Дорога в Китеж

– Но Николай Константиновичу двадцать четыре года, с какой стати ему умирать? К тому же завещание можно переписать…

– Он отказывается! Говорит, что наложит на себя руки! Я в сердцах ему заявил: «Это лучшее, что ты можешь сделать! А завещание самоубийцы силы не имеет!». И что вы думаете? Расхохотался. «Официально великий князь не может покончить самоубийством. Всё останется шито-крыто. И дорогая Фанни получит последний дар моей любви!». Представляете, что будет, если какой-то американской демимонденке достанутся романовская дача в Павловске и дом на Миллионной, по соседству с Зимним дворцом?

– А что полиция? – пролепетал Воронцов, потрясенный подобной перспективой.

– Если я обращусь в полицию, обо всем немедленно доложат Саше! Он, конечно, рано или поздно все равно узнает, но перед тем я должен по крайней мере предотвратить угрозу международного скандала! О-о-о-о… – вырвался у его высочества стон несказанной муки.

Евгений Николаевич более не мог выносить это зрелище.

– Вы безусловно можете быть уверены в моем молчании. Но что я должен сделать?

– Поезжайте к ней. Потребуйте, чтобы она немедленно покинула Россию, но перед этим отдала завещание и Колины письма.

– А также драгоценности и икону, – напомнила Кузнецова. – Это регалии императорского дома.

– Да-да. Особенно образ! Им батюшка благословил наш брак с Санни и завещал свято хранить икону!

– Но… но эта женщина, наверное, откажет, – пробормотал Воронцов, представив будущее объяснение. – Чем же я стану на нее воздействовать?

– Неважно чем! Угрожайте! Предлагайте любые деньги! Но сделать это нужно сегодня же, пока не поползли слухи! Умоляю, поезжайте к прохвостке! Она остановилась у Демута, в апартаментах «люкс», которые, конечно же, оплачены Колиными, то есть моими деньгами!

– Я не уверен, что справлюсь с подобным поручением, – с несчастным видом произнес Эжен. – Я не умею разговаривать с авантюристками, да еще американскими. Английского языка я не знаю. Не умею давать взятки. Тем более – угрожать женщинам…

– Неважно, что вы умеете и чего вы не умеете, – твердо сказала Кузнецова. – Вы человек надежный, а это главное. Спасите Констана. Кроме вас сделать это некому.

После этого отказываться стало невозможно.

– Я попробую, – пролепетал граф и вышел в полной растерянности.

Великий князь проводил его до кареты, воскликнув на прощанье:

– Спасите нашу честь, мой верный Атос!





* * *


В подобном положении полагаться следовало не на смятенный ум, а на голос сердца. Оно у Воронцова колебаний не ведало. Поручение следовало исполнить любой ценой – сердцу это было ясно. Ясно, однако, было и то, что Евгений Николаевич с щекотливой задачей справиться не в состоянии. Стало быть, кто-то должен помочь.

Оно же, сердце, и подсказало, к кому обратиться. Конечно, к Ларцеву. Во-первых, он, как и госпожа Лир, американец, то есть лучше найдет с нею общий язык. Во-вторых, решительности Адриану не занимать. А в-третьих, непохоже, что он станет джентльменствовать с особой, которая учтивого отношения не заслуживает.

Дав дельный совет, щепетильное сердце немедленно начало угрызаться: достойно ли сваливать грязную работу на другого, однако иного выхода не просматривалось. Нравственно страдая, Евгений Николаевич велел отвезти его на Мойку, в меблированные номера «Норд». Ларцев вчера сказал, что остановился в этом нероскошном, но удобно расположенном заведении.



На месте американца не оказалось. Полтора часа Воронцов нервно прохаживался перед домом, не ощущая холода и сырости – моросил противный мартовский дождик. Непонятно было, сколько ждать и вообще появится ли Адриан до ночи. Евгений Николаевич уже собрался ехать к американской Иродиаде сам и будь что будет, когда на набережной, со стороны Гороховской, показалась высокая размашисто шагающая фигура. По развевающейся накидке и отсутствию шляпы сразу было видно иностранца.

Эжен кинулся к нему.

– Наконец-то! Я уж не чаял… Где вы были?

– У министра путей сообщения. С Ворониным, – отвечал Ларцев, несколько удивленный столь бурной радостью.

Вспомнив о правилах вежливости, Евгений Николаевич осведомился, как прошла важная встреча. (Ведь неважных встреч с министрами не бывает.)

