Дорога в Китеж
Часть 40 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Он показал, как надо бить – с поразительной, бешеной скоростью.
– Один конвойный впереди, другой позади. Сначала я развернулся – и заднему в глаз. Выдернул – и сразу переднему под затылок, в шейные позвонки. Он и обернуться не успел.
Михаил Гаврилович слушал в онемении.
– За эти полтора года я много где побывал, – так закончил рассказ Листвицкий. И больше ничего в тот раз говорить не стал. Картина восстановилась уже потом. По частям.
Он вел подпольное существование в Москве, Одессе и, кажется, еще нескольких городах. В Организации считается специалистом по исполнению приговоров. Только что кооптирован в ИК (Исполнительный Комитет) и теперь будет в основном проживать в Петербурге. Предыдущего Глаголева застрелили при попытке ареста – случайно попал в засаду на проваленной явке.
Но к тому времени, когда Мишель узнал все эти подробности, он давно уже сам законспирировался. Не так, как остальные подпольщики: имени не менял, места жительства тоже. Только по заданию ИК «перекрасился». Так можно было принести больше пользы Главному Делу.
Про Главное Дело Листвицкий-Глаголев заговорил не на первой и не на второй встрече.
Сказал, что ИК пришел к убеждению: нет смысла казнить исполнителей, будь то жандармские кровососы или гнусные губернаторы. Это все равно что обрывать листья на сорняке. Принято решение мелкую террористическую борьбу прекратить, не распылять силы. Главное Дело – подрубить корень. А он в самодержавной системе один: самодержец.
Весь последний год Организация работала только по этому направлению. Апрельская попытка продемонстрировала, что пуля – дура. Надежный результат дает только бомба. Трижды пытались подорвать царский поезд, потому что взрыв на большой скорости – двойной шанс на успех. Первые два раза не вышло. В третий раз подвел источник информации. Надеялись на акцию в Зимнем – опять неудача.
Но костер пылал упорным, негасимым пламенем. Работа продолжалась.
* * *
Ариадна вдруг встрепенулась, ее лицо просветлело.
– Пришел!
Мишель удивленно на нее воззрился. Темнота за окном была по-прежнему беззвучной. Но у любви особенный слух. Через несколько секунд действительно скрипнула калитка, раздался звук шагов.
По мере их приближения черты девушки становились всё прекрасней, и Питовранов отвел глаза, будто увидел такое, на что посторонним смотреть не следует.
Как между Листвицким и дочерью Эжена возникли, верней восстановились отношения, Михаил Гаврилович не знал, но догадаться было нетрудно.
Должно быть, Алексей явился к ней точно так же, безо всякого предупреждения. После четырех лет писем в никуда и молчания. Вернулся, и тоже перевернул всю жизнь.
Страшно было подумать, чем закончится эта любовь. Но сами влюбленные над этим, кажется, голову не ломали.
– Привет, Куница, – сказал с порога Глаголев, еще не заметив, что Ариадна не одна.
– У нас гость, – быстро произнесла девушка, словно вошедший произнес нечто чрезвычайно интимное, хотя «Куница» было не нежным прозвищем, а партийной кличкой. Бог весть почему. На остромордого, пронырливого зверька Ариадна была нисколько не похожа. Иное дело – «Косолапый» (так в Организации называли Питовранова).
– Что случилось, Косолапый? – нахмурился Глаголев, повернув голову. – Я же говорил: без вызова сюда не являться, только в самых чрезвычайных обстоятельствах.
– У меня чрезвычайное сообщение. Я сегодня имел возможность рассмотреть Лорис-Меликова.
– Как это?
– Как вас сейчас. Близко. И говорю со стопроцентной уверенностью: этот человек опаснее Толстого и Дрентельна вместе взятых. Да и царя. Он собирается психологически изолировать Организацию от общества. Оставить безо всякой поддержки, превратить в пугало. Самое плохое, что у него может получиться. Поверьте опытному журналисту, это феноменально оборотистый господин…
Мишель принялся рассказывать подробности, не забыв упомянуть о том, что завтра диктатор встречается с идейными вождями либерального лагеря.
Глаголев сосредоточенно слушал, но на месте не стоял. Снял бекешу и ватный картуз (он был одет мастеровым). Не стесняясь, скинул косоворотку, обнажив поджарый торс, и стал умываться над тазом. Ариадна поливала из кувшина. Один раз, думая, что Мишель не видит, слегка провела ладонью по изрезанной белыми шрамами спине.
