Дом сестер

— Я ведь тебе сказал. — Его голос звучал так, будто он вынужден был объяснять что-то непонятливому ребенку. — Я не смогу это забыть.

— Тебе только так кажется. Ты увидишь, как только окажешься дома…

— Дома больше нет.

— Но ты же должен куда-то поехать!

— Посмотрим. — Джордж уже почти докурил сигарету и теперь осторожно теребил крошечный окурок кончиками пальцев. — Странно, — сказал он тихо, — когда я лежал засыпанный там, внизу, я боялся умереть. Испытывал жуткий страх, и все, о чем я мог думать, было одно: может быть, я как-то выживу… Ни за что на свете я не хотел остаться там, как мои товарищи. А сейчас… сейчас я хотел бы умереть, как они.

— Ты не должен так говорить. И не должен так думать. Все будет в порядке. Поверь мне!

Наконец он посмотрел на нее.

У него такие же красивые золотистые глаза, подумала Фрэнсис, как у мамы. В лучах солнца они сверкали, как два прозрачных топаза. Фрэнсис осознавала, какими холодными, почти водянистыми, должно быть, казались ее глаза, но если она завидовала глазам Виктории, то глазами Джорджа только восхищалась.

— Джордж, — сказала она тихо.

— Могла ли ты себе это представить? — спросил он. — Мы оба во Франции, в одном лазарете, а вокруг нас свирепствует страшная война… Мы не были к этому готовы. И это плохо. Я не могу с этим справиться, потому что ничто в моей жизни не научило меня, как это делать.

— Никто не сможет научить тебя чему-то подобному. Каждый сам должен решать, как он с этим будет справляться. — В какие размышления он погрузился? Бессмысленные, подумала Фрэнсис, и бесполезные.

— Это была полная идиллия, — продолжил Джордж, как будто сестра ничего не сказала. — Жизнь в Уэстхилле. Это было нереально. Мы были изолированы от мира как такового. Реально лишь то, что здесь. То, что здесь, это — жизнь.

— Нет. Это только ее часть. Злая, кошмарная часть. Не вся жизнь.

Он докурил сигарету — пепел падал под кончиками пальцев в траву — и опять ушел в себя; его глаза больше не смотрели на Фрэнсис. Где он был? Опять в блиндаже? Неужели он опять переживал те мрачные часы? И слышал, как смолкли стоны?

Впервые Фрэнсис испуганно подумала: «Элис все-таки права. Он болен. Значительно серьезнее, чем я думала».

По ее телу побежали мурашки, и она почувствовала страх. С Джорджем они прожили бо́льшую часть их прежней жизни. Это были самые лучшие годы. Он был ее старшим братом, ее опорой, ее надеждой. И теперь Фрэнсис осознала, что потеряла его. «Я потеряла того, прежнего Джорджа. Я никогда больше не смогу на него опереться. С этого момента — и только если он не откажется — он сможет опереться на меня».

Так они сидели некоторое время, погрузившись в свои мысли, пока не похолодало и не опустились сумерки.

Появилась бледная Элис.

— Завтра мы можем вместе с ранеными уехать назад в Англию, — сказала она. — Там будут места для нас троих.

Джордж равнодушно смотрел мимо нее. Фрэнсис подняла голову.

— Уже завтра?

Элис кивнула.

— Врач разрешил.

— Надеюсь, он не ошибся, — сказала Фрэнсис. — Здесь наверняка отправляют людей раньше, чем это допустимо. Им ведь дорог каждый миллиметр площади.

Завтра! Уже завтра они поедут домой, в Англию… Но она еще ничего не узнала о Джоне. Не говоря уже о том, чтобы хоть немного поговорить с ним. Его последним воспоминанием о ней была их случайная встреча, где Фрэнсис предстала перед ним на берегу Темзы в Лондоне в непривлекательном платье, пропотевшая и изможденная, ругающаяся как рыночная торговка… Ее еще и сегодня бросало в жар от стыда, когда Фрэнсис думала о том, какое впечатление тогда произвела на него. Она многое отдала бы, чтобы вернуть все назад.

