Дом сестер

Фрэнсис много работала, чтобы отвлечься; но, несмотря на непреходящую физическую усталость, она находилась в таком нервном напряжении, что ночами не могла уснуть. Она постоянно видела перед собой Джона, видела, как он подрывается на мине, как погибает от ружейных выстрелов. Не сошла ли она с ума, всерьез надеясь, что он еще жив?

Это беспокойство делало ее раздражительной; все обращались с ней крайне осторожно, так как она быстро взрывалась. Однажды Фрэнсис услышала, как старшая медсестра говорила одной из коллег: «Она неприятный человек, эта мисс Грей. Ты видела ее глаза? Совершенно холодные. Я не могу ее понять. Но она невероятно работоспособная. Этого у нее не отнять. Иногда я не знаю, что бы делала без нее».

У Фрэнсис не было ни одной подруги среди медсестер; впрочем, ее это не сильно волновало. Лучше всего она ладила с Дианой, хотя та и не одобряла ее отношений с женатым мужчиной. У Дианы был такой же несентиментальный, практический тип характера, как и у Фрэнсис, и они испытывали друг к другу определенное расположение.

Диана просила своего мужа, чтобы тот сразу же сообщил ей, если узнает хоть что-нибудь о Джоне Ли. 27 октября она получила телеграмму: Джон действительно больше двух недель скрывался на вражеской территории и наконец смог пробиться к своим. Он заработал серьезное переохлаждение, но остался жив и сейчас восстанавливается в госпитале неподалеку от Гавра.



Этот госпиталь не шел ни в какое сравнение с лазаретом, в котором работала Фрэнсис. Он ничем не походил на тот переоборудованный под стационар амбар, расположенный на поле сразу за линией фронта, где весь мир, казалось, погрузился в кровь, раздробленные конечности, крики и стоны, в дым, огонь и нескончаемый грохот артиллерии; куда привозили бойцов, которых вытаскивали прямо из окопов, — искалеченных и обезображенных до неузнаваемости. Элементарные правила гигиены зачастую не соблюдались, но это никого больше не беспокоило, потому что приходилось радоваться даже тому, что вообще находилось место, куда можно было положить раненого; и если одеяло на койке было пропитано кровью предыдущего солдата, никто не обращал на это внимания. В какое-то время речь шла только о том, чтобы хотя бы выходить немногим больше солдат, чем потерять — не важно каким образом.

В госпиталь под Гавром привозили солдат после первичного пребывания в полевом лазарете, где их немного приводили в порядок и по меньшей мере чуть-чуть подлечивали. Бывший частный санаторий для состоятельных французов располагался в большом парке с многочисленными деревьями и кустарниками, а также убранными, очищенными от листвы дорожками, усыпанными гравием, которые извивались между небольшими прудами с золотыми рыбками и покрашенными в зеленый цвет скамейками. Боевые действия шли достаточно далеко отсюда, и ничто не нарушало царящую здесь мирную тишину. С деревьев облетела пестрая листва, и ухоженные лужайки покрылись ковром из шуршащих листьев. Светло-желтые стены виллы, которая полностью скрылась в глубине парка, лишь слегка проглядывали между ветвями постепенно теряющих листву деревьев.

Внутри, в коридорах, сновали медицинские сестры в белоснежной униформе и санитары, и иногда можно было вообразить, что нет никакой войны, унесшей тысячи жизней. Правда, в здешних холлах не было чахоточных дам, как в прежние времена, и увидеть можно было разве что людей в военной форме: солдат на инвалидных колясках или костылях, с повязками на голове или с перевязью для руки на шее, с глазными повязками или с лицами, изуродованными отравляющим газом. Множество мужчин имели ранения разной степени тяжести, но у всех без исключения была глубоко ранена душа, опустошенная и выжженная. И это отражалось в их глазах.