– Да, вы правы, – сказал Глаголев, энергично вытираясь. – Это опасно. Если так называемая передовая общественность будет нас чураться, мы не сможем работать. Вы же знаете, как наша интеллигенция падка на новые поветрия, а от риторики Лорис-Меликова тянет аппетитнейшим ароматом свежести. Главное, всем будет очень удобно и комфортно. Как они любят. Я доложу Комитету. Думаю, Главное Дело придется отложить.
Он задумался.
– Удар нужно нанести быстро. Обойдемся без динамита, но понадобится человек, готовый пожертвовать собой… Таких у нас много, но нужен кто-то со стороны, не связанный с Организацией. Ответственность мы на себя брать не будем… Ладно, Косолапый, это моя забота. Ваше дело – получить от Шахматиста сведения об охране Лорис-Меликова, его распорядке дня и прочем. Завтра же.
– Сделаю, – кивнул Мишель.
«Шахматист» был чиновником Третьего Отделения, тайно сотрудничавшим с Организацией. Никто из подпольщиков к этому человеку не приближался, все контакты были только через Питовранова. Неделикатный Глаголев однажды сказал, что один Шахматист стоит десяти Косолапых. Михаил Гаврилович не обиделся. Это было правдой.
– Шифровку забелила? – спросил Глаголев.
– Да.
Ариадна показала белый лист, с которого исчез текст.
– Напиши поверху какую-нибудь девичью чушь. Прямо сейчас. В полночь за письмом придут.
Она кивнула, села к столу и, старательно склонив голову к плечу, начала идеальным почерком выводить на бумаге ровные строчки.
Конспиративное письмо имело двойную защиту. Если бы полиция его перехватила и даже догадалась смыть реактив, секретное послание еще пришлось бы расшифровывать, а ключ имелся только у своих.
Глаголев отвел Михаила Гавриловича в сторону и негромко спросил:
– С англичанином осложнений не будет? Он ведь вас, поди, раскусил?
– Не будет, – усмехнулся Мишель. – Я к нему явился на следующий сеанс, без предупреждения. У бедняги от испуга случился приступ падучей. Конечно, он обо всем догадался, но будет помалкивать – ради своей же пользы. Уже на следующий день отбыл восвояси. Он, кстати, не англичанин – шотландец.
Смысл операции «Зимний» заключался не только в том, чтобы исполнить Главное Дело – убить царя, но и в том, чтобы привести к власти «мягкую», либеральную партию. Став регентом, великий князь Константин посадил бы на поводок полицейских ищеек, повеяло бы ветром свободы, и общество сразу осмелело бы. У революции появились бы новые перспективы.
План пришел в голову Мишелю, который хорошо знал Константина и его мистические увлечения. Довольно было убедить спирита, чтобы тот исполнил свою роль.
Убеждать Питовранов умел. «У вас, дорогой сэр Данила Виллемович, есть выбор. Или вы окажете мне одну услугу, или я опубликую вот эту статейку».
И положил на стол результаты расследования, в котором подробно раскрывалась вся Юмовская кухня. И то, что перед великими мира сего медиум выступает бесплатно, ибо это создает ему репутацию и позволяет брать бешеные деньги на подпольных сеансах. И то, как устроены трюки, которые выглядят чудесами: чревовещательные штучки, гипноз, махинации ассистентов и прочее.
Услуга – предостеречь великого князя от визита во дворец – показалась шотландцу пустяковой, уж во всяком случае из-за нее не стоило попадать в скандал. Но после взрыва Юм, конечно, понял, что угодил в опасную историю. Затем Мишель и посетил «вечер в масках» – представление, пользовавшееся огромным успехом у взыскательной публики.
Главный фокус там был прост. За гостями, входящими в дом, следил из окна ассистент и, выдав каждому маску, сообщал хозяину кто есть кто – ведь билеты рассылались по определенному списку. Воронин с помощником явились незваные, но ассистент каким-то образом вычислил, кто они такие. Вероятно, филер сначала повертелся перед входом и был замечен. Если кого-то с собой привел – значит, такого же, как он. Вот и всё ясновидение.
