Дорогая Венди

Она торопливо идёт по коридору, почти бежит, шлёпая босыми ногами по плитке. Она умеет летать. Просто нужно увидеть небо; нужно взлететь с небольшой высоты.

Проходя через комнаты отдыха, Венди опускает голову и идёт медленнее. Ей везёт: три женщины покидают большую комнату, как раз когда она проходит мимо. Венди пристраивается к ним и поднимается по лестнице на второй этаж – палаты там лучше, больше и обставлены красивее. Там живут те пациенты, которые сами отправились на лечение, или те, у чьих семей больше денег, чем здравого смысла.

Однажды Венди и Мэри пробрались сюда. Несколько часов они прятались и наблюдали за «пациентами», к которым был приставлен свой персонал и к которым относились скорее как к постояльцам в отеле. Девушки не сомневались, что рано или поздно их поймают, постоянно хихикали в ладошки и тащили кексики и бутерброды с подносов, оставленных без присмотра. Их так и не обнаружили, они проникли сюда, как призраки, и вернулись незамеченными. Пришло время снова стать призраком.

На лестничной площадке она отстаёт от женщин. На противоположной стороне коридора – окна, выходящие на лужайку, и она направляется к ним. Через стекло видно французские балкончики – места на них хватит только чтобы встать. Окна заперты, но в отличие от тех, что внизу, без решёток.

Мэри научила её вшивать в платье незаметные кармашки, и теперь Венди достаёт из одного такого кармана набор шпилек, которые она украла у сестры милосердия. Замок легко поддаётся. Она распахивает окно и выбирается на балкончик. Свежий ветерок приветствует её, она раскидывает руки и почти скулит от облегчения. Так близко. Неверленд лежит прямо по ту сторону до боли близкого неба.

Венди кладёт ладони на каменную ограду, нежась об нагретый солнцем камень, и через мгновение влезает наверх. Камень достаточно широкий, чтобы хватило места босым ногам. Она приседает и смотрит вниз. Вообще-то здесь не очень высоко, но изумрудная лужайка кажется немыслимо далёкой. Она отцепляет одну руку от ограды, потом другую и выпрямляется, раскинув руки.

Она быстренько слетает туда и вернётся. Даже если она не встретит Питера, ей просто нужно ощутить ветер на коже, взмыть в небо и увидеть обратную сторону звёзд. Один глоток воздуха Неверленда, а потом она вернётся и пробудет здесь столько, сколько захотят Джон и доктор Харрингтон; она не будет жаловаться, не будет плохо себя вести. Она легонечко наклоняется вперёд, перенося вес тела и дожидаясь, пока небо подхватит её, а ноги оторвутся от камня.

– Венди. – Тихий, напряжённый голос Мэри.

Она не кричит, и, наверное, именно поэтому Венди не дёргается от неожиданности и сохраняет равновесие. Мэри неотрывно смотрит на неё тёмными, широко раскрытыми глазами. Венди так старалась, чтобы её никто не увидел, что не заметила, что за ней идут.

– Что ты творишь? – резко спрашивает Мэри, глядя на неё с укором.

Ухожу.

Венди не говорит этого вслух, лишь проглатывает внезапный болезненный ком в горле. Ну да, она обещала себе, что вернётся, но в глубине души знает, что когда её ноги ступят на песок пляжа Неверленда, она уже не обернётся назад. Как скоро она забыла бы Мэри? А братьев? Забыла бы всё на свете? Она бы разбежалась и бежала, бежала бы, ни разу даже не подумав об Англии.

Потому что в этом весь Неверленд: трусливо сбежать, даже не попрощавшись. Оставить позади всё, что ты как будто любил, чтобы отдаться чистой детской радости. Никаких обязанностей, никаких последствий, никаких забот и никаких перемен.

Венди давится этим осознанием – что-то среднее между кашлем и всхлипом. Разлом внутри всё ширится. Она ощущает свою беззащитность. Стоит тут с бритой головой, доказывая, что доктор Харрингтон прав. Она больна и представляет угрозу для самой себя; ей нужна помощь.

– Я не знаю, – едва шепчет она.