– Обыкновенно, – ответил Ларцев. – Я вижу, у вас что-то случилось.

Сделал выжидательную паузу.

Предупредив о сугубой конфиденциальности дела, Воронцов изложил его суть. Попросить Адриана принять участие в крайне неприятном объяснении с аферисткой не решился. Сказал лишь:

– Научите меня, как разговаривают с американцами.

– А как разговаривают с русскими?

– Смотря какой русский, – удивился вопросу Эжен.

– То же и с американцами. Идемте.

– Куда? – спросил Воронцов, боясь верить такому счастью.


– Вы же сказали, она остановилась в «Демуте»? Я видел эту гостиницу, она в пяти минутах отсюда.

– Благодарю вас! Я не смел надеяться, что вы согласитесь ввязаться в эту ужасную историю.

Ларцев странно на него посмотрел.

– Это ужасная история? Должно быть, вы прожили очень приятную жизнь.

Граф смутился, подумав: а ведь действительно…

Пошли вдоль Мойки.

Всё больше волнуясь, Воронцов поделился со спутником мыслью, не дававшей ему покоя:

– А что если госпожа Лир не авантюристка? Что если она по-настоящему любит Николая Константиновича? Тогда получается, что роль, которую мы на себя взяли, отвратительна.

Адриан невозмутимо ответил:

– Я не специалист по любви, но, насколько я слышал, если любят, векселей не берут и в шантажи не пускаются. А впрочем что гадать, скоро увидим.





* * *


В знаменитой гостинице мадемуазель Лир занимала самый лучший апартамент, куда вел отдельный коридор.

Постучали.

К изумлению Воронцова дверь открыл юноша, одетый по-старинному: в камзоле и шляпе с пером, со шпагой на боку. Сделал церемонный поклон, насмешливо воскликнул тонким звонким голосом:

– А вот и мсье Атос пожаловал. Ба, да тут целая мушкетерская рота!

Сказано было на бойком французском с сильным иностранным акцентом. При втором взгляде стало ясно, что никакой это не юноша, а молодая бабенка с пренаглой миной на смазливой мордашке. Но больше всего Евгения Николаевича поразил не маскарад, а то, что обитательница номера назвала его «Атосом». Откуда, откуда могла она знать о прозвище, под которым Воронцов был известен очень немногим? И как вообще догадалась, кто перед нею? Загадка!





– Видите, специально для вас нарядилась в костюм, в котором играю капитана Фракасса. Чтобы соответствовать, – продолжала веселиться поразительная особа. – Милости прошу, мушкетеры.

Виляя бедрами, вошла в гостиную первой.

– Молчите, предоставьте разговор мне, – тихо молвил Ларцев. – Я вижу, будет интересно.

Сели в кресла. Актриса покачивала миниатюрной ножкой в ботфорте и с улыбкой разглядывала посетителей.

Она наслаждается моментом, с изумлением понял Воронцов.

– Коли вы нас ждали, стало быть, не нужно объяснять, по какому мы делу, – начал он по-русски, забыв о ларцевском предупреждении.

Фанни перебила:

– Увы, я не успела выучить ваш чудесный язык. Не было нужды. Все, с кем я встречалась, говорили по-французски, а некоторые и на моем родном языке. Мой любимый Ники изъясняется на английском не хуже, чем мой парижский приятель лорд Соммерсби…

«Любимый Ники» – она его любит, с упавшим сердцем подумал Атос, а госпожа Лир продолжила:

– …который подарил мне вот эту сапфировую брошь. Конечно, камень не очень крупного размера, но ведь то обыкновенный лорд, а Ники – племянник императора. Я получила от него более существенные доказательства страсти.

Замечание было явно меркантильного свойства, и Евгений Николаевич немного ободрился. Кажется, при настоящей любви таких речей не ведут?

Тут заговорил по-английски Адриан, мисс Лир ему что-то ответила, и у них началась непонятная графу беседа. Он догадался только о смысле первой фразы, обращенной барышней к Ларцеву: «Оу, юрамерикен».

Реплики обеих сторон были недлинными и энергичными. Кажется, происходила торговля. При этом американка горячилась и повышала голос, а Ларцев оставался спокоен и, наоборот, говорил всё тише.

Наконец актерка-травести порывисто поднялась и вышла в соседнюю комнату, должно быть, спальню – через дверь было видно кровать под балдахином.

– Что она? – нетерпеливо спросил граф.

– Набивает цену. Требует за всё миллион.

– Сколько?!