Дорога в Китеж

* * *


Попрощавшись с Ларцевым и поздравив его с назначением, Вика отправился в знаменитый особняк у Цепного моста, где располагалось Третье отделение, бдительный страж российской государственности.

К шефу Виктор Аполлонович вошел, как обычно, без доклада.

– Ну что? – сказал Шувалов вместо приветствия. – Наживка на крючке?

– Да, и преаппетитная, – довольно ответил Воронин.

Он сел перед столом, не дожидаясь разрешения. Петр Андреевич делил сотрудников на две категории. С первой, преобладающей, был строг и начальственен, со второй, весьма немногочисленной, включавшей его ближайших помощников, по-дружески прост.

Генерал от кавалерии и действительный статский советник были, пожалуй, очень похожи – оба собранные, элегантные, в отлично сидящих мундирах (на одном синий военный, на другом черный статский), красивые холодной, нерусской красотой. Дело было даже не во внешнем сходстве. И от главы важнейшего ведомства, и от его чиновника особых поручений исходила аура людей, которые не исполняют чью-то волю, а сами являются ею – волей мощного государства. В просторном кабинете с белыми колоннами, за обменом небрежными репликами и шутками, принимались решения, менявшие жизнь страны: выстраивались дальние стратегии, корректировался правительственный курс, снимались и назначались губернаторы. Вся Россия сидит на цепи «Цепного моста», сетовали деятели противоположного, либерального лагеря.

– Старый приятель вас, стало быть, не разочаровал? – спросил Петр Андреевич. – Желал бы я на него посмотреть, любопытно. Кажется, занятный субъект. Но нельзя – это привлечет к его персоне ненужное внимание. Ну рассказывайте, рассказывайте, как себя держал наш американско-троянский конь.

Воронин принялся в комическом ключе описывать, как Ларцев разговаривал с великим князем и с министром. При этом мина у рассказчика была самая серьезная. Граф веселился от души.

– Стало быть, министерскому салон-вагону он предпочел кочегарную топку? Представляю физиономию нашего Бобра, – сказал Шувалов, досмеявшись. Посерьезнел. – Вы полагаете, они клюнут?

– Беспременно.

Внимание, которое важнейший государственный муж России уделял вроде бы малозначительному назначению какого-то инспектора в какое-то акционерное общество, имело под собой весьма многозначительные причины.

Дело в том, что кроме важнейшего государственного мужа в России была еще и важнейшая, хоть и совсем не государственная дама. Являлась ею отнюдь не императрица, а особа, широкой публике совершенно неизвестная – невенчанная жена его величества, которую вчера вскользь, не назвав по имени, помянули в осторожном разговоре министр Рейтерн и статс-секретарь Набоков. Княжна Долгорукая в строгом смысле была, собственно, не дамой, а девицей, в свете никогда не показывалась и участия в политических делах не принимала, но ее дружеский круг состоял из одних «либеробесов». У Екатерины Михайловны часто бывали и военный министр Милютин, и Константин Николаевич. Граф Шувалов должен был постоянно сражаться с интригами сего «будуарного лобби» и нередко терпел поражение, потому что мог влиять на государя только в дневное время, а по ночам его величество попадал в тенета Долгорукой, у которой имелись рычаги влияния, доступные только любимым женщинам.

Решение трудной проблемы возникло в математической голове чиновника особых поручений.

– У Цирцеи есть слабое место, – сказал он графу однажды. – Она жадна на деньги, чем вовсю пользуются окружающие ее мутные людишки. Как вы знаете, самым жирным куском являются железнодорожные концессии. Та же Кавказская дорога, через которую к ним в карман утекают миллионы.

– Тут ничего не поделаешь, – вздохнул Шувалов. – В свое время государь согласился отдать строительство кандидату, приятному Долгорукой, и теперь рыцарственно отвергает любые попытки поставить дело под государственный контроль. Уж я ль не пытался?

– Потому что вы предлагали дать контроль кому-то из наших. На такое противоположная сторона, конечно, не согласится. Нужно сделать инспектором человека ничейного, нейтрального. Это их не напугает. Вы знаете Ваву и ее нахрапистый модус операнди. Она обязательно сделает прыжок, а мы будем наготове. Зацапаем с поличным. Вы предъявите государю верные доказательства. Тут Ваве и конец. Без нее милейшая княжна утратит всякую вредоносность.

С оценкой таинственной «Вавы» генерал спорить не стал, но в плане усомнился:

– Где же вы у нас возьмете «ничейного» человека, да еще такого, чтоб Вава его не окрутила?

– Есть у меня кое-кто на примете, – ответил чиновник особых поручений.

Разговор был несколько месяцев назад.

Петр Андреевич вспомнил свои тогдашние сомнения и теперь.

– А не затрепещет ваша аппетитная наживка, не соблазнится?





