам, пока рядом нет Питера, который торопит её делать то и это.

Растения окружают едва заметную тропинку с обеих сторон, большие тёмно-зелёные листья блестят в лунном свете. Похоже на таро, но эти ещё больше, а цветы размером почти с её голову. Она останавливается, чтобы рассмотреть поближе. Лепестки по краям – цвета коралла, цвета заката, а к середине цветка темнеют до фиолетово-красного.

В Англии нет ничего похожего. Может быть, это вообще новый вид, а она первая его открыла. Восторг переполняет её, когда она касается нежной тычинки. Палец покрывается ярко-жёлтой пыльцой, и внезапно появляется порыв лизнуть её. На вкус должно быть, как засахарившийся мёд, как напиток, которым поил Питер.

– Не надо. – Листья шелестят и открывают маленькое бледное лицо; она пугается и отпрыгивает назад.

Самый маленький мальчик, который сосал край рубашки, смотрит на неё широко открытыми перепуганными глазами.

– Эти цветы плохие. – Одной рукой он прикрывает рот и нос, будто старается не шуметь или не вдыхать слишком глубоко, так что слова звучат невнятно.

Она смотрит на палец, перепачканный пыльцой, и торопливо вытирает его об рубашку. Она что, в самом деле собиралась это попробовать? С чего бы ей так поступать? Она не дурочка, чтобы тащить в рот незнакомые растения. Они могут быть ядовиты. Но этот головокружительный запах цветов, от которого так уютно, и безопасно, и…

Она поднимает воротник ночной рубашки и прикрывает рот, чтобы не вдыхать этот одуряющий запах. Где она? Она раньше не видела эту часть острова. Она была в лагере, а потом… бегала. Питер, тропинка, а потом эта игра. Она пристально смотрит на мальчика, но он не пытается её осалить или выдать, где она.

– Ты в порядке, Венди?

– Это не моё имя. Я…

Охх, хочется вопить от огорчения, но если рядом кто-то есть, она выдаст их обоих. Она положила в рукав камешек из супа – тот, которым чуть не подавилась, – и теперь достаёт его, сжимая, пока руке не становится больно, а глаза не начинает жечь.

– Тебе Питер тоже придумал новое имя? – Глаза мальчика, что виднеются над ладошкой, которой он прикрывает рот и нос, круглые от любопытства, а не от страха. – Меня раньше звали как-то по-другому, но теперь я Тимоти. Питер дал мне какое-то имя, но мне не понравилось, так что я выбрал другое. Он иногда разрешает, если…

Он бросает взгляд вдоль тропинки и напрягается. Она смотрит туда же и замечает, как тень мелькает и прячется за деревом.

– Что… – Но Тимоти уже исчез. Улепетнул по тропинке и бросил её одну.


Она щурится, но тени уже не видно. Может быть, это всё только её воображение. Стрекочет какое-то насекомое – звук, как от сверчка, но ещё похоже, будто пальцем водят по краешку влажного бокала и стекло поёт. Вот бы у неё были с собой сачок и банка для образцов! Она делает шаг вперёд. Звук резко обрывается, по спине продирает мороз. Ещё шаг – и ощущение, что за ней следят, крепнет – твёрдое, несомненное, пугающее. Она вертится, ожидая увидеть Берти или даже Питера, которые тянутся к ней, чтобы осалить. Но никого нет. Как будто кто-то зовёт по имени в пустой комнате, только ещё хуже, потому что она сейчас даже имени своего не знает.

Она расправляет плечи и поднимает голову. Она не заплачет снова, она не позволит себе сломаться под весом всего, что она не знает. И уж точно она не позволит мальчишкам прятаться и пугать её только потому, что она девчонка.

– Эй? – Она делает шаг и заставляет себя говорить громче. – Там кто-нибудь есть?

