Дорога в Китеж
Часть 50 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Нет. И это еще одна причина, по которой я посоветовал его величеству уехать, – тихо молвил Победоносцев. – Такого рода разговоры не следует вести в месте, где в такой день повсюду глаза и уши. А еще ни к чему, чтобы присутствовал Владимир Александрович. Государев брат слишком несдержан, знать лишнее ему не следует. Я пообещал государю, что заеду позже – после того, как помолюсь у моей любимой Тихвинской иконы в Исаакии.
– Чтобы дождаться папки? Вот она.
– Ну так едемте. Нет-нет, папка пусть остается у вас. Все равно без вашей помощи мне в бумагах не разобраться.
Они вышли к подъезду. Камер-лакей подозвал черную карету с вделанным в дверцу образком.
– К Исаакию, – велел кучеру Константин Петрович.
– Не в Аничков? – удивился Вика.
– Я обещал государю помолиться, – был укоризненный ответ. – Оно и перед Армагеддоном следует.
В соборе Победоносцев встал на колени перед белой мраморной балюстрадой, за которой переливался тусклой позолотой оклад Тихвинской Богоматери. Молился он долго, истово. Шевелил тонкими губами, крестился, земно кланялся.
Воронин смотрел и завидовал. Глубокая вера у высокообразованного, умного человека дорогого стоит, думал он. Потому что ум – это всегда скепсис, сомнение, проверка любого утверждения логикой. Признание того, что есть материи, возвышающиеся над разумом, – признак мудрости. Что ж, державе нужны и мудрецы, и умники. Обладая прозорливостью и далеко проницающим взглядом, Победоносцев был трогательно беспомощен в делах практических. Без помощника он действительно в содержимом папки не разобрался бы. На доклад обер-прокурору всегда подавали документы один за другим и желательно постранично. Если листков было несколько, Константин Петрович начинал в них путаться.
«Я буду очевидцем и отчасти даже участником исторического события», – сказал себе Вика, когда они прибыли в Аничков дворец, резиденцию цесаревича.
Победоносцева ждали и сразу провели в кабинет. Воронин следовал за начальником, думая, что похож на тень тени: черный, узкий, почти бесплотный обер-прокурор, и за ним ни на шаг не отстающая фигура, тоже черная и почти бесшумная (желая привлекать к своей особе поменьше внимания, чиновник ступал чуть не на цыпочках).
Именно так цесаревич, то есть уже не цесаревич, а царь, его и воспринял – то есть никак не воспринял, не обратил внимания.
– Константин Петрович, наконец-то! – воскликнул плотный, лысоватый бородач, рядом с которым обер-прокурор казался еще тщедушней. – Я мечусь в четырех стенах, как медведь в зверинце. Никак не соберусь с мыслями. Голова кругом. Весь ужас положения только теперь обрушился на меня…
Разумеется, Виктор Аполлонович видел Александра Александровича и раньше, но никогда так близко. Отправляясь к бывшему питомцу, Победоносцев прежде не брал с собой помощника.
Издали новый царь производил впечатление именно что медведя – выдрессированного и запихнутого в мундир, но все равно неуклюжего, какого-то косолапого. Он и ходил, будто переваливался. Придворные говорили, что его высочество человек прямой и бесхитростный; менее деликатные употребляли другие эпитеты: грубый и недалекий. Все однако считали цесаревича натурой более сильной и решительной, чем его мягкий, вечно во всем сомневающийся родитель.
Но ни силы, ни решительности Виктор Аполлонович в императоре не почувствовал. В красных заплаканных глазах повелителя стомиллионной страны читалась паника.
– Вы смятены и потрясены, по-человечески это очень понятно и вызывает сочувствие, – сказал Победоносцев скрипучим голосом, в котором никакого сочувствия не слышалось. – Но вы теперь не человек. Вы – самодержец. И отныне я – единственный из подданных, перед которым вы можете себе позволить выказывать слабость. Возьмите себя в руки, ваше величество! – не столько крикнул, сколько прикрикнул обер-прокурор. – Хватит себя жалеть! Будьте тверды! Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы ее повели твердою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твердо, чего она хочет и чего никогда, ни за что не допустит. Для твердости нужна вера в Бога и в себя. Это первое и главное условие. Беда для власти, если она не верит в свое призвание и Божественное право! Если вы позволите себе распуститься, ослабнуть – тут же распустится и ослабнет вся ваша земля!