– Адриан-то? – рассмеялся Воронин. – Он трепетать не умеет. А касательно «соблазнится»… – И рассказал, как Ларцев отказался от повышенного жалованья.

Граф задумался.

– Признаться, боюсь я совсем уж бессеребренных. Никогда не знаешь, чего от них ждать.

– Вот и наша кобра тоже придет в недоумение. Расшипится, впадет в раж и совершит какую-нибудь ошибку.

– Что ж, доверюсь опытному серпентологу, – поднял ладони его высокопревосходительство.





Интересный мужчина и интересная женщина






Акционерная компания, полностью именовавшаяся «Общество Северо-Кавказской железной дороги», а коротко на несколько тявкающий лад «Сев-Кав», занимала превосходное здание в новомодном стиле «нувель-ампир». Вообще-то главной конторе уместней было бы находиться где-нибудь в Ростове-на-Дону или Екатеринодаре, в непосредственной близости от производимых работ, но самые важные процессы, касавшиеся добывания денег и согласования вопросов, происходили в столице. Поэтому председатель, он же главный концессионер барон Штульпнагель и правление неотлучно пребывали в Петербурге.

Барон, оказавшийся каким-то неожиданно молодым, лет тридцати, и очень тихим, удивил Ларцева не столько первой необычностью, сколько второй. В своей бурной железнодорожной жизни Адриан видал и менее зрелых летами магнатов, но таких пришибленных – никогда. На этом азартном, рискованном поприще успеха добивались только люди напористые, бесцеремонные, пенящиеся. Фаддей Иванович же держался неуверенно, тушевался, а смотрел по большей части в стол. Еще страннее, что на все технические вопросы – а их у новоназначенного инспектора было много – Штульпнагель отвечал одно и то же: об этом вам лучше справиться на месте у главного инженера Микишова. Когда точно такой же ответ последовал на вопрос сугубо административный – какими мерами охраняется дистанция на потенциально опасных участках, Ларцев умолк и принялся внимательно разглядывать поразительного руководителя компании.

Барон продержался минуты полторы, всё больше ерзая и краснея. Потом внезапно стукнул ладонью по столу, поднял на инспектора глаза и заговорил иным, человеческим тоном.

– Да-да, я знаю, – хмуро сказал он. – Вы сейчас думаете: как этот идиот и невежа в тридцать лет попал в кресло, которое ему не по заднице. Давайте я вам расскажу, что со мною произошло. Я инженер-железнодорожник, и смею вас уверить, хороший. Служил в департаменте на средней должности, получал жалованье сто сорок рублей. Вдруг приглашают меня… в некое место. Спрашивают: «Хотите получать три тысячи в месяц плюс ежегодную премию?» «Что нужно делать?», – натурально интересуюсь я. «Ничего. Просто сидеть в кабинете, ни во что не вмешиваясь. В этом и состоит служба: ни во что не вмешиваться». Почему, спрашиваю, выбор сделан именно на мне? Потому что, говорят, вы из хорошей семьи, всегда придерживаетесь установленных правил и имеете репутацию человека скромного… И вот я каждый день сижу болваном в этих хоромах, получая до пятидесяти тысяч в год, и раз в неделю хочу повеситься. Так что не приставайте ко мне! – надорванным голосом выкрикнул председатель правления. – Все вопросы к Микишову, понятно?

– Понятно.

Адриан поднялся, не стал больше терзать бедного Фаддея Ивановича, по всей видимости, человека порядочного. Только сказал:

– Хорошо, что вы немец. Русский давно спился бы. А то ушли бы и занялись настоящим делом.

– Уйдешь у них, – тоскливо молвил Штульпнагель.

– У кого «у них»? Кто вас вызывал? Кто с вами разговаривал?

Барон только махнул рукой и поник. Его эмоциональный порыв продлился недолго. Больше Ларцев главного концессионера никогда не видел и впредь о нем не думал.



Инспектору выделили нарядный кабинет, весь в палисандре, хрустале и бронзе. Такого не было даже у президента «Трансамериканской компании», в десять раз превосходившей «Сев-Кав» размерами.

Адриан немедленно порушил всю красоту, развесив карты, графики, чертежи и сметы. На голову мраморной кариатиды была надета привезенная из Америки каска для динамитчиков. По ковру змеились несколько видов бикфордова шнура, затребованные у поставщиков. Кокетливый кофейный столик наполнился открытыми консервными банками: инспектор лично пробовал мясо и бобы, выбирая наилучший рацион для бригад. Опыт показал, что питание рабочих дешевле и здоровее, если оно стандартизировано и нет опасности отравления несвежими продуктами.

Изучая документацию, Ларцев стакан за стаканом пил крепкий китайский чай и кое-что записывал в потрепанную книжечку, но больше запоминал. Память у него была устроена наподобие старательского сита: вода с илом в ней не задерживались, оседали только сверкающие крупицы нужных сведений.