Хрустит ветка. Девочка поворачивается на звук, но в темноте ничего не разобрать. Тропинка впереди сужается, деревья склоняются над ней, образуя тоннель. Есть что-то зловещее в том, как неестественно близко они подступают. На ум приходит глубокая дыра, ход в земле или пасть огромного зверя, который поджидает её, чтобы проглотить – как в той истории про Иону и кита. Но вдруг тропинка ведет к спасению?

Она делает ещё шажок. Что-то ударяет по ступне сверху. Она отпрыгивает, и ещё что-то бьёт по плечу – острое, будто насекомое ужалило. Она крутится на месте, но всё ещё никого не видит, и рассерженно кричит:

– Питер, это ты? Прекрати сейчас же! Это не смешн… – она обрывает фразу, потому что ещё одна штука едва не попадает в неё и улетает в опавшие листья, покрывающие тропинку.

Девочка уворачивается, прикрывает голову руками и ухитряется поймать несколько снарядов, не подставившись под удар. Она поднимает руку, собираясь швырнуть их обратно в заросли и продемонстрировать, что она не беззащитна, но даже не видит, в кого кидать.

Она пятится по тропинке, и когда снаряды перестают стучать по земле, она останавливается, чтобы рассмотреть, что поймала. В основном камешки, и среди них – один наконечник стрелы. У неё есть такой дома в коллекции. Кухарка подарила. Ей специально прислали из Канады. Давным-давно её племя делало такие и охотилось с их помощью. Теперь они всё ещё их делают, но уже не охотятся.

Тот, что у неё в руке, не острый, но всё равно повезло, что её только задело. Возможно, те, кто швырялся, не хотели ранить, только отпугнуть.

Она выбрасывает камни и вертит наконечник в руках, рассматривая поближе, – жаль, что она так мало знает. Может быть, она бы что-нибудь поняла по этой стреле. Она пыталась расспросить Кухарку подробнее о её подарке, но когда речь заходила о настоящих вещах, а не о сказках, передаваемых из поколения в поколение, она будто грустнела. А ещё она удивилась, словно не ожидала, что кто-то спросит. Только когда Кухарка не смогла ответить на все вопросы, она признала, что знает не так много об истории своего племени, как следовало бы, потому что покинула Канаду совсем маленькой и с тех пор не возвращалась туда – и это её беспокоило.

Тогда мама зашла на кухню, велела прекратить приставать к Кухарке и прогнала дочь, хоть Кухарка и говорила, что не против. Девочка прокралась обратно и увидела, как мама и Кухарка шепчутся, соприкоснувшись лбами. Они обе выглядели расстроенными (она и не знала, что взрослые могут так расстраиваться!), так что она поспешила уйти.

– Ха! Я нашёл тебя! – Пальцы смыкаются вокруг её руки, и она вскрикивает от неожиданности. – Теперь ты должна мне помочь найти остальных. Такие правила.

– Берти? – Она крепко сжимает пальцы, пряча наконечник.

У Берти потный лоб, он тяжело дышит. Из-за этого, а ещё потому, что он старается не смотреть ей в глаза, она не поправляет его: ведь она теперь водит, а он должен убегать. Ему страшно, он не хочет прятаться в темноте один, хоть никогда и не признается, особенно перед девчонкой. До неё внезапно доходит: если прятки продолжаются, кто тогда кидался в неё?

– Ты кого-нибудь уже нашёл?

– Нет. – Берти будто испытывает облегчение, но выпячивает грудь, а в голосе прорезается командирский тон. – Ты первая. Теперь ты должна мне помочь.

Он всё ещё держит её за руку. Пальцы влажные, липкий страх сочится сквозь них. Она оглядывается, но там ни следа того, кто кидал камни. Может быть, они не пытались её ранить или напугать; может, они хотели предупредить её. Но о чём? Может, там что-то опасное в конце тропинки? Или что-то, что нужно оберегать?

– Пошли. – Берти настойчиво тянет её за руку.