Воронин очень пожалел, что присутствует при этой сцене, и даже попятился к стене. Постороннему нельзя видеть, как всероссийского самодержца отчитывают, словно мальчишку. Император наклонил голову и насупил брови, сделавшись похож на быка, который сейчас забодает и растопчет обидчика.
– Власть – дело страшное! – продолжал бросать металлические фразы Константин Петрович. – И вы обязаны быть страшным. После случившегося – обязаны. Каждое ваше слово, каждое деяние должно греметь железом. Страна ведет битву. Полководец пал, сраженный врагами. В седло, под знамя, сели вы. Приподнимитесь в стременах, взмахните мечом! На вас смотрит всё войско!
Должно быть, обер-прокурор хорошо знал устройство своего воспитанника. Александр побагровел и, кажется, рассвирепел, но потерянным уже не выглядел.
– Довольно лекций! – рявкнул он. – Я не ученик, и мы не на уроке! Завтра – нет, нынче же, прямо сегодня – я должен начинать царствовать. Скажите лучше прямо и попросту: каков должен быть мой первый шаг? Мне нужен дельный совет, а проповеди я могу прочесть в Евангелии!
Константин Петрович поднял глаза к потолку и перекрестился.
– Благодарение Всевышнему! Вот ныне я зрю перед собой государя! Так и только так должно разговаривать вашему величеству с подданными! Что же до первого шага, то он очевиден. Новому хозяину нужен новый управляющий. Прежний довел ваше имение до беды. Отправьте в отставку графа Лорис-Меликова. Он фокусник, ведущий двойную игру. Если вы отдадите себя ему в руки, он приведет вас и Россию к погибели. Он не любит России, потому что он не русский. И не любит вас, потому что не обладает пиететом перед помазанничеством и потому что считает ваше величество ничтожеством.
– С чего вы взяли? – изумился Александр.
Обер-прокурор, не оборачиваясь, поднял руку:
– Выписку номер один.
Воронин сзади протянул нужный листок.
Подойдя к настольной лампе, Победоносцев стал читать:
– «Запись от двадцать восьмого января. Разговор с военным министром Милютиным. Л-М (это Лорис-Меликов): «Цесаревичу, чтоб не путался под ногами, мы доверим реорганизацию сводного гвардейского оркестра, и пока Бульдожка грызет эту косточку, перетасуем командование корпусом по-своему». «Запись от третьего февраля. Разговор с министром финансов. Л-М: «Наследника в эти тонкости не посвящайте, не мечите бисер. Попроще с ним. Вообразите, что имеете дело с гимназистом четвертого класса». «Запись от седьмого февраля. Разговор с адъютантом полковником…».
– Зачем вы мне читаете это? – прервал обер-прокурора император. – Во-первых, мало ли кто о чем между собой говорит? Не хватало мне еще придавать этому значение. А во-вторых, что уж, я и вправду не Ломоносов. Управляющий не обязан любить помещика, знал бы свое дело и довольно. А льстецы без Лориса сыщутся.
«Да он вовсе не так глуп, как считают», – поразился Вика.
– Это безусловно так, – почтительно склонил голову Победоносцев. – Однако согласитесь, ваше величество, что управляющий не должен вмешиваться в семейную жизнь хозяина.
– О чем это вы?
– Выписка номер два.
Получив следующую бумагу, обер-прокурор прищурился на нее через очки, выискивая нужное место.
– Не стану читать вам всю запись разговора от четырнадцатого февраля между Лорис-Меликовым и небезызвестной госпожой Шилейко. Вы можете ознакомиться с этим свидетельством позже. Изложу суть. Это план возведения морганатической супруги вашего отца светлейшей княгини Юрьевской в достоинство императрицы с пожалованием ее сыну Георгию великокняжеского статуса. Знали вы об этой интриге?