Впервые увидев Джона, Фрэнсис испугалась. Он всегда был высоким, сильным мужчиной с крепким здоровьем и в хорошей спортивной форме; болезнь была понятием, которое Фрэнсис никогда не могла бы связать с ним. Он и теперь, собственно говоря, не был болен. Но испытания оставили на нем значительно более серьезный отпечаток, чем она себе представляла. Джон сильно похудел, форма буквально висела на нем; глаза провалились, скулы остро выступали под пергаментной кожей. «Он похож на старика, — подумала Фрэнсис, — на несколько десятков лет старше, чем прежде!»

У него была отдельная комната — уютная каморка под самой крышей. Когда Фрэнсис вошла, он сидел у окна и пристально смотрел наружу. За окном рос красивый каштан, с которого как раз облетали листья, и Джон следил взглядом за каждым отдельным листком, медленно опускающимся на землю.

Он не обернулся, когда Фрэнсис вошла, но догадался, кто это, потому что сказал с иронией:

— А, моя невеста!

Она по-прежнему придерживалась этой версии, потому что не была уверена, что в ином случае ее пропустят к нему.

— Он еще очень слаб, — сказала директор санатория, при этом строго посмотрев на Фрэнсис. — Вообще-то он пока не готов к приему посетителей.

— Я приехала из Англии. Несколько недель работала в полевом лазарете, чтобы иметь возможность остаться там. Мне надо его увидеть.

— Гм… Вы говорите, что обручены с ним? В этом случае… я сделаю исключение.

Теперь, в его комнате, Фрэнсис подумала, что, возможно, допустила ошибку. В конечном счете его это разозлило.

Она тихо сказала:

— Извини, что мне пришлось солгать. Иначе они меня к тебе не пустили бы.

— А это было так важно? Ты непременно хотела прийти ко мне? — Джон резко повернулся к ней, и Фрэнсис только сейчас заметила, что он сидит на инвалидной коляске.

— Ты ранен?

— Нет. У меня всего лишь слабость. В принципе, это кресло мне больше не нужно.

— Я хотела тебя увидеть, потому что многое должна тебе объяснить.

Он сделал нетерпеливое движение рукой.

— Тебе не надо мне ничего объяснять. Если ты проделала такой путь только для того, чтобы объясниться, — забудь. Как ты вообще узнала, что я здесь?

— Я выяснила это недавно. В лазарете, где я работала, кое-кто тебя знал.

— Смотри-ка! Фрэнсис Грей в полевом лазарете… Как же тебя занесло туда?

Фрэнсис почувствовала, что начинает злиться. К чему этот цинизм? По какому праву он цепляется к ней?

— Надеюсь, что хорошо справилась там со своей работой, — ответила она холодно, — а это была нелегкая работа. Нам приходилось собирать солдат практически по частям, когда их привозили.

— Знаю. Я тоже испытал, что такое война. И уверен, что ты действительно хорошо работала. Ты можешь рьяно взяться за работу и вынести то, от чего другие теряют сознание.

Фрэнсис сжала губы.

— Я могу уйти, если ты намерен ссориться.

Джон пожал плечами:

— Ты можешь делать все, что захочешь.

Она растерялась. Больше всего ей хотелось выйти из комнаты, хлопнув дверью, но потом она вспомнила о Джордже, о его сильнейшем отчаянии. Он стал другим, и Джон тоже. Джордж погружался в депрессию; Джон, очевидно, находил спасение в ярости и агрессии. Того, кто однажды оказался в жерновах войны, она не щадит, оставляя в его памяти картины непостижимого ужаса, лишает здоровья, покоя и радости жизни, а потом бросает в угол, где он пытается снова встать на ноги…

«Мне надо набраться терпения в общении с ним. Он так много пережил. Как и Джордж. С ним было, конечно, проще, но Джон заслуживает такого же участия».

Фрэнсис преодолела свой порыв уйти. Вместо этого она прошла вглубь комнаты, тихо закрыв за собой дверь, и осторожно спросила:


— Джон, тебе было тяжело, да?

— Тяжело?.. Да, было. Но не мне. Я ведь еще жив. Но тот мальчишка…

Другой солдат, которого он взял с собой. Он не вернулся.