Она не может пошевелиться – ни спуститься с ограды, ни упасть. Мэри протягивает руку. Проходит будто целая вечность, но наконец Венди сокращает расстояние, которое казалось бесконечным, и касается ладони. Прикосновение приводит её в чувство, и она до боли крепко сплетает пальцы с пальцами Мэри. У Мэри тёплые руки; на коже мозоли от шитья и готовки на кухне лечебницы.

– Прости, я думала… – дальше она не может ничего сказать. Слова впиваются в горло, как битое стекло. О чём она думала? Мэри крепко держит её и обнимает, как только Венди спускается.

– Я думала, если я смогу полететь…

– Дура, – шепчет Мэри, и Венди напрягается в её объятиях, но Мэри её не отпускает. Через миг и сама Мэри расслабляется, а вслед за ней и Венди.

– Тшш. – Мэри гладит её по лысой голове. – Не надо никому ничего доказывать. Ты умеешь летать, но если они увидят, они просто привяжут тебя и сломают крылья.

Венди отодвигается, уставившись на подругу. У Мэри всё тот же прямой, дерзкий взгляд, но глаза озорно блестят.

– Думаешь, я попадусь на их уловки? Думаешь, мне неохота наорать на них и врезать по мерзким рожам каждый раз, когда сёстры говорят со мной медленно, считая, что я глупая, раз родилась не в Англии, или потому, что у меня кожа не белая? Но нет, я не попадусь на это, и тебе не надо.

Венди переводит дыхание. Мэри права. Чем сильнее бороться, тем прочнее станут оковы. Но это не означает, что они не могут сопротивляться: их маленькие кражи, временные кармашки в одежде, взломанные замки и маленькие незамеченные побеги – вот их способы борьбы.

Венди вытирает рукавом щёки и нос. Мэри понимает её лучше всех, и она права. Неверленд принадлежит ей, это её сокровище, и она не выдаст его и не позволит использовать против себя. Достаточно и того, что в глубине души Венди знает: если бы она прыгнула, небо ни за что не дало ей упасть. И однажды они с Мэри полетят вместе.





* * *


Венди вглядывается в кроны деревьев, надеясь заметить яркий всполох птичек, которых она помнит с детства, – тех, которые щебетали, когда она опустилась на пляж. Теперь здесь пугающая тишина и ни следа птиц, будто они все улетели, когда она вошла под полог леса. Ветер качает кроны в жутком безмолвии. Она замечает движущееся пятно, но не красное или голубое. Оно коричневато-серое и исчезает меж ветвей слишком быстро, чтобы Венди успела заметить. Когда она смотрит туда, там уже ничего нет.

Венди плотнее закутывается в шаль, но больше ничего не мелькает. Листья рисуют теневые узоры на лесной подстилке. Ветерок шевелит листву, но всё остальное недвижимо. Лес будто полон призраков, и Венди кажется, что за ней наблюдают. Даже деревья выглядят бледными, как будто вылинявшими, с почти прозрачными листьями – не деревья, а призраки деревьев. Она ускоряет шаг и выходит из леса – перед ней каменистый склон, подступающий к лагуне. Точно на своем месте. По крайней мере, в этой части Неверленда ничего не изменилось.

Крошечные ракушки и окаменевшие морские звёзды и жуки усеивают пористый камень, который окружает лагуну и прячет её от глаз. Венди проводит пальцами по камню. Джейн бы тут понравилось. Та бы, наверное, знала, как называются все эти существа, застывшие в камне. Венди отдёргивает руку, от тоски по дочери до боли перехватывает дыхание.

Она снимает шаль и повязывает на пояс, потом расстёгивает манжеты и закатывает рукава. Проверяет карманы – всё на месте. Тянется, и камень сам ложится ей под руку – всё как она помнит. Она отталкивается ногой, подтягивается вверх и ищет опору для ботинка. Её суставы уже не так гибки, как прежде, но пальцы ещё помнят, за что ухватиться. Как и деревья, скалы в Неверленде знают, что такое приключения, понимают, когда хочется залезть выше всех. Царь горы. Или царица.

