Дорога в Китеж

Вокруг государя шла упорная маневренная война между сторонниками Манифеста и его противниками. На поверхности ничего не происходило – ни заседаний, ни дискуссий, ни конфронтаций. Всё это напоминало шахматную партию, в которой оппоненты долго раздумывают над каждым следующим ходом.

Инициативой владел Лорис-Меликов. Пользуясь своим положением начальника всех правоохранительных сил, отвечающего за безопасность государя, Михаил Тариэлович уговорил царя перебраться из опасного Петербурга в Гатчину, которая будет превращена в неприступную крепость. Фокус был не в безопасности, а в особом режиме, который устанавливался в загородной резиденции. Доступ к особе императора строжайше ограничивался вплоть до изловления всех подпольщиков. Даже члены кабинета министров могли являться во дворец не иначе как по вызову и в строгом соответствии с протоколом.

Замысел Лориса был очевиден. Голосование 8 марта выявило всех противников Манифеста. Министр намеревался изолировать императора от их вредоносного влияния. Даже обер-прокурор, ближайший советник Александра, прежде часами не выходивший из царского кабинета, теперь должен был предварительно списываться с лорисовской канцелярией, обосновывая необходимость каждой аудиенции.

Получив доступ к венценосной особе, высшие сановники государя могли попасть в Гатчину не иначе как специальным поездом, состоявшим из локомотива и единственного вагона.

– Он переиграл вас! – сказал Воронин начальнику, узнав об этих новшествах. – Сам будет проводить в Гатчине столько времени, сколько пожелает, а вас станет пускать изредка и ненадолго. К Лорису присоединится Константин – ему как члену августейшей семьи можно приезжать в Гатчину когда угодно. Вдвоем они заморочат царю голову. Государь внушаем и… – Он хотел сказать «недалек», но нашел более уместное слово: – …И бесхитростен.

Победоносцев слушал причитания помощника безмятежно.

– Что вы волнуетесь? Бог на нашей стороне, надобно доверять Его промыслу. А также новейшим открытиям науки.

– Какой науки? – удивился Воронин.

– Диэтологии. – Победоносцев важно поднял палец. – Науки о здоровом питании. Ученые доказали, что человек есть то, чем он питается. И в химическом смысле, и в медицинском. Коли пища здоровая, организм здоров. Коли вредная – тело болеет.

Вика смотрел на обер-прокурора в недоумении.

– То же, и в еще большей степени, относится к пище умственной, – тоном лектора продолжил Константин Петрович. – Мысли и сведения, которыми кормят человека, определяют его взгляды и поступки.

– И я о том же! Лорис и его присные будут пичкать государя своей отравой!

– Иногда полезна и отрава. Но еще благотворней лечебное голодание. Пусть либералы монополизируют государя, перекормят его собой и до смерти ему надоедят. Лорис будет давить на царя своей самоуверенностью, требовать решений по массе сложнейших вопросов, чтобы продемонстрировать свою ценность и незаменимость. Я знаю моего Сашу, ему это не понравится. Всю жизнь ему давали понять, что он недостаточно остр умом, недостаточно образован – одним словом, недостаточен. Константин Николаевич со своей миной мудрого старшего родственника будет государю особенно докучен. Александр дядю не выносит. У него есть особая категория: «мамины мучители» – те, кто был на стороне фаворитки. Царь будет скучать по разговорам со мной, но я-то в Гатчину ездить не стану. Пусть сначала как следует проголодается. Тогда каждое мое слово будет проглочено с жадностью.

– Не рискованно ли прерывать ваши доверительные отношения? – засомневался Воронин.

– А они не будут прерваны. Я каждый день буду писать государю. Среди прочего поминая о том, что препятствием к нашим очным встречам является Лорис. А когда государь пришлет мне прямое приглашение, я расхвораюсь. Незачем настораживать армянина. Пусть считает, что все козыри у него. В письмах я буду безошибочно угадывать чаяния государя, разрешать его сомнения, вовремя давать нужные советы. Не по наитию свыше. Мне поможете вы.