Питовранов пришел самым последним, когда сеанс уже начался, чтоб его появление стало для спирита сюрпризом. Понаблюдал, как ловкач гипнотизирует публику брызгами огня. Если бы Мишель, как все, пялился на мерцание, ему тоже привиделось бы, что Юм взмывает вверх. Но Михаил Гаврилович разглядывал публику и потому видел, что гипнотизер преспокойно стоит на месте. Глаза у прохиндея засветились, оттого что он протер их особым химическим составом.
– Справедливости ради надо сказать, что помимо незаурядного гипнотизерского дара какие-то удивительные способности у жулика имеются, – сказал журналист. – Например, меня он каким-то образом узнал и в маске.
– С вашей фигурой это не так трудно, – ответил не верящий в мистику Глаголев.
Ученик Сунь-Цзы
Древняя пословица гласит: «Взыскуешь ума – иди на запад, взыскуешь мудрости – на восток». Ум и мудрость Михаил Тариэлович понимал по-военному. Ум – тактика, обеспечивающая победу в бою; мудрость – стратегия, позволяющая выиграть войну. Есть и другая философия, согласно которой наивысшая стратегия – вообще избегать войн, но это самообман. Всё человеческое существование – война и даже череда разных войн. Оборонительная – за выживание. Освободительная – за право быть собой. Гражданская – с самим собой, с собственной слабостью. Наступательная – за улучшение жизни. Святая – за счастье Родины, то есть твоих же детей.
Так он, военный человек, и жил. От похода к походу, от кампании к кампании. Учился не падать духом при поражении, не терять голову от побед и никогда, никогда не тешить себя иллюзиями о возможности мира.
Это знание – одно из старейших. Оно открылось человечеству задолго до Христа, на самом восточном из Востоков, в древнем Китае. Учение «у-цзин» ошибочно считают каноном воинской науки. Нет, это высшая философия, даже религия, и великий Сунь-цзы – пророк ее.
Согласно его доктрине, главнокомандующий должен правильно определять ситуации, в которых первенствует «ган» – «жесткость» и «жоу» – «мягкость». Еще в трактате «Цзюнь-чань» сказано: «Государство процветает у того правителя, кто мягок с мягкими и жесток с жесткими». Мягкая мудрость Востока, в противоположность жесткому уму Запада учит: кто не против тебя, тот с тобой. Казалось бы, какие простые и верные принципы! Но обернешься на российскую историю, и диву даешься. Правительство почти всегда действовало наоборот. Было слишком жестким с мягкими и слишком мягким с жесткими. Требовало от подданных абсолютного согласия, а всех не полностью согласных объявляло врагами. Доверие общества к власти совершенно разрушено деятелями с жестким лбом и закостеневшим мозгом, Шуваловыми и Толстыми, а также их оппонентами, Милютиными да Константинами, у которых размягченный мозг и лоб вообще без костей – а ведь лбом иногда нужно пробивать стены.
Иметь дело с мягкими труднее. С жесткими договорился, обменялся крепким рукопожатием, и дело сделано. Но вялая, теплая ладошка либерала требует постоянного ласкания, целования и вечно норовит выскользнуть.
Михаил Тариэлович очень устал. Этим и были вызваны нынешние раздраженные мысли.
Танцы вокруг либералов отнимали чересчур много времени. В отличие от «патриотов», которые стайны и соборны, эти господа все индивидуалисты, каждый требует персонального к себе внимания.
Сегодня была долгая беседа с Евгением Николаевичем Воронцовым, по своему положению фигурой невеликой, всего лишь председателем столичного съезда мировых судей, но несколько умных людей, в том числе действительный статский советник Воронин, сказали, что в либеральном лагере это одна из влиятельнейших фигур. Там ведь репутация важнее занимаемой должности.
У левых (они же розовые, в отличие от ультралевых – красных революционеров) функции распределены не хуже, чем в кабинете министров. Великий князь Константин у них ангел-хранитель, витающий в небесных облацех. За ум отвечает военный министр Милютин. А за совесть – граф Воронцов. Притом следует учитывать, что для настоящего либерала нет коровы священней морального авторитета. Эта субстанция властью не контролируется, ибо подобна вольному эфиру, а стало быть, требует особенно бережного, то есть мягчайшего обхождения.