— Ты уверен, что он погиб?

— Погиб или попал в плен, не знаю… Ему едва исполнилось девятнадцать.

— Джон…

— Это была моя идея — взять его с собой в тот день, — сказал он. В его глазах заблестели слезы, Фрэнсис это видела, но он не мог плакать. — Он все время умолял и упрашивал. Хотел сделать что-то особенное, что-то авантюрное… И я предложил его в качестве своего напарника. Он был в восторге.

— Ты сделал то, что он хотел.

Руки Джона вцепились в подлокотники коляски.

— Я должен был знать, что ему не хватит смелости. Он был переполнен пламенным идеализмом, но, по сути, являлся еще ребенком. Я до сих пор не понимаю, как мы могли сбиться с пути. Мы проникли глубоко на немецкую территорию. Это оказалось чудом, что нас не разорвало на клочки взрывом, или что немцы нас не подстрелили. Что-то было не в порядке с компасом. Мы совершенно заблудились.

— Но ты ничего не мог с этим поделать.

— Я был старшим. Нес ответственность за вылазку. И вообще не должен был брать его с собой. И уж точно…

— Что?

Джон не смотрел на нее.

— Я бросил его на произвол судьбы.

Фрэнсис подошла к нему и положила руку ему на плечо.

— Я тебе не верю.

Он рассмеялся, но его смех был горьким.

— Не веришь? Конечно, нет, ты с удовольствием до конца своей жизни носилась бы с портретом героя, который сама себе создала. К сожалению, должен тебя разочаровать. Я отнюдь не тот прекрасный мужчина, которого ты хочешь во мне видеть.

— Кто тебе сказал, что я хочу видеть в тебе прекрасного мужчину? — Фрэнсис улыбнулась, но он не ответил на ее улыбку. — Что же случилось?

— Когда нам стало ясно, в какой ситуации мы оказались, у Саймона — так его звали — сдали нервы. Его охватила паника. Он в буквальном смысле был не в состоянии сделать ни одного шага. Ему везде мерещились вражеские солдаты. Он упал на землю и стал плакать, как маленький ребенок.

— И что ты сделал?

— Я стал его уговаривать. Сказал, что выведу нас, что у нас есть шанс. Конечно, я не был в этом уверен — напротив, боялся и понимал, что надежды почти нет. Но я знал, что у нас нет выбора и мы должны попытаться.

— Но ты не смог уговорить его пойти дальше.

Джон покачал головой.

— Он был в панике, буквально окаменел от страха. Хотел остаться там. Сказал, что не может идти. У него пропало все мужество.

— И ты ушел без него, — сказала тихо Фрэнсис.

— Да. Я не видел другой возможности. Я не мог тащить его с собой, потому что он сразу же начинал кричать. Мне оставалось лишь надеяться, что немцы, если они его нашли, не станут сразу стрелять в девятнадцатилетнего ребенка.

— Они точно этого не сделали. Они просто взяли его в плен.

Джон теребил свои руки. Его пальцы переплелись между собой.

— Может быть… А может быть, он все-таки пошел и наступил на мину, или его расстреляли… Не знаю. Все, что я знаю, это одно: я не имел права уходить без него.

— Но…

— Никаких «если» и «но». Я не имел права это делать. Конечно, это было бы очень глупо — сидеть там и ждать немцев. Но тем не менее я не должен был уходить. Я был старшим по званию и возрасту. А Саймон дошел до предела. Оставить его сидеть там… — Джон в отчаянии покачал головой и стал пристально вглядываться в окно.

Фрэнсис порылась в своей сумке.

— Хочешь курить?

Впервые с его лица исчезло напряжение.

— Если у тебя есть сигареты — с удовольствием.

При прощании с солдатами в лазарете Фрэнсис получила в подарок сигареты и берегла их как сокровище. Теперь они курили вместе с Джоном, молча, погрузившись в свои мысли. Потом Фрэнсис рассказала о Джордже и о том, как Элис боролась за то, чтобы забрать его в Лондон.