– Нет, не знал. – Александр, кажется, был потрясен. Но качнул головой, повел могучим плечом. – Что ж, хоть я Екатерину Михайловну не люблю, но по-матерински она права, заботясь о своих детях. Ну, был бы в России еще один великий князь. Ничего ужасного. Теперь-то этого, конечно, не случится.
– Выписка номер три, – сказал тогда Победоносцев. – Еще один великий князь, говорите вы, это ничего ужасного? А вот позвольте прочесть вам перехваченную записку той же госпожи Шилейко. «И впредь присылайте мне сведения по царскому поезду еженедельно. График, планируемые ремонтные работы и прочее», – пишет эта прескверная дама неустановленному корреспонденту.
– Зачем ей это? – удивился царь.
– Вот и я об этом задумался. Предположим, Георгий Александрович стал великим князем. А со старшими великими князьями, следующими куда-то на поезде, происходит несчастье. Скажем, диверсия со взрывом. Как ни чудовищно такое предположение, согласитесь, оно требует расследования. Но кто отдаст об этом распоряжение? Министр внутренних дел граф Лорис-Меликов, у которого на госпожу Шилейко свои виды?
– …Нет. В связь Вавы с террористами поверить невозможно, – подумав, сказал Александр. – И расследовать эту чертову бабу незачем. Надо выкинуть ее из России, чтоб носу сюда не совала. Как бы только сделать это без скандала и огласки?
– Действительный статский советник Воронин всё устроит, – повел назад головой Победоносцев.
Царь рассеянно кивнул, впервые взглянув на Вику.
– Про Лориса же вот что… Господа либералы, как вы знаете, мне малоприятны, но менять правительство теперь нельзя. Завтра, согласно батюшкиной воле, будет опубликован манифест о представительных комиссиях. Без Лориса эта затея может повернуть в опасную сторону. Он как никто умеет держать левую братию в узде.
– С манифестом граф Лорис-Меликов ввел ваше величество в заблуждение, – сокрушенно молвил Константин Петрович. – В присутствии господина Воронина он сказал, что покойный государь распорядился сначала обсудить проект на Совете министров. Публиковать в печати распоряжения дано не было.
– Вот как? – обратился напрямую к Воронину император.
– Так точно, ваше величество. При разговоре также присутствовал граф Воронцов, председатель столичного съезда мировых судей. Евгений Николаевич, если понадобится, подтвердит это, он человек в высшей степени честный.
– Это меняет дело, – медленно произнес Александр. – Я прямо сейчас напишу Михаилу Тариэловичу. Спрошу: не запамятовали ли вы, что батюшка желал, хотя бы для проформы, направить Манифест на утверждение в Совет министров? Солгать граф не посмеет. Мы назначим заседание на восьмое, как только завершится первая траурная неделя. Это и станет первым событием моего царствования.
Обер-прокурор почтительно склонился. Вика с секундным опозданием тоже.
Кажется, Армагеддон отсрочился.
По следу
После прошлогодней реформы министерство внутренних дел окончательно превратилось в главную государственную институцию. Третье отделение, переименованное в Департамент государственной полиции, было развернуто в мощную службу и отныне подчинялось министру Лорис-Меликову. Теперь все нити правоохраны – обычная полиция, тайная полиция, жандармерия – находились в его руках.
Действительный статский советник Воронин, прикомандированный к только что созданной Следственной комиссии, разместился в коридоре, где квартировало «секретное» делопроизводство, занимавшееся исключительно борьбой с террористами. Здесь работали мастера розыскного дела. Путаться у специалистов под ногами Виктор Аполлонович не собирался. Как и в прошлом году, после взрыва в Зимнем, он сосредоточился на боковой линии, считавшейся тупиковой.
Все основные силы были брошены на разработку первого бомбиста, который поторопился кинуть адскую машину, ранив только лошадей, и был взят живьем. Это был совсем юнец, назвавшийся мещанином Глазовым. Он уже давал показания. Второй террорист взорвал себя вместе с императором и умер, не приходя в сознание. Личность его осталась неустановленной, но это сейчас мало кого волновало. Общее мнение было, что до организаторов цареубийства и таинственного «Исполкома» можно добраться через Глазова. Уже на третий день надежда оправдалась. Засада, оставленная по адресу, что назвал арестованный, взяла связного, а от того нитка потянулась дальше.