К Воронцову председатель Верховной комиссии специально подошел после первой, общей встречи в редакции и попросил об отдельном рандеву, чтобы выслушать мысли почтенного Евгения Николаевича без помех.
Нынче вечером побеседовали. В обстановке совершенно неформальной и для интеллигентного человека приятной – в директорском кабинете Публичной библиотеки, под книжными полками.
Моральный авторитет говорил долго (либералы всегда многословны). Разумеется, про народное представительство, которое совершенно преобразит Россию.
– Человеческая природа так устроена, что неуважение и недоверие побуждают личность к ухудшению, а уважение и доверие – к возвышению, – горячо втолковывал ученику Сунь-цзы убеленный благородными сединами господин (тоже еще знаток человеческой природы!) – Пригласив россиян к участию в управлении страной, явив готовность выслушать их мнение и учесть его при выработке правительственного курса, государство поднимет людей на принципиально новую высоту. Еще древние римляне говорили: уважай гражданина, и он начнет сам себя уважать! А ключ к достойному обществу именно в этом – в уважении людей к самим себе и друг к другу!
Это ум Запада, мысленно парировал Михаил Тариэлович. Мудрость Востока учит иному: уважай всякого по мере его заслуг, ибо люди неравны и возвысить низкого столь же плохо, как принизить высокого. Но, разумеется, не перечил, а делал вид, что записывает (на самом деле – вносил поправки в график завтрашних дел).
Дав мечтателю выговориться, проникновенно сказал:
– А на мой взгляд, самый первый долг власти – завоевать у народа уважение, которое, увы, утрачено. Не требовать у общества: уважай меня, собака, а то я тебя плеткой! Нет, нужно доказывать делами: я достойна вашего уважения. И в этой связи у меня к вам, дорогой Евгений Николаевич, большая личная просьба. Если я каким-то своим действием или поступком вызову у вас… – смущенная пауза, – …брезгливость, напишите мне об этом прямо и не чинясь. А еще лучше придите и скажите. Двери и моего служебного кабинета, и моего дома всегда вам открыты.
Больше говорить ничего и не понадобилось. Вот ключик, которым отпирается сердце любого прекраснодушного либерала. Ему не нужны ни чины, ни награды, ни куль червонцев – только штучное к себе отношение.
– Один конвойный впереди, другой позади. Сначала я развернулся – и заднему в глаз. Выдернул – и сразу переднему под затылок, в шейные позвонки. Он и обернуться не успел.
Михаил Гаврилович слушал в онемении.
– За эти полтора года я много где побывал, – так закончил рассказ Листвицкий. И больше ничего в тот раз говорить не стал. Картина восстановилась уже потом. По частям.
Он вел подпольное существование в Москве, Одессе и, кажется, еще нескольких городах. В Организации считается специалистом по исполнению приговоров. Только что кооптирован в ИК (Исполнительный Комитет) и теперь будет в основном проживать в Петербурге. Предыдущего Глаголева застрелили при попытке ареста – случайно попал в засаду на проваленной явке.
Но к тому времени, когда Мишель узнал все эти подробности, он давно уже сам законспирировался. Не так, как остальные подпольщики: имени не менял, места жительства тоже. Только по заданию ИК «перекрасился». Так можно было принести больше пользы Главному Делу.
Про Главное Дело Листвицкий-Глаголев заговорил не на первой и не на второй встрече.
Сказал, что ИК пришел к убеждению: нет смысла казнить исполнителей, будь то жандармские кровососы или гнусные губернаторы. Это все равно что обрывать листья на сорняке. Принято решение мелкую террористическую борьбу прекратить, не распылять силы. Главное Дело – подрубить корень. А он в самодержавной системе один: самодержец.
Весь последний год Организация работала только по этому направлению. Апрельская попытка продемонстрировала, что пуля – дура. Надежный результат дает только бомба. Трижды пытались подорвать царский поезд, потому что взрыв на большой скорости – двойной шанс на успех. Первые два раза не вышло. В третий раз подвел источник информации. Надеялись на акцию в Зимнем – опять неудача.
Но костер пылал упорным, негасимым пламенем. Работа продолжалась.
* * *
Ариадна вдруг встрепенулась, ее лицо просветлело.
– Пришел!
Мишель удивленно на нее воззрился. Темнота за окном была по-прежнему беззвучной. Но у любви особенный слух. Через несколько секунд действительно скрипнула калитка, раздался звук шагов.