Тело приятно разогрелось от лазанья, и Венди упивается этим ощущением: мышцы тянутся, пот выступает под одеждой. Ей нравится, что она тяжело дышит. Всё это так непохоже на домашние занятия в Лондоне. Там самой большой нагрузкой стала бы прогулка в парке или игра в крокет, но тут она снова та самая Венди. Та девочка, что умела летать.

Восторг переполняет её, но за ним следом появляется и страх, ползёт вверх по спине. Её мучает воспоминание о том, как она взбиралась по скалам в тайное место. Питер что-то ей показал, но что?

То, что напугало её.

На верху склона Венди останавливается на минутку. Ветерок приносит от воды скверный запах, как будто с гнильцой. Уже должен быть слышен щебет русалочьих голосов, убаюкивающая мелодия их песен. Но тут такая же тишина, как и на пляже. Отблески пляшут на водной глади, так что приходится щуриться, но в глубине никого не видно. Русалки прячутся от неё? Или что-то их напугало?

Чутьё велит ей немедленно повернуть назад, но если бы она и хотела, гравитация решила за неё. Пошатнувшись, она катится вниз по склону прямо к голубому глазу лагуны.

У нее перехватывает дыхание, и она может только прикрывать лицо и пытаться замедлить скольжение. Ступня за что-то цепляется, боль простреливает всю ногу, и на какой-то миг она в воздухе, но не летит, а падает. Врезается в заросли высокой травы и глянцевых розовато-лиловых цветов, жестокий удар оставляет синяки и забирает остатки воздуха из лёгких. Она катится дальше и останавливается прямо у кромки воды.


Венди со стоном втягивает воздух, кашляет – в какой-то миг она уверена, что задохнётся, утонет на суше. Голубое небо дразнится с вышины, такое чистое, прекрасное и яркое; всё тело болит. Проходит несколько секунд, прежде чем она перекатывается и опирается на руку, пытаясь встать. Ладонь скользит по траве и зловонной грязи – вот откуда доносился тот запах; рука окунается в воду, и Венди встречается взглядом с пустыми глазницами черепа, который пялится на неё с берега.

Венди подаётся назад, мгновенно забыв про боль. Скелет лежит, одну руку откинув, а другой подперев голову, которая покоится на выбеленных солнцем костях. Нижняя часть тела уходит под воду – такую прозрачную, что ниже пояса до боли отчётливо видны кости мощного хвоста, лишённого блестящих чешуек.

Венди ползёт вперёд, останавливаясь на мгновение, чтобы коснуться черепа. Этого не может быть. Просто не может быть того, что она видит, пусть доказательства и лежат прямо перед её глазами. В Неверленде смерти нет. Так сказал Питер.

Но вот лежит череп, с этим невозможно спорить, эта правда выступает против правды Питера, а Венди давно уже перестала верить людям на слово насчет того, как устроен мир. Она проводит пальцами по бледному изгибу кости. Здесь должны быть густые блестящие локоны, куда вплетены ракушки, кораллы и цветы. Она опускает руку. Кто это? Венди пытается вспомнить лицо каждой русалки – почти человеческие лица, но в то же время удивительно иные – острые подбородки, чёткие выступающие скулы, сияющие перламутром глаза.

Воспоминания раньше были предельно чёткими, а теперь, когда они так нужны, будто выцвели и ускользают тем скорее, чем старательнее она пытается их поймать. Голоса, поющие песню, звенят в голове, так подходящие их музыкальным именам; они пели ей из воды, когда она встретила их впервые: Водяная Лилия, Морская Роза, Коралловая Веточка.

В глубине лагуны – ещё скелеты. Десятки. Какие-то перепутаны, какие-то лежат отдельно, некоторые выглядят так, будто их просто принесло течением. Вопит чайка, и Венди подпрыгивает. Она смотрит вверх и, заметив чёткий птичий силуэт, который скользит по безоблачной сини, ёжится, думая, чем кормился этот загнутый клюв.

Руки дрожат от ярости, что вырастает из горя, но Венди подбирает первый попавшийся под руку камень и швыряет в птицу. Камень улетает далеко в сторону и по дуге падает обратно в воду, разбивая гладкую поверхность, так что мелкие волны беспокоят кости у ног Венди. Она давится всхлипом, а птица безмятежно скользит прочь.