Что ж, Бог помочь. Пусть люди работают. Воронин же решил установить личность главного убийцы, а также исследовать версию, оставшуюся вне поля зрения господ полицейских. Что если бомбистов было не двое, а больше? Если Брюнет (такое прозвище пока дали мертвецу) тоже промахнулся бы, вдруг в толпе таился и некто третий? От народовольцев вполне можно было ожидать такой обстоятельности. Они ведь и на железной дороге готовили взрыв сразу в двух местах.
Глазов божился, что Брюнета никогда не видел и о других бомбистах ничего не знает. Очень возможно. Зачем же организаторы стали бы рассказывать первому номеру, что у него есть подстраховщики?
Лорис-Меликов план Воронина горячо одобрил, но Вика не обманывался: сейчас он был больше всего нужен министру для пригляда за Победоносцевым. Каждый вечер Михаил Тариэлович вызывал чиновника к себе. Для виду поинтересуется расследованием и сразу начинает допытываться, в каком настроении Константин Петрович, да что говорит, да что думает. Готовится к Совету министров, будет биться против Манифеста, отвечал Воронин, что было совершенной правдой. Подробностей он не знал, а знал бы – не сказал.
Сотрудников Воронину не выделили. Он впрочем и не просил, отлично понимая, что все заняты делом. Помогал только сын Константин, студент первого курса Училища правоведения. По совету отца юноша выбрал специальностью криминалистику, рассчитывая по окончании поступить в Департамент государственной полиции. Именно это учреждение ныне являлось щитом и доспехом российской державы.
Мальчик у Виктора Аполлоновича рос отменный. Старательный, пытливый, пока еще, по зеленому возрасту, не столько умный, сколько умненький, но всему свое время.
Отец с сыном вели кропотливую работу. Съездили в морг осмотреть труп цареубийцы. Сделали фотопортрет по новейшей криминальной науке: причесали волосы, раздвинули веки, намазали глицерином помертвевшие глазные яблоки. Поучился, как живой. Костя был бледен и кусал губу, но ничего, держался. Вика сыном гордился. Разослали отпечатки во все столичные околотки.
Потом начали опрашивать казаков конвоя и прибывших к месту преступления полицейских: кого те запомнили из толпы.
Из околотков по поводу фотографии никаких донесений не поступало. От казаков с полицейскими проку тоже не было. Все они смотрели только на государя, на толпу внимания не обращали. Расследование сулило закончиться тупиком.
И вдруг, на четвертый день, всё переменилось. В доме на углу Невского и Малой Садовой, в подвале, нашли сапу под мостовую, и там огромный заряд динамита. Рокового первого марта царский кортеж должен был проследовать одним из двух маршрутов: или вдоль Екатерининского канала, или прямо над подкопом. Версия действительного статского советника Воронина подтвердилась: «Народная воля» готовилась основательно. Значит, скорее всего были еще бомбисты! Сколько же голов у этого дракона?
Наверху приключился приступ паники. Некоторые сановники стали требовать, чтоб арестованных народовольцев – их набралось уже с полдюжины – тайно подвергли пытке, ибо жизнь нового государя находится под угрозой. Вечером Воронин стал свидетелем разговора между Константином Петровичем и государем. Беседа, правда, была дистанционной – посредством телефонной коммуникации, только что установленной между домом обер-прокурора и резиденцией его величества. Не разбираясь в современной технике, Победоносцев попросил Воронина помочь.
Лорис давно уже пользовался точно таким же аппаратом Адера, поэтому Вика без затруднений установил связь: щелкнул рычажком, дунул в трубку, сказал: «Хелло». На недоверчивой физиономии обер-прокурора, с обеих сторон стиснутой наушниками, отразилось изумление.
– Мне говорят: «Слушаю»! – сообщил он шепотом. – Что теперь?
– Спросите в трубку: «Кто у аппарата?».
– Кто у аппарата? – Глаза под очками расширились. – Говорят: «Император». Это действительно он?
– Да. Он вас слышит. Начинайте.