– Каким образом?!

– Я посоветовал государю обновить ближайшее окружение. Секретари и адъютанты, обслуживавшие его в бытность наследником, – люди лично ему приятные, но, увы, безо всякого государственного опыта. С ними хорошо выпивать и охотиться, но не управлять державой. То есть, разумеется, прогонять их незачем, в Гатчине государю без приятелей будет тоскливо, однако надобно обзавестись умными и умелыми помощниками. Вас, Виктор Аполлонович, вечно всем одалживают. Такова доля хорошего работника. Будете временно состоять при особе императора в качестве секретаря по статским вопросам. Всё уже решено. С Михаилом Тариэловичем затруднений не возникло, он горячо поддержал вашу кандидатуру.

Обер-прокурор слегка раздвинул бледные губы в улыбке.

– Будете отправлять мне подробнейшие отчеты. Ими я и стану руководствоваться. Вся корреспонденция из Гатчины наверняка будет перлюстрироваться, но мы с вами установим связь через курьера. Корнелии Львовне жить с вами во дворце нельзя, но она может каждый день вас навещать. Она будет забирать ваши доклады и передавать вам мои инструкции.

«Лорис хороший шахматист, а этот – гроссмейстер», – с восхищением подумал Вика.

Потом был разговор с Лорисом, который сказал, что назначение действительного статского советника временным секретарем его величества – превосходная идея, и тоже попросил делиться наблюдениями.

Так Виктор Аполлонович в Гатчине и жил: министру внутренних дел докладывал явно и устно, а обер-прокурору – тайно и письменно, через жену.





* * *


Как и предвидел Воронин, жизнь в золотой клетке оказалась невыносимо скучна.

Начать с того, что клетка была не особенно золотой. Гатчинский дворец давно находился в полузапустении, три последних царя его не жаловали и бывали здесь редко. Безопасность и комфорт плохо сочетаются друг с другом, пример тому – средневековые замки.

Повсюду стоял грохот, под ногами хрустела известка, в воздухе летала пыль, топали сапожищами люди в рабочей одежде. Это в корпусе, предназначенном для проживания императорской фамилии, срочно меняли водопроводные трубы и проводили электричество, сигнализацию, рыли подземный ход на случай аварийной эвакуации. Делали всё это не мастеровые, ведь посторонних в резиденцию не пускали, а чины дворцовой полиции, у которых получалось неважно. То зальет половину этажа, то перегорит свет, то кого-нибудь пришибет отвалившейся с потолка штукатуркой.

Сами апартаменты были узкие, тесные, с низкими потолками, потому что находились в антресолях. Зато все двери выходили в прямоугольный коридор, что очень облегчало охрану. Большинство же комнат огромного дворца – их насчитывалось не менее пятисот – стояли пустые.

Император, запуганный министром внутренних дел и обер-прокурором, чувствовал себя мишенью, и всё расположение тоже походило на мишень в тире: маленькая «десятка» посередине – самодержец, а вокруг концентрические круги разноведомственной охраны. Само здание находилось в компетенции дворцовой полиции. В любое время суток близ особы государя находились личные телохранители; в коридоре расхаживали часовые; по периметру Арсенального каре под каждым окном торчали караульные. Далее, на плацу и в парке, в несколько слоев, располагались цепочки жандармских постов. За оградой дежурила лейб-гвардия. В городе Гатчина полиция проверяла всех приезжающих и проезжающих, улицы кишели филерами. По окрестным полям курсировали казачьи разъезды.

Воронина поселили в «девятке», то есть в непосредственной близости от царя. Это создавало массу неудобств. Каморка была крошечная. При полоумном царе Павле здесь хранились парики, сладкий запах пудры намертво впитался в крашеные стены. От этого Виктор Аполлонович чихал. Ночью дверь снаружи запирали – так предписывал регламент. Действительному статскому советнику выдали фаянсовый горшок с вензелем «П I» – в сущности, музейная вещь.