Господину инспектору выделили секретаря, распорядительного молодого человека с красивым пробором, с ходу угадывавшего все желания начальника. Не успеет Ларцев подумать, что хорошо бы выпить еще чаю – а уже приносят. Достанет трубку – покурить, секретарь влетает с горящей спичкой. Через некоторое время загадка этой сверхъестественной проницательности разъяснилась. Оказалось, что дверь кабинета закрывается неплотно. Чудо-секретарь смотрел в щелку – не нужно ли чего патрону. И если тот начинал поглядывать на пустой чайный стакан, секретарь моментально отдавал распоряжение.

Кроме того, полезный человек (его фамилия была Бисеров) еще и выполнял функцию цербера. Адриан не любил отрываться от своих занятий и велел никого к нему не впускать, кроме людей совершенно необходимых и приходящих с важным делом.

В конце первого рабочего дня Бисеров впустил к инспектору некоего господина Левончикова, предварив, что это посетитель необходимый и дело у него важное.

Вертлявый брюнет с большим алмазом на мизинце оказался говорлив. Назвался представителем кавказской общественности, которая живейше заинтересована в удачном завершении строительства и выражает господину инспектору свое почтение.

Ничего необходимого в этом ферте Ларцев не разглядел и, перебив цветистое поздравление, спросил, в чем состоит дело.

– Общественность желала бы оказывать вам всестороннюю помощь в вашей многотрудной деятельности, – объявил господин Левончиков. – Позволю даже предположить, что без нашей помощи ваши труды могут быть осложнены всевозможными препятствиями. Кто лучше нас, уважаемых на Кавказе людей, знает, как проще решать тысячу возникающих проблем?

– Помощь общественности мне пригодится, – кивнул Адриан. – Какую она будет иметь форму?

– Удобную и для вас приятную, – просиял посетитель. – Мы создадим Попечительский Совет, члены которого будут помогать вам в повседневной работе. Более того, Совет станет вам ежемесячно выплачивать поощрение в размере двойного оклада – разумеется, если члены будут удовлетворены вашей работой. Поверьте, иметь с нами дело очень легко.

Последнее утверждение было чистой правдой. Стоило Ларцеву, не повышая голоса, сказать: «Пошел вон», и господин Левончиков с воздушной легкостью испарился.

На следующее утро цербер объявил еще одного визитера, опять необходимого и важного. Это был весьма солидный, одышливый мужчина пудов восьми весом, председатель Союза железнодорожных подрядчиков. Сказал, что у Союза имеется список «сертифицированных контракторов» для всех видов работ и ежели господин инспектор согласится не выходить из пределов сей рекомендации, то в качестве благодарности станет получать пятнадцать процентов от каждого договора.

Несмотря на солидность, второй необходимый человек был выставлен за дверь с точно такой же простотой.

К вечеру явился третий, и выгнать его было никак нельзя: один из членов правления «Сев-Кава», да еще титулованный, князь Боровицкий. После светской преамбулы, которую Ларцев выслушал молча, выразительно поглядывая на часы, его сиятельство сделал щедрое предложение от лица акционеров.

– Жалованье жалованьем, – сказал князь, – однако же известно, что лучше всего человек работает не на других, а на самого себя. Поэтому мы готовы выделить вам в личное владение полтора процента акций. Поскольку в настоящее время стоимость «Северо-Кавказского общества» оценивается в двадцать семь с половиной миллионов рублей и впоследствии цена акций только поднимется, речь идет об очень значительной сумме.

Это мои акции со времен господина Левончикова очень поднялись, подумал Адриан.

– И чтобы стать владельцем пая, я должен буду прислушиваться к мнению членов правления, – понимающе покивал он.

– Разумеется. Пай будет записан на ваше имя по окончании и по итогам первого года сотрудничества.

– Поблагодарите господ акционеров, но мне довольно моего жалованья. А теперь прошу извинить. Много работы.

Ларцев даже загордился тем, как он вежливо это сказал. Все-таки князь, член правления.

Боровицкий занервничал.

– Хм. Быть может, вас устроят какие-то иные формы поощрения? Что угодно. У нас большие возможности.

– Мне нужно только одно. Чтобы мне не мешали работать, – буркнул инспектор, пододвинув к себе справку по вагонно-паровозным мастерским.

– Не смею мешать, – поклонился его сиятельство и вышел на цыпочках, сильно озабоченный.

В Америке ходоков и воротил тоже было хоть отбавляй, только они не ходили вокруг да около, потому что бизнес-лоббизм считался вполне респектабельной профессией. И предлагали они не взятку, а прямую оплату. Впрочем, князь Боровицкий, пожалуй, не сильно отличался от бизнес-брокера с Уолл-стрит, разве что вставлял в речь французские слова.