— В отношении Джорджа доктор прав, — сказала Элис. — Его можно перевозить, даже я это вижу. Чем скорее он отсюда уедет, тем лучше. Ему нужен покой и тишина, а у меня он получит и то, и другое.

— Ты хочешь везти его к себе в Лондон? — удивленно спросила Фрэнсис.

— А куда же еще?

— Ему нужно в Йоркшир. Там его дом!

— Ведь отец Джорджа не желает его видеть, — тихо прошипела Элис, не желая напоминать об этом больному.

— Но ведь он был на волоске от смерти. Для моих родителей многое изменилось. Мама ясно сказала об этом.

— В Лондоне ему будет лучше, — настаивала Элис.

— В узкой, сырой, маленькой квартире? — воскликнула Фрэнсис. — Это несерьезно с твоей стороны!

Они с негодованием смотрели друг на друга, не желая уступать. Наконец Фрэнсис сказала:

— Я знаю, в чем дело. Тебя не жалуют в Уэстхилле. В этом твоя проблема. И тебя раздражает мысль о том, что выхаживать его будет мать, а не ты. Вместо того, чтобы думать о нем и о том, что для него будет лучше!..

— Это была моя идея поехать к нему во Францию, — сказала Элис. — Из вас никто не двинулся бы с места, чтобы привезти его назад, чтобы быть с ним. Ты просто присоединилась ко мне, самостоятельно ты и шагу не сделала бы!

— Он мой брат!


— Он… — начала Элис, но не договорила.

Фрэнсис рассмеялась.

— Он не твой муж! Напротив, ты успешно отвергала его все эти годы. Так что теперь не выдвигай требований, на которые не имеешь права.

— Джордж, — сказала Элис, — наверное, ты сам должен решать, куда поедешь. Я не могу представить себе, что ты отправишься к отцу…

Мощный взрыв неподалеку от них не дал ей договорить. Со стороны лазарета доносились крики: все испугались, так как еще никогда раньше снаряды не ложились так близко. Джордж же даже не вздрогнул. Он пристально смотрел в сторону заросшего клена и, казалось, пронизывал его своим взглядом.

Фрэнсис, все еще сидевшая в траве, решительно встала, расправила обеими руками смявшуюся юбку и сказала:

— В одном ты права, Элис: Джордж должен уехать отсюда. Здесь он лишь впадает в депрессию. Завтра ты поедешь с ним в Англию и, надеюсь, там найдешь решение в его интересах.

Элис в упор посмотрела на нее.

— Хорошо. Но разве ты не поедешь с нами?

— Я еще на некоторое время останусь здесь. Есть дела.

Чтобы избежать дальнейших вопросов, Фрэнсис быстро пошла прочь; вслед ей донесся голос Элис: «Что, черт подери, ты еще собираешься здесь делать?» Не обращая на это внимания, она вошла в амбар, игнорируя зловонные запахи и крики, и стала искать старшую сестру, чтобы спросить ее, может ли она остаться здесь еще на пару дней и помогать врачам.

Через пятнадцать минут Фрэнсис узнала, что Джон не вернулся из разведки и вот уже неделю считался без вести пропавшим.



Она увидела Джона в конце октября в больнице на Атлантическом побережье, куда его отправили для восстановления. Это стало результатом того, что Фрэнсис рассказывала о нем каждому солдату, каждой медицинской сестре, каждому врачу — и в конце концов действительно получила нужную ей информацию. Юноша из Нортумберленда, который не мог забыть умирающих лошадей, в тот день, когда у нее произошел долгий, тяжелый разговор с Джорджем, взволнованно подозвал ее к себе.

— Там новая медсестра! Она знает этого Джона Ли, вашего жениха!

Его глаза блестели. Он боготворил Фрэнсис, потому что она с пониманием отнеслась к его переживаниям, связанным с лошадьми; также его подкупила ее забота о «женихе». Он больше, чем другие, постоянно старался что-то для нее разузнать.