По мере их приближения черты девушки становились всё прекрасней, и Питовранов отвел глаза, будто увидел такое, на что посторонним смотреть не следует.
Как между Листвицким и дочерью Эжена возникли, верней восстановились отношения, Михаил Гаврилович не знал, но догадаться было нетрудно.
Должно быть, Алексей явился к ней точно так же, безо всякого предупреждения. После четырех лет писем в никуда и молчания. Вернулся, и тоже перевернул всю жизнь.
Страшно было подумать, чем закончится эта любовь. Но сами влюбленные над этим, кажется, голову не ломали.
– Привет, Куница, – сказал с порога Глаголев, еще не заметив, что Ариадна не одна.
– У нас гость, – быстро произнесла девушка, словно вошедший произнес нечто чрезвычайно интимное, хотя «Куница» было не нежным прозвищем, а партийной кличкой. Бог весть почему. На остромордого, пронырливого зверька Ариадна была нисколько не похожа. Иное дело – «Косолапый» (так в Организации называли Питовранова).
– Что случилось, Косолапый? – нахмурился Глаголев, повернув голову. – Я же говорил: без вызова сюда не являться, только в самых чрезвычайных обстоятельствах.
– У меня чрезвычайное сообщение. Я сегодня имел возможность рассмотреть Лорис-Меликова.
– Как это?
– Как вас сейчас. Близко. И говорю со стопроцентной уверенностью: этот человек опаснее Толстого и Дрентельна вместе взятых. Да и царя. Он собирается психологически изолировать Организацию от общества. Оставить безо всякой поддержки, превратить в пугало. Самое плохое, что у него может получиться. Поверьте опытному журналисту, это феноменально оборотистый господин…
Мишель принялся рассказывать подробности, не забыв упомянуть о том, что завтра диктатор встречается с идейными вождями либерального лагеря.
Глаголев сосредоточенно слушал, но на месте не стоял. Снял бекешу и ватный картуз (он был одет мастеровым). Не стесняясь, скинул косоворотку, обнажив поджарый торс, и стал умываться над тазом. Ариадна поливала из кувшина. Один раз, думая, что Мишель не видит, слегка провела ладонью по изрезанной белыми шрамами спине.
– Да, вы правы, – сказал Глаголев, энергично вытираясь. – Это опасно. Если так называемая передовая общественность будет нас чураться, мы не сможем работать. Вы же знаете, как наша интеллигенция падка на новые поветрия, а от риторики Лорис-Меликова тянет аппетитнейшим ароматом свежести. Главное, всем будет очень удобно и комфортно. Как они любят. Я доложу Комитету. Думаю, Главное Дело придется отложить.
Он задумался.
– Удар нужно нанести быстро. Обойдемся без динамита, но понадобится человек, готовый пожертвовать собой… Таких у нас много, но нужен кто-то со стороны, не связанный с Организацией. Ответственность мы на себя брать не будем… Ладно, Косолапый, это моя забота. Ваше дело – получить от Шахматиста сведения об охране Лорис-Меликова, его распорядке дня и прочем. Завтра же.
– Сделаю, – кивнул Мишель.
«Шахматист» был чиновником Третьего Отделения, тайно сотрудничавшим с Организацией. Никто из подпольщиков к этому человеку не приближался, все контакты были только через Питовранова. Неделикатный Глаголев однажды сказал, что один Шахматист стоит десяти Косолапых. Михаил Гаврилович не обиделся. Это было правдой.
– Шифровку забелила? – спросил Глаголев.
– Да.
Ариадна показала белый лист, с которого исчез текст.
– Напиши поверху какую-нибудь девичью чушь. Прямо сейчас. В полночь за письмом придут.
Она кивнула, села к столу и, старательно склонив голову к плечу, начала идеальным почерком выводить на бумаге ровные строчки.
Конспиративное письмо имело двойную защиту. Если бы полиция его перехватила и даже догадалась смыть реактив, секретное послание еще пришлось бы расшифровывать, а ключ имелся только у своих.
Глаголев отвел Михаила Гавриловича в сторону и негромко спросил:
– С англичанином осложнений не будет? Он ведь вас, поди, раскусил?