Житье было, как в тюрьме. Прогулки под присмотром – в парке чуть не за каждым кустом торчал служивый. При возвращении во дворец несколько раз нужно показать пропуск. Общение только с сокамерниками и охраной. Свидания с женой по расписанию. Еще и кормили дрянью: жирными кашами, щами, жареным мясом да пирогами – всякой нездоровой пищей, которую дома у Виктора Аполлоновича не употребляли. Ничего не поделаешь, государь любил русскую кухню. Корнелия Львовна привозила мужу баночки с овощными и фруктовыми пюре.

Вика ужасно завидовал агенту Водяному, который пытался найти таинственного Толстяка: методично опрашивал извозчиков, чтобы разыскать того, кто побывал в закладбищенской слободе в последний день зимы. Может быть, уже нашел?



Дни в гатчинском заточении были неотличимы один от другого.


Секретариат всероссийского самодержца состоял всего из трех человек.

Дежурный генерал-адъютант, ведавший военными делами, только назывался «дежурным». Это всегда был генерал Черевин, тот самый, что в свое время номинально начальствовал в Жандармском корпусе, не создавая проблем Лорису. Шумный, цветущий, с преогромными усами, он вообще никому не создавал проблем. Сидел Черевин в приемной, запросто заходил к государю и просиживал там подолгу. Судя по хохоту, рассказывал какие-то байки или анекдоты. Для государя в его отшельническом существовании это был человек безусловно полезный. Для государства – вряд ли.

Слева от приемной находилась комната личного секретаря его величества егермейстера князя Белоземского. Этот господин, тоже очень приятного нрава, занимался частными надобностями августейшей семьи, а также охотой и рыбалкой. На письменном столе у него обычно лежали крючки, блесны, двустволки. К Белоземскому император заходил сам. Они оживленно обсуждали, пора ли ловить плотву в дворцовом пруду, хороша ли дробь третий номер для стрельбы по воронам и прочие подобные вещи.

Новым сотрудником был только Воронин, секретарь по остальным вопросам. К нему стекалась корреспонденция и документация из всех гражданских министерств и ведомств. Каждый день курьеры доставляли сотни конвертов, пакетов, телеграмм. Виктор Аполлонович раскладывал их на трех столах по степени важности и срочности.

Выглядела царская канцелярия, если поглядеть со стороны, чуднó. Двери нараспашку, верней вовсе отсутствуют – всё на виду. В центре, в приемной, мурлычет песенки, нафабривает усы бравый генерал Черевин; слева изучает устройство новейшего английского спиннинга князь Белоземский; справа в своей пещере Воронин, как царь Кощей, над бумажками чахнет.

К новому секретарю царь зашел в первое же утро и замер на пороге, с ужасом глядя на груды еще не разложенных документов.

– Ваше величество, я буду готов к докладу в полдень, – отрапортовал Воронин.

– Хорошо, – обреченно вздохнул Александр. – Я после зайду.

Когда он появился вновь, ровно в двенадцать, бумаги лежали аккуратными стопками.

– На первом столе всё, что вашему величеству читать незачем, – показал Виктор Аполлонович. – На втором столе то, что прочитать желательно, но, в сущности, необязательно. На третьем – необходимое. Вот стопка просто для ознакомления. Стопка для отправки графу Лорис-Меликову, пусть внесет свои предложения. Эта, самая маленькая, требует личного решения вашего величества. С красными наклейками то, на что явно надо ответить отказом. С зелеными – то, что вы скорее всего сочтете возможным разрешить. Желтыми наклейками обозначены вопросы, по которым давать рекомендации я не возьмусь. С них лучше и начать. Таких документов только три.