Победоносцев с сомнением покосился на палисандровую коробку, переложил трубку из правой руки в левую, перекрестился и закричал страшным голосом:
– Ваше величество! Вам нужно перебраться из Аничкова дворца в Зимний! А еще лучше за город, в Гатчину! Я страшусь за вашу жизнь! Что? Хорошо, я буду говорить тише.
– Чтобы дождаться папки? Вот она.
– Ну так едемте. Нет-нет, папка пусть остается у вас. Все равно без вашей помощи мне в бумагах не разобраться.
Они вышли к подъезду. Камер-лакей подозвал черную карету с вделанным в дверцу образком.
– К Исаакию, – велел кучеру Константин Петрович.
– Не в Аничков? – удивился Вика.
– Я обещал государю помолиться, – был укоризненный ответ. – Оно и перед Армагеддоном следует.
В соборе Победоносцев встал на колени перед белой мраморной балюстрадой, за которой переливался тусклой позолотой оклад Тихвинской Богоматери. Молился он долго, истово. Шевелил тонкими губами, крестился, земно кланялся.
Воронин смотрел и завидовал. Глубокая вера у высокообразованного, умного человека дорогого стоит, думал он. Потому что ум – это всегда скепсис, сомнение, проверка любого утверждения логикой. Признание того, что есть материи, возвышающиеся над разумом, – признак мудрости. Что ж, державе нужны и мудрецы, и умники. Обладая прозорливостью и далеко проницающим взглядом, Победоносцев был трогательно беспомощен в делах практических. Без помощника он действительно в содержимом папки не разобрался бы. На доклад обер-прокурору всегда подавали документы один за другим и желательно постранично. Если листков было несколько, Константин Петрович начинал в них путаться.
«Я буду очевидцем и отчасти даже участником исторического события», – сказал себе Вика, когда они прибыли в Аничков дворец, резиденцию цесаревича.
Победоносцева ждали и сразу провели в кабинет. Воронин следовал за начальником, думая, что похож на тень тени: черный, узкий, почти бесплотный обер-прокурор, и за ним ни на шаг не отстающая фигура, тоже черная и почти бесшумная (желая привлекать к своей особе поменьше внимания, чиновник ступал чуть не на цыпочках).
Именно так цесаревич, то есть уже не цесаревич, а царь, его и воспринял – то есть никак не воспринял, не обратил внимания.
– Константин Петрович, наконец-то! – воскликнул плотный, лысоватый бородач, рядом с которым обер-прокурор казался еще тщедушней. – Я мечусь в четырех стенах, как медведь в зверинце. Никак не соберусь с мыслями. Голова кругом. Весь ужас положения только теперь обрушился на меня…
Разумеется, Виктор Аполлонович видел Александра Александровича и раньше, но никогда так близко. Отправляясь к бывшему питомцу, Победоносцев прежде не брал с собой помощника.
Издали новый царь производил впечатление именно что медведя – выдрессированного и запихнутого в мундир, но все равно неуклюжего, какого-то косолапого. Он и ходил, будто переваливался. Придворные говорили, что его высочество человек прямой и бесхитростный; менее деликатные употребляли другие эпитеты: грубый и недалекий. Все однако считали цесаревича натурой более сильной и решительной, чем его мягкий, вечно во всем сомневающийся родитель.
Но ни силы, ни решительности Виктор Аполлонович в императоре не почувствовал. В красных заплаканных глазах повелителя стомиллионной страны читалась паника.
– Вы смятены и потрясены, по-человечески это очень понятно и вызывает сочувствие, – сказал Победоносцев скрипучим голосом, в котором никакого сочувствия не слышалось. – Но вы теперь не человек. Вы – самодержец. И отныне я – единственный из подданных, перед которым вы можете себе позволить выказывать слабость. Возьмите себя в руки, ваше величество! – не столько крикнул, сколько прикрикнул обер-прокурор. – Хватит себя жалеть! Будьте тверды! Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы ее повели твердою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твердо, чего она хочет и чего никогда, ни за что не допустит. Для твердости нужна вера в Бога и в себя. Это первое и главное условие. Беда для власти, если она не верит в свое призвание и Божественное право! Если вы позволите себе распуститься, ослабнуть – тут же распустится и ослабнет вся ваша земля!