– Не будет, – усмехнулся Мишель. – Я к нему явился на следующий сеанс, без предупреждения. У бедняги от испуга случился приступ падучей. Конечно, он обо всем догадался, но будет помалкивать – ради своей же пользы. Уже на следующий день отбыл восвояси. Он, кстати, не англичанин – шотландец.
Смысл операции «Зимний» заключался не только в том, чтобы исполнить Главное Дело – убить царя, но и в том, чтобы привести к власти «мягкую», либеральную партию. Став регентом, великий князь Константин посадил бы на поводок полицейских ищеек, повеяло бы ветром свободы, и общество сразу осмелело бы. У революции появились бы новые перспективы.
План пришел в голову Мишелю, который хорошо знал Константина и его мистические увлечения. Довольно было убедить спирита, чтобы тот исполнил свою роль.
Убеждать Питовранов умел. «У вас, дорогой сэр Данила Виллемович, есть выбор. Или вы окажете мне одну услугу, или я опубликую вот эту статейку».
И положил на стол результаты расследования, в котором подробно раскрывалась вся Юмовская кухня. И то, что перед великими мира сего медиум выступает бесплатно, ибо это создает ему репутацию и позволяет брать бешеные деньги на подпольных сеансах. И то, как устроены трюки, которые выглядят чудесами: чревовещательные штучки, гипноз, махинации ассистентов и прочее.
Услуга – предостеречь великого князя от визита во дворец – показалась шотландцу пустяковой, уж во всяком случае из-за нее не стоило попадать в скандал. Но после взрыва Юм, конечно, понял, что угодил в опасную историю. Затем Мишель и посетил «вечер в масках» – представление, пользовавшееся огромным успехом у взыскательной публики.
Главный фокус там был прост. За гостями, входящими в дом, следил из окна ассистент и, выдав каждому маску, сообщал хозяину кто есть кто – ведь билеты рассылались по определенному списку. Воронин с помощником явились незваные, но ассистент каким-то образом вычислил, кто они такие. Вероятно, филер сначала повертелся перед входом и был замечен. Если кого-то с собой привел – значит, такого же, как он. Вот и всё ясновидение.
Питовранов пришел самым последним, когда сеанс уже начался, чтоб его появление стало для спирита сюрпризом. Понаблюдал, как ловкач гипнотизирует публику брызгами огня. Если бы Мишель, как все, пялился на мерцание, ему тоже привиделось бы, что Юм взмывает вверх. Но Михаил Гаврилович разглядывал публику и потому видел, что гипнотизер преспокойно стоит на месте. Глаза у прохиндея засветились, оттого что он протер их особым химическим составом.
– Справедливости ради надо сказать, что помимо незаурядного гипнотизерского дара какие-то удивительные способности у жулика имеются, – сказал журналист. – Например, меня он каким-то образом узнал и в маске.
– С вашей фигурой это не так трудно, – ответил не верящий в мистику Глаголев.
Ученик Сунь-Цзы
Древняя пословица гласит: «Взыскуешь ума – иди на запад, взыскуешь мудрости – на восток». Ум и мудрость Михаил Тариэлович понимал по-военному. Ум – тактика, обеспечивающая победу в бою; мудрость – стратегия, позволяющая выиграть войну. Есть и другая философия, согласно которой наивысшая стратегия – вообще избегать войн, но это самообман. Всё человеческое существование – война и даже череда разных войн. Оборонительная – за выживание. Освободительная – за право быть собой. Гражданская – с самим собой, с собственной слабостью. Наступательная – за улучшение жизни. Святая – за счастье Родины, то есть твоих же детей.
Так он, военный человек, и жил. От похода к походу, от кампании к кампании. Учился не падать духом при поражении, не терять голову от побед и никогда, никогда не тешить себя иллюзиями о возможности мира.
Это знание – одно из старейших. Оно открылось человечеству задолго до Христа, на самом восточном из Востоков, в древнем Китае. Учение «у-цзин» ошибочно считают каноном воинской науки. Нет, это высшая философия, даже религия, и великий Сунь-цзы – пророк ее.