— О, Пит, правда? Где она? Как ее имя?

Юноша указал ей на новую медсестру — невысокую темноволосую девушку, очень молодую, которая явно с большим рвением ухаживала за ранеными. Фрэнсис подошла к ней, и та сообщила, что Джон числится без вести пропавшим; Пит ничего об этом не знал и позднее сокрушался, что именно он принес очаровательной Фрэнсис Грей такие неутешительные новости.

Молодая женщина была замужем за офицером, отправившим Джона в разведку. Вместе с другим молодым солдатом тот выдвинулся к позициям врага поздним вечером. Они не вернулись — возможно, решили пройти слишком далеко за линию расположения немецких войск, тем более что следующим утром немцы предприняли наступление и отвоевали два километра территории.

Молодую женщину звали Диана Уилсон. Она пыталась утешить Фрэнсис и сказала, что это совершенно не значит, что оба погибли.

— Но если они попали к немцам и…

— Немцы тоже не расправляются с каждым немедленно. Они берут их в плен. Это не смертный приговор.

В глазах Фрэнсис — в соответствии с британской пропагандой — немцы были варварским народом, и она совершенно не была уверена, что пленение и уничтожение — это не одно и то же.

— Может быть, — сказала Диана, — им удалось спрятаться от немцев и потом пробиваться к своим…

— Я должна немедленно поехать туда! — воскликнула Фрэнсис.

Диана взяла ее за руку.

— Я понимаю ваше волнение, мисс Грей. Но так просто, как гражданское лицо, вы не сможете там находиться. Кроме того, куда вы поедете?

— Туда, откуда он ушел.

— Но вы ведь не знаете, появится ли он именно там. Останьтесь здесь. Мой муж — командир Джона Ли; он в любом случае узнает, если Джон вернется. Я скажу ему, чтобы он меня сразу проинформировал. Договорились?

Фрэнсис согласилась, что это было разумным решением. Она кивнула и повернулась, чтобы идти, но Диана резким голосом сказала:

— Мисс Грей!

— Да?

— Молодой солдат, который поведал мне вашу историю, сказал, что вы — невеста Джона Ли. Но я знаю его через моего мужа, и мне известно, что он женат.

Фрэнсис ничего не сказала в ответ, выдержав при этом испытующий взгляд Дианы.

— Ладно, — сказала наконец та с ноткой презрения в голосе.

«Теперь она думает, что я любовница Джона Ли», — подумала Фрэнсис, но она не видела никаких оснований, чтобы оправдываться перед Дианой и расставлять все точки над i.

Тем не менее Диана сохраняла молчание, и Фрэнсис по-прежнему считалась невестой Джона. Теперь ей оказалось на руку, что в последние недели она завоевала доверие и признание врачей и медсестер. Обычно гражданские лица не имели права так долго оставаться непосредственно за линией фронта. Но в лазарете была необходима любая помощь, а Фрэнсис доказала, что она может напряженно работать. «Оставайтесь здесь, пока не получите известие о вашем женихе», — сказала старшая медсестра, и Фрэнсис хотя бы в этом отношении могла вздохнуть с облегчением.

Погода, до сего времени солнечная и сухая, изменилась. Часто шел дождь; воздух стал холодным, по утрам низко над землей висел туман. Фронт опять застыл. Короткое наступление англичан не привело к длительному успеху — они с большими потерями отвоевали лишь небольшую пядь земли. Под проливным дождем окопы превратились в стылые грязные канавы, в блиндажах солдаты сидели по колено в воде. Если летом положение было просто плохим, то теперь ситуация обострилась еще больше. Холод и сырость доконали и без того измученных бойцов. Свирепствовала дизентерия; вши и блохи донимали больше, чем беспрерывный артобстрел. В лазарете раненые лежали буквально друг на друге, и едва у кого-то появлялись признаки улучшения, он сразу освобождал свою койку внутри амбара и перебирался наружу под натянутый брезент. Земля здесь была такой сырой, а воздух таким холодным, что можно было радоваться, если дело обходилось без воспаления легких.