Будет ещё время разобраться с этой загадкой. Да к тому же Берти только всё испортит. Он слишком шумный, а сейчас ещё и слишком нетерпеливый. Его жажда уйти отсюда осязаема. Она чувствует, как пульсирует кровь в кончиках его пальцев, и это почти заразно. Из-за него и ей хочется убежать.

– Ладно, пошли найдём остальных.

Она идёт за Берти, не обращая внимание на холодок на коже, будто чужая рука касается её шеи, и говорит себе, что это ради него они уходят, а не из-за неё.





7. Поиграем в войну





В центре острова находится что-то ужасное.

Осознание чёткое и жестокое – она просто поняла это так же, как поняла, что за окном детской парит мальчик. Сердце колотится слишком быстро, на миг она теряется. Хочется, чтобы всё это было просто ужасным и прекрасным сном, но нет – она всё ещё здесь, в Неверленде.

Она не собиралась спать. Тут небезопасно ни для неё, ни для Джейн. Она собиралась лишь немного посидеть, оперевшись на гладкий древесный ствол, и дать отдохнуть ноющим глазам. Но ум предательски убаюкал её картинками дома, Джейн, Мэри и Неда – любимых людей в безопасности, в недосягаемости для Питера. Затем она проснулась среди спутанных корней, с колотящимся сердцем и с ощущением, что совсем рядом есть что-то ужасное.

Венди трёт рукой лицо, на котором отпечатались листья. Она пытается стереть и сны, вот только это не сны. Скорее воспоминание, но такое, которое никак не ухватить, ускользающее, как дым.

Она встаёт и потягивается с хрустом в суставах. Это не только потому, что она лежала на земле и корни то там, то тут впивались ей в спину. Она повзрослела. Она выросла. А Питер – всё тот же мальчик, каким был. Она вспоминает, как он стоял у кровати дочки – злорадная ухмылка, огненно-рыжие волосы.

Возвращается то неуловимое воспоминание, режет, будто ножом – они бегут меж деревьев, держась за руки. Я покажу тебе один секрет. Очень интересный. Такой, какой я раньше никому не показывал. Ощущение такое реальное, что Венди хватает воздух, пытаясь восстановить дыхание. Но когда она пробует удержать это чувство, вместо воспоминания открывается рваная дыра, будто из ткани вырван клок. Пошли, Венди. Скорее. Это самый лучший секрет на свете, я обещаю.

Венди сжимает челюсти так, что зубы ноют. Случилось там что или не случилось, когда она была здесь в прошлый раз, это неважно. Важна Джейн.

Когда она присела отдохнуть, на небе сияли звёзды, но теперь солнце встало и неуклонно ползёт по небу. Не определить, сколько времени уже потеряно. Венди идёт быстрым шагом, пока не покидает лес и не выходит обратно на пляж. Удивительно, но корабль куда ближе, чем она думала. Неужели пейзаж изменился, пока она спала, а линия берега закруглилась, повинуясь капризу Питера? Или она просто прошла дальше, чем представляла?

Там, куда не достаёт прибой, песок изрыт ямками – воспоминанием о мальчишках, что окружали корабль, не подходя слишком близко. Она помнит, какой праздник устроили в честь них мальчишки, когда Питер наконец-то опустил её, Джона и Майкла с небес. Вокруг остатков корпуса корабля – длинные ветки; там можно устроить шалаш. Джейн была тут? Питер привёл мальчиков, чтобы встретить её, на то же место, где они встречали Венди?

Она едва не наклоняется, чтобы потрогать следы на песке, будто она может различить, какие из них принадлежат Джейн. Её дочка здесь, в Неверленде. До сих пор кажется, что это невозможно. Эти два мира не должны были соприкасаться. Джейн – это та жизнь, которую Венди построила, защищаясь от Питера. Нужно было всё ей рассказать. Спасти её.

Венди судорожно вздыхает. Её умная, любознательная дочка. Окажется ли она умнее, чем Венди, более устойчивой к чарам Питера? Остаётся только надеяться.