Согласно его доктрине, главнокомандующий должен правильно определять ситуации, в которых первенствует «ган» – «жесткость» и «жоу» – «мягкость». Еще в трактате «Цзюнь-чань» сказано: «Государство процветает у того правителя, кто мягок с мягкими и жесток с жесткими». Мягкая мудрость Востока, в противоположность жесткому уму Запада учит: кто не против тебя, тот с тобой. Казалось бы, какие простые и верные принципы! Но обернешься на российскую историю, и диву даешься. Правительство почти всегда действовало наоборот. Было слишком жестким с мягкими и слишком мягким с жесткими. Требовало от подданных абсолютного согласия, а всех не полностью согласных объявляло врагами. Доверие общества к власти совершенно разрушено деятелями с жестким лбом и закостеневшим мозгом, Шуваловыми и Толстыми, а также их оппонентами, Милютиными да Константинами, у которых размягченный мозг и лоб вообще без костей – а ведь лбом иногда нужно пробивать стены.
Иметь дело с мягкими труднее. С жесткими договорился, обменялся крепким рукопожатием, и дело сделано. Но вялая, теплая ладошка либерала требует постоянного ласкания, целования и вечно норовит выскользнуть.
Михаил Тариэлович очень устал. Этим и были вызваны нынешние раздраженные мысли.
Танцы вокруг либералов отнимали чересчур много времени. В отличие от «патриотов», которые стайны и соборны, эти господа все индивидуалисты, каждый требует персонального к себе внимания.
Сегодня была долгая беседа с Евгением Николаевичем Воронцовым, по своему положению фигурой невеликой, всего лишь председателем столичного съезда мировых судей, но несколько умных людей, в том числе действительный статский советник Воронин, сказали, что в либеральном лагере это одна из влиятельнейших фигур. Там ведь репутация важнее занимаемой должности.
У левых (они же розовые, в отличие от ультралевых – красных революционеров) функции распределены не хуже, чем в кабинете министров. Великий князь Константин у них ангел-хранитель, витающий в небесных облацех. За ум отвечает военный министр Милютин. А за совесть – граф Воронцов. Притом следует учитывать, что для настоящего либерала нет коровы священней морального авторитета. Эта субстанция властью не контролируется, ибо подобна вольному эфиру, а стало быть, требует особенно бережного, то есть мягчайшего обхождения.
К Воронцову председатель Верховной комиссии специально подошел после первой, общей встречи в редакции и попросил об отдельном рандеву, чтобы выслушать мысли почтенного Евгения Николаевича без помех.
Нынче вечером побеседовали. В обстановке совершенно неформальной и для интеллигентного человека приятной – в директорском кабинете Публичной библиотеки, под книжными полками.
Моральный авторитет говорил долго (либералы всегда многословны). Разумеется, про народное представительство, которое совершенно преобразит Россию.
– Человеческая природа так устроена, что неуважение и недоверие побуждают личность к ухудшению, а уважение и доверие – к возвышению, – горячо втолковывал ученику Сунь-цзы убеленный благородными сединами господин (тоже еще знаток человеческой природы!) – Пригласив россиян к участию в управлении страной, явив готовность выслушать их мнение и учесть его при выработке правительственного курса, государство поднимет людей на принципиально новую высоту. Еще древние римляне говорили: уважай гражданина, и он начнет сам себя уважать! А ключ к достойному обществу именно в этом – в уважении людей к самим себе и друг к другу!
Это ум Запада, мысленно парировал Михаил Тариэлович. Мудрость Востока учит иному: уважай всякого по мере его заслуг, ибо люди неравны и возвысить низкого столь же плохо, как принизить высокого. Но, разумеется, не перечил, а делал вид, что записывает (на самом деле – вносил поправки в график завтрашних дел).
Дав мечтателю выговориться, проникновенно сказал:
– А на мой взгляд, самый первый долг власти – завоевать у народа уважение, которое, увы, утрачено. Не требовать у общества: уважай меня, собака, а то я тебя плеткой! Нет, нужно доказывать делами: я достойна вашего уважения. И в этой связи у меня к вам, дорогой Евгений Николаевич, большая личная просьба. Если я каким-то своим действием или поступком вызову у вас… – смущенная пауза, – …брезгливость, напишите мне об этом прямо и не чинясь. А еще лучше придите и скажите. Двери и моего служебного кабинета, и моего дома всегда вам открыты.
Больше говорить ничего и не понадобилось. Вот ключик, которым отпирается сердце любого прекраснодушного либерала. Ему не нужны ни чины, ни награды, ни куль червонцев – только штучное к себе отношение.