Воронин очень пожалел, что присутствует при этой сцене, и даже попятился к стене. Постороннему нельзя видеть, как всероссийского самодержца отчитывают, словно мальчишку. Император наклонил голову и насупил брови, сделавшись похож на быка, который сейчас забодает и растопчет обидчика.
– Власть – дело страшное! – продолжал бросать металлические фразы Константин Петрович. – И вы обязаны быть страшным. После случившегося – обязаны. Каждое ваше слово, каждое деяние должно греметь железом. Страна ведет битву. Полководец пал, сраженный врагами. В седло, под знамя, сели вы. Приподнимитесь в стременах, взмахните мечом! На вас смотрит всё войско!
Должно быть, обер-прокурор хорошо знал устройство своего воспитанника. Александр побагровел и, кажется, рассвирепел, но потерянным уже не выглядел.
– Довольно лекций! – рявкнул он. – Я не ученик, и мы не на уроке! Завтра – нет, нынче же, прямо сегодня – я должен начинать царствовать. Скажите лучше прямо и попросту: каков должен быть мой первый шаг? Мне нужен дельный совет, а проповеди я могу прочесть в Евангелии!
Константин Петрович поднял глаза к потолку и перекрестился.
– Благодарение Всевышнему! Вот ныне я зрю перед собой государя! Так и только так должно разговаривать вашему величеству с подданными! Что же до первого шага, то он очевиден. Новому хозяину нужен новый управляющий. Прежний довел ваше имение до беды. Отправьте в отставку графа Лорис-Меликова. Он фокусник, ведущий двойную игру. Если вы отдадите себя ему в руки, он приведет вас и Россию к погибели. Он не любит России, потому что он не русский. И не любит вас, потому что не обладает пиететом перед помазанничеством и потому что считает ваше величество ничтожеством.
– С чего вы взяли? – изумился Александр.
Обер-прокурор, не оборачиваясь, поднял руку:
– Выписку номер один.
Воронин сзади протянул нужный листок.
Подойдя к настольной лампе, Победоносцев стал читать:
– «Запись от двадцать восьмого января. Разговор с военным министром Милютиным. Л-М (это Лорис-Меликов): «Цесаревичу, чтоб не путался под ногами, мы доверим реорганизацию сводного гвардейского оркестра, и пока Бульдожка грызет эту косточку, перетасуем командование корпусом по-своему». «Запись от третьего февраля. Разговор с министром финансов. Л-М: «Наследника в эти тонкости не посвящайте, не мечите бисер. Попроще с ним. Вообразите, что имеете дело с гимназистом четвертого класса». «Запись от седьмого февраля. Разговор с адъютантом полковником…».
– Зачем вы мне читаете это? – прервал обер-прокурора император. – Во-первых, мало ли кто о чем между собой говорит? Не хватало мне еще придавать этому значение. А во-вторых, что уж, я и вправду не Ломоносов. Управляющий не обязан любить помещика, знал бы свое дело и довольно. А льстецы без Лориса сыщутся.
«Да он вовсе не так глуп, как считают», – поразился Вика.
– Это безусловно так, – почтительно склонил голову Победоносцев. – Однако согласитесь, ваше величество, что управляющий не должен вмешиваться в семейную жизнь хозяина.
– О чем это вы?
– Выписка номер два.
Получив следующую бумагу, обер-прокурор прищурился на нее через очки, выискивая нужное место.
– Не стану читать вам всю запись разговора от четырнадцатого февраля между Лорис-Меликовым и небезызвестной госпожой Шилейко. Вы можете ознакомиться с этим свидетельством позже. Изложу суть. Это план возведения морганатической супруги вашего отца светлейшей княгини Юрьевской в достоинство императрицы с пожалованием ее сыну Георгию великокняжеского статуса. Знали вы об этой интриге?
– Нет, не знал. – Александр, кажется, был потрясен. Но качнул головой, повел могучим плечом. – Что ж, хоть я Екатерину Михайловну не люблю, но по-матерински она права, заботясь о своих детях. Ну, был бы в России еще один великий князь. Ничего ужасного. Теперь-то этого, конечно, не случится.