Венди закрывает глаза и пытается вдохнуть, но грудь сдавило. Теперь, когда ей уже не нужно, память потоком возвращается, принося с собой ощущение пальцев, расчёсывающих её волосы, сплетни и шепотки, что следовали за сверкающими хвостами, взбивающими воду. Русалки знали каждую пядь тайных подводных путей, пронизывающих всё пространство под островом. Они могли мгновенно проплыть по ним, перенося новости с одного края острова на другой. Раньше птицы были их друзьями, они приносили клочки новостей, чирикая на языке, которого Венди не знала. А теперь легко представить, что эти туннели тоже забиты костями, так что каждый кусочек острова пронизан под ногами смертью.

Дело ведь не только в мёртвых русалках; Венди эгоистично скорбит по тому, что они знали и могли рассказать. Она уверена: они точно бы указали, где искать Джейн.

Венди открывает глаза. Отзвук песни летит над лагуной, последняя несыгранная нота флейты. Венди без толку пытается отчистить штаны, но только растирает по ткани ещё больше грязи. Она вспоминает, как сидела с Мэри у окна в гостиной, как они придумывали, где изменить крой, как шили вручную, и Мэри делилась своими грандиозными идеями насчёт булочной, которую она обязательно когда-нибудь откроет. Ещё один сдавленный звук, почти смешок, отдающий вкусом соли, – и Венди вытирает глаза.

Что могло убить их – так быстро, столь многих? И почему Питер этому не помешал?

Она уходит от воды, необъяснимо злая на себя саму, на Питера, на русалок. Ей и на пляже-то не следовало так долго задерживаться, а теперь она потеряла ещё больше времени. Неверленд, может, и невелик, но здесь столько местечек, где может спрятаться смышлёный мальчишка. Плюс ко всему, Питер способен всё тут изменить, если ему вздумается. Джейн может оказаться где угодно.

Так, куда теперь? К пиратам или к индейцам? Тело отзывается возмущением и усталостью, но Венди подавляет и то и другое. Можно пойти напрямик и срезать путь до обломков корабля. Если бы она подумала загодя, она бы так и сделала с самого начала – ведь именно на тот пляж Питер принёс её впервые. Почему бы ему не принести туда и Джейн?

Она огибает лагуну и взбирается на противоположный склон. В этот раз ей уже не так весело. Камни всё так же послушно ложатся под руку, но тело болит после предыдущего восхождения и падения. Наливаются синяки, да к тому же она уже не девочка. Она старовата для игр в царицу горы.

На вершине она останавливается на минутку, чтобы убрать с лица липкие от пота волосы и попытаться найти тот странный дымок, который видела раньше. С этой стороны лагуны она видит лес сверху. Она уже собирается спускаться, как вдруг видит, что несколько ветвей колеблются, и явно не от ветра. Облетают листья, обрисовывая путь чего-то невидимого. Нечто прыгает от дерева к дереву, качая их своим незримым весом.

Пульс ускоряется. Что бы это ни было, оно куда крупнее птицы или белки, или даже тех маленьких золотистых обезьянок с белыми мордами, которых она училась замечать среди листвы под руководством Питера. Это нечто удаляется от неё, но страх всё равно держит её на месте.

Призраки – приходит непрошеное слово. В Неверленде раньше не было привидений, но раньше здесь никто и не умирал.

Ещё одна мысль крадётся вслед за первой, сжимая сердце будто в кулаке. Не призраки, чудовища.

Она бежит, держа Питера за руку, задыхается, но пытается не отставать. Я покажу тебе секрет, Венди, такой, какой я раньше никому не показывал.

В сердце острова – что-то кошмарное. Что-то, что Питер однажды показал ей. Но когда она тянется к этому, в голове будто захлопывается дверь, так резко, что бьёт по пальцам, и остаётся только растерянно моргать.

Кроны деревьев успокаиваются так же внезапно, как и колыхались. Она… Там что-то было…

Венди трясёт головой, ждёт несколько ударов сердца. Что бы там ни было, это неважно. Она окидывает взглядом деревья, пытаясь увидеть, что бежало, но там ни следа. Ветви больше не колышутся, но и птицы не поют. Даже деревья не поскрипывают от простого ветра.