– Вас мне Бог послал! – воскликнул государь. – То есть Константин Петрович, а это почти одно и то же. – И пожаловался: – Когда я был в Зимнем, Карл Христофорович, секретарь отца, обрушил на меня такой бумажный водопад, что я в нем захлебнулся… Пожалуй, не буду вас бояться.

Грубое лицо осветилось обаятельной улыбкой.

Назавтра сцена повторилась.

Бумаг из Петербурга поступило еще больше – бюрократический документопоток приспособился к новой топографии высочайшего делопроизводства, а всё же под руководством Воронина царь решил все насущные вопросы за полчаса.

– Мне кажется, я полюблю работу с бумагами, – сказал Александр, очень довольный. – С ними проще, чем с людьми. Даже самый сложный документ в конце концов дает в себе разобраться. Про человека же никогда не знаешь, что он может выкинуть.

– Здесь тот же принцип, что с документами, – объяснил Виктор Аполлонович. – Просто нужны помощники, которые умеют сортировать людей: сначала отсеют тех, кто не пригодится вашему величеству, а на остальных – их окажется немного – приклеют наклейки разного цвета.

Некоторое время царь молчал, обдумывая эту несложную идею, которая ему, кажется, понравилась.

– Послушайте, Воронин, а если я попрошу Константина Петровича отдать вас навсегда? Не отвечайте сразу. Знаете что, мы по вечерам ужинаем в узком кругу и музицируем. Присоединяйтесь, милости прошу.

По вечерам откуда-то действительно доносилась музыка, что было очень странно, а один раз небольшой хор стройно запел что-то народное. Странно – ни музыкантов, ни песельников Вика во дворце не видел.



Никогда он не проводил столько времени, просто глядя в окно.

После знаменательного разговора сидел на подоконнике, курил. Наблюдал удивительную картину. После обеда государь император вышел во двор в поддевке и рубил дрова. Наверное, это была такая гимнастика. А может быть, могучее полнокровное тело требовало физической работы. Силища у царя была богатырская – поленья разлетались от удара, будто картонные.

Участь монарха ужасна, размышлял Вика. Особенно, если судьба обрушивает эту тяготу на совершенно обычного, заурядного человека. Либералы называют Россию «самодержавной тюрьмой», но самый несвободный ее узник – самодержец.

В пять часов приехала Корнелия Львовна. Передала записку от Победоносцева.

– А где твой отчет? Я обещала Константину Петровичу вечером завезти.

– Я не написал там одну вещь. Хотел посоветоваться с тобой.

Он рассказал о предложении государя.

– Не соглашайся, – сразу сказала умная женщина. – Это будет ошибкой. Оставайся с Победоносцевым. Настоящим правителем будет он. Если свалит Лориса. А возьмет верх Лорис – вернешься к нему. Ты ведь мостов не сжигал.

– Но не могу же я ответить государю отказом?

– Не можешь. Однако нужно сделать так, чтобы он свое предложение не повторял. Думай.



Вечером лакей не принес ужин в комнату, а проводил Воронина в царскую столовую.

Там, в очень простой обстановке, безо всяких церемоний, сидели царь с царицей, Черевин и Белоземский.

Кормили с той же кухни, той же пакостью: борщ, гусятина с гречкой, расстегаи, вместо вина – ягодные настойки. Царь ел много, не особенно заботясь о манерах. Ее величество, миниатюрная дама, несколько похожая на комнатную собачку, первого и второго съела по чуть-чуть, а от пирожка отщипнула кусочек.

Молчали. Очевидно, во время трапезы разговаривать было непринято. «Как у крестьян», – подумал Вика. Он сидел прямой, как палка, с деревянным выражением лица.

– Дважды два? – спросил император, закончив есть.

– Не пугай господина Воронина, он человек новый, – с улыбкой произнесла Мария Федоровна. По-русски она говорила с акцентом.

Чиновник внутренне насторожился.