– Выписка номер три, – сказал тогда Победоносцев. – Еще один великий князь, говорите вы, это ничего ужасного? А вот позвольте прочесть вам перехваченную записку той же госпожи Шилейко. «И впредь присылайте мне сведения по царскому поезду еженедельно. График, планируемые ремонтные работы и прочее», – пишет эта прескверная дама неустановленному корреспонденту.
– Зачем ей это? – удивился царь.
– Вот и я об этом задумался. Предположим, Георгий Александрович стал великим князем. А со старшими великими князьями, следующими куда-то на поезде, происходит несчастье. Скажем, диверсия со взрывом. Как ни чудовищно такое предположение, согласитесь, оно требует расследования. Но кто отдаст об этом распоряжение? Министр внутренних дел граф Лорис-Меликов, у которого на госпожу Шилейко свои виды?
– …Нет. В связь Вавы с террористами поверить невозможно, – подумав, сказал Александр. – И расследовать эту чертову бабу незачем. Надо выкинуть ее из России, чтоб носу сюда не совала. Как бы только сделать это без скандала и огласки?
– Действительный статский советник Воронин всё устроит, – повел назад головой Победоносцев.
Царь рассеянно кивнул, впервые взглянув на Вику.
– Про Лориса же вот что… Господа либералы, как вы знаете, мне малоприятны, но менять правительство теперь нельзя. Завтра, согласно батюшкиной воле, будет опубликован манифест о представительных комиссиях. Без Лориса эта затея может повернуть в опасную сторону. Он как никто умеет держать левую братию в узде.
– С манифестом граф Лорис-Меликов ввел ваше величество в заблуждение, – сокрушенно молвил Константин Петрович. – В присутствии господина Воронина он сказал, что покойный государь распорядился сначала обсудить проект на Совете министров. Публиковать в печати распоряжения дано не было.
– Вот как? – обратился напрямую к Воронину император.
– Так точно, ваше величество. При разговоре также присутствовал граф Воронцов, председатель столичного съезда мировых судей. Евгений Николаевич, если понадобится, подтвердит это, он человек в высшей степени честный.
– Это меняет дело, – медленно произнес Александр. – Я прямо сейчас напишу Михаилу Тариэловичу. Спрошу: не запамятовали ли вы, что батюшка желал, хотя бы для проформы, направить Манифест на утверждение в Совет министров? Солгать граф не посмеет. Мы назначим заседание на восьмое, как только завершится первая траурная неделя. Это и станет первым событием моего царствования.
Обер-прокурор почтительно склонился. Вика с секундным опозданием тоже.
Кажется, Армагеддон отсрочился.
По следу
После прошлогодней реформы министерство внутренних дел окончательно превратилось в главную государственную институцию. Третье отделение, переименованное в Департамент государственной полиции, было развернуто в мощную службу и отныне подчинялось министру Лорис-Меликову. Теперь все нити правоохраны – обычная полиция, тайная полиция, жандармерия – находились в его руках.
Действительный статский советник Воронин, прикомандированный к только что созданной Следственной комиссии, разместился в коридоре, где квартировало «секретное» делопроизводство, занимавшееся исключительно борьбой с террористами. Здесь работали мастера розыскного дела. Путаться у специалистов под ногами Виктор Аполлонович не собирался. Как и в прошлом году, после взрыва в Зимнем, он сосредоточился на боковой линии, считавшейся тупиковой.
Все основные силы были брошены на разработку первого бомбиста, который поторопился кинуть адскую машину, ранив только лошадей, и был взят живьем. Это был совсем юнец, назвавшийся мещанином Глазовым. Он уже давал показания. Второй террорист взорвал себя вместе с императором и умер, не приходя в сознание. Личность его осталась неустановленной, но это сейчас мало кого волновало. Общее мнение было, что до организаторов цареубийства и таинственного «Исполкома» можно добраться через Глазова. Уже на третий день надежда оправдалась. Засада, оставленная по адресу, что назвал арестованный, взяла связного, а от того нитка потянулась дальше.