Призраки. Неверленд населён призраками. В лагуне полно скелетов – на острове, где ничто не должно умирать, а её дочь бродит где-то здесь. Нужно найти Джейн. Венди решительно отворачивается от деревьев и продолжает спуск.





6. Прятки





Везде вокруг неё спали мальчишки, ещё разок набив животы супом из грязи и камней. В этот раз она не ела, и теперь её пустой желудок урчит и ноет. Как она тут выживет? Как эти мальчишки выживают, питаясь только грязью, корой и листьями? Она старается не думать об этом, потому что мысль вызывает неясное беспокойство.

Разве мама не рассказывала про Ловкую Швейку, которая побывала в стране детских призраков? Мальчишки вокруг достаточно материальные, но, может быть, они и в самом деле призраки? И поэтому им не нужно есть так, как ей. Хотелось бы вспомнить, как именно Швейка из сказки пыталась освободить тех детей. Тогда она помогла бы мальчишкам, отправила бы их домой. Они наверняка так же скучают по своим мамам и папам, как она по своим.

Питер всё твердит, что она здесь для того, чтобы стать их мамой. Из этого следует, что, вероятно, здесь нет ни других матерей, ни сестёр, ни отцов, ни тётушек – как и дядюшек. Только она сама и мальчишки. А это значит, что никто ей не поможет и не расскажет, как попасть домой.

Она осматривает лагерь. Последние язычки огня светятся тёмно-оранжевым, от пепла поднимаются струйки дыма. Тут раньше был дым, да? Она смотрит вверх, но там только полная луна неестественно ярко сияет над деревьями. На самом деле, в этой луне вообще нет ничего естественного. Это гладкий серебристый диск, будто монетка, подвешенная в небе, или дыра, прорезанная в тёмной бумаге, через которую пробивается яркий свет, – совсем не похоже на настоящую луну.

Эта мысль прошивает её, и она просто начинает рыдать ни с того ни с сего. Она злится на себя за это: такая ведь ерунда… но она скучает по своей луне, которую видно из её окна.

На прошлый день рождения дедушка повёл её на экскурсию по Королевской обсерватории. Она чувствовала себя очень важной и очень взрослой, особенно когда дедушка договорился с одним своим другом оттуда – настоящим учёным, таким, какой станет однажды и она, – чтобы она посмотрела в телескоп на Луну. Она помнит, какой большой, близкой и нереальной выглядела Луна – все эти тени, провалы и кратеры, которые невозможно рассмотреть без специальных линз в телескопе.

Почему она так хорошо помнит эту поездку, а собственное имя ускользает? Будто кто-то задернул занавеску, отделив часть её разума; она знает, что там что-то есть, скрытое от взгляда, но размытое и искажённое. Если не сосредотачиваться на этих вещах, они исчезнут. Что ещё хуже, время от времени ей кажется, что и она не прочь всё забыть.

После еды, которую Питер окрестил ужином, он вновь потащил всех на пляж, чтобы поиграть в сложную игру, в правилах которой она так и не разобралась. Она сперва запуталась, но затем пролетели часы беготни и топота вместе с мальчишками – они топали ногами и звали друг друга. Всё это время над головой светило солнце, круглое и палящее, и никуда не двигалось, хотя, пока они ели, собирались сумерки. Только когда Питеру наскучила игра, она заметила, как устала, как перепачкалась, что её ночная рубашка жёсткая от соли, а волосы спутаны.

Что бы сказал дедушка? Она едва не хихикает от этой мысли, но вместо этого икает и размазывает слёзы по щекам. Он всегда хвалит её, когда она сидит прямо, держит ноги вместе, а руки аккуратно складывает на коленях. Когда она забывает держать осанку или вертится, когда возбуждённо подпрыгивает, торопясь продемонстрировать ему последние пополнения в своей коллекции, он замолкает и хмуро сжимает губы. Он считает, что наука – неподходящее занятие для юной леди. Но ведь он повёл её в обсерваторию, так что, может быть, глубоко в душе он всё-таки добрый, пусть мама так и не думает.