Что ж, Бог помочь. Пусть люди работают. Воронин же решил установить личность главного убийцы, а также исследовать версию, оставшуюся вне поля зрения господ полицейских. Что если бомбистов было не двое, а больше? Если Брюнет (такое прозвище пока дали мертвецу) тоже промахнулся бы, вдруг в толпе таился и некто третий? От народовольцев вполне можно было ожидать такой обстоятельности. Они ведь и на железной дороге готовили взрыв сразу в двух местах.
Глазов божился, что Брюнета никогда не видел и о других бомбистах ничего не знает. Очень возможно. Зачем же организаторы стали бы рассказывать первому номеру, что у него есть подстраховщики?
Лорис-Меликов план Воронина горячо одобрил, но Вика не обманывался: сейчас он был больше всего нужен министру для пригляда за Победоносцевым. Каждый вечер Михаил Тариэлович вызывал чиновника к себе. Для виду поинтересуется расследованием и сразу начинает допытываться, в каком настроении Константин Петрович, да что говорит, да что думает. Готовится к Совету министров, будет биться против Манифеста, отвечал Воронин, что было совершенной правдой. Подробностей он не знал, а знал бы – не сказал.
Сотрудников Воронину не выделили. Он впрочем и не просил, отлично понимая, что все заняты делом. Помогал только сын Константин, студент первого курса Училища правоведения. По совету отца юноша выбрал специальностью криминалистику, рассчитывая по окончании поступить в Департамент государственной полиции. Именно это учреждение ныне являлось щитом и доспехом российской державы.
Мальчик у Виктора Аполлоновича рос отменный. Старательный, пытливый, пока еще, по зеленому возрасту, не столько умный, сколько умненький, но всему свое время.
Отец с сыном вели кропотливую работу. Съездили в морг осмотреть труп цареубийцы. Сделали фотопортрет по новейшей криминальной науке: причесали волосы, раздвинули веки, намазали глицерином помертвевшие глазные яблоки. Поучился, как живой. Костя был бледен и кусал губу, но ничего, держался. Вика сыном гордился. Разослали отпечатки во все столичные околотки.
Потом начали опрашивать казаков конвоя и прибывших к месту преступления полицейских: кого те запомнили из толпы.
Из околотков по поводу фотографии никаких донесений не поступало. От казаков с полицейскими проку тоже не было. Все они смотрели только на государя, на толпу внимания не обращали. Расследование сулило закончиться тупиком.
И вдруг, на четвертый день, всё переменилось. В доме на углу Невского и Малой Садовой, в подвале, нашли сапу под мостовую, и там огромный заряд динамита. Рокового первого марта царский кортеж должен был проследовать одним из двух маршрутов: или вдоль Екатерининского канала, или прямо над подкопом. Версия действительного статского советника Воронина подтвердилась: «Народная воля» готовилась основательно. Значит, скорее всего были еще бомбисты! Сколько же голов у этого дракона?
Наверху приключился приступ паники. Некоторые сановники стали требовать, чтоб арестованных народовольцев – их набралось уже с полдюжины – тайно подвергли пытке, ибо жизнь нового государя находится под угрозой. Вечером Воронин стал свидетелем разговора между Константином Петровичем и государем. Беседа, правда, была дистанционной – посредством телефонной коммуникации, только что установленной между домом обер-прокурора и резиденцией его величества. Не разбираясь в современной технике, Победоносцев попросил Воронина помочь.
Лорис давно уже пользовался точно таким же аппаратом Адера, поэтому Вика без затруднений установил связь: щелкнул рычажком, дунул в трубку, сказал: «Хелло». На недоверчивой физиономии обер-прокурора, с обеих сторон стиснутой наушниками, отразилось изумление.
– Мне говорят: «Слушаю»! – сообщил он шепотом. – Что теперь?
– Спросите в трубку: «Кто у аппарата?».
– Кто у аппарата? – Глаза под очками расширились. – Говорят: «Император». Это действительно он?
– Да. Он вас слышит. Начинайте.
Победоносцев с сомнением покосился на палисандровую коробку, переложил трубку из правой руки в левую, перекрестился и закричал страшным голосом:
– Ваше величество! Вам нужно перебраться из Аничкова дворца в Зимний! А еще лучше за город, в Гатчину! Я страшусь за вашу жизнь! Что? Хорошо, я буду говорить тише.