Дом сестер

Он сразу узнал их обеих.

— Элис? Фрэнсис? Как вы здесь оказались?

Джордж говорил монотонным голосом, то повышая, то понижая его. Было непохоже, чтобы он был очень рад видеть обеих женщин. Он ничего не спрашивал о родителях и о доме. Казалось, ничто не могло проникнуть в глубины его души.

Фрэнсис заметила, что его раны хорошо заживают, и это принесло ей облегчение.

— Конечно, он все еще в шоке, — сказала она Элис, которая была очень взволнована после этой первой встречи. — Он оставался заживо погребенным в течение сорока восьми часов. Вокруг него были только погибшие товарищи… Неудивительно, что он в невменяемом состоянии!

— Он не только в невменяемом состоянии. Ты разве не видишь, что он стал совершенно другим человеком? Он практически ничего не воспринимает!

— Это просто вопрос времени.

— Откуда ты знаешь? Людей, которые перенесли тяжелый шок, нужно основательно лечить, и совершенно определенным образом. На это здесь ни у кого нет времени. Я боюсь, что он полностью погрузится в свой собственный внутренний мир.

Фрэнсис сказала себе, что Элис видит только призраки. Лишь значительно позже ей пришлось признать, что она увидела трагедию уже тогда, когда еще никто ее не осознавал.

Многие мужчины в лазарете, наряду со своими телесными повреждениями, страдали еще и от психологических травм. Они видели, как умирают их товарищи, и сами месяцами жили в постоянном страхе смерти. При этом были солдаты, которые более четырех месяцев без смены оттрубили в траншеях.

Фрэнсис много ухаживала за восемнадцатилетним юношей из Нортумберленда, самого северного графства Англии. Он ужасно тосковал по родине и не мог смириться со смертью своего лучшего друга, который погиб рядом с ним от пули в голову. Он рассказывал Фрэнсис, что ночами ему все время снятся лошади.

— Я видел так много погибших лошадей… Они кричали. И плакали. Я не знал, что лошади умеют плакать. Они лежали на земле и боролись со смертью. Их тела были разорваны в разных местах, они истекали кровью… Некоторые смирялись и тихо, с широко раскрытыми глазами ждали своего конца. Лишь иногда совсем тихо фыркали. На их мордах было столько печали! Они все время стоят перед моими глазами, как самые невинные жертвы в этой войне…

Фрэнсис вспомнила лошадей дома, в Уэстхилле, их шелковистые уши и темные глаза, как плотно прижимались они своими мягкими ноздрями к человеческой руке… Она понимала юношу и все время старалась раздобыть для него что-нибудь вкусное. Если слышала, что он стонет во сне, быстро будила его, потому что знала: ему опять снятся лошади.



Джордж находился под полной опекой Элис, и Фрэнсис лишь изредка удавалось общаться с ним. В своих многочисленных беседах с другими ранеными она пыталась что-то узнать о Джоне. Не имела представления, где стояло его подразделение, но называла каждому его имя.

«Лейтенант Джон Ли? Понятия не имею, мэм. Никогда не слышал».

Втайне Фрэнсис хотела, чтобы его ранили — конечно, несерьезно, — и чтобы его привезли в лазарет, лучше всего в Сен-Равиль. Но, с другой стороны, чтобы его ранение не позволило ему вернуться на фронт и чтобы при этом его жизнь была вне опасности. Ночами, лежа без сна на узких нарах в крестьянском доме, служивших ей кроватью, она представляла себе романтические сцены — и одновременно смеялась над собой за свои девичьи фантазии. Разве она недостаточно пережила, чтобы предаваться такого рода сентиментальным мечтам?

«Тебе уже двадцать три года, а не семнадцать, — безжалостно напоминала она себе иногда. — Ты больше не молодая девушка, которая думает, что имеет право на самое лучшее в жизни. Ты ни на что не имеешь права. Тебе может пару раз повезти, и это свалится тебе на голову случайно и незаслуженно; но за остальное ты должна жестко бороться — и радоваться, если получишь половину того, что ты хотела. И потом, Джон — муж твоей сестры. Тебе не следует мечтать о том, что он неожиданно признается тебе в любви. Ты не должна бороться за него. Оставь его в покое».

Но Фрэнсис продолжала наводить о нем справки, и если ее спрашивали, кем он ей приходится, она уклончиво отвечала, что Джон — ее очень близкий друг. Но ни разу не сказала, что Джон — ее зять. В конце концов распространилось мнение, что Фрэнсис — невеста лейтенанта Ли, и она не стала это опровергать. Всем было жаль эту молодую женщину, которая ничего не знала о судьбе мужчины, которого любила, и каждый обещал немедленно сообщить ей, если что-то о нем узнает.

Как-то теплым солнечным днем Фрэнсис прогуливалась на противоположной стороне деревни; она надеялась хоть на короткое время избавиться от грохота снарядов, который с раннего утра с новой силой беспрерывно доносился до деревни. Небо на востоке никогда не расчищалось — такими плотными и темными были клубы дыма. Без конца разрывались гранаты, артиллерия вела огонь в смертельном стаккато. Отставшие от своей части солдаты, появившиеся в деревне, сообщили, что фронт впервые за несколько недель продвинулся вперед. Англичане и французы отвоевали несколько метров земли. Немцы оставили передовую линию своих окопов и отступили.

Фрэнсис не разделяла всеобщего ликования. Чему они так радуются? Клочку илистой земли, напичканной минами и колючей проволокой, которую немцы до вечера наверняка отобьют?

Расплата человеческими жизнями была высока: в лазарет снова пошел поток раненых, какого уже давно не было. Санитары работали без перерыва. Они приносили одни носилки за другими. В какой-то момент в амбаре и в дополнительном помещении под брезентом не осталось места, и солдат стали класть на лужайке перед амбаром. Вскоре там оказалось сто пятьдесят мужчин, лежавших длинными рядами. Они стонали, кричали, умирали…

— Что мы будем делать, когда стемнеет? — растерянно спросила молодая медсестра. — Ведь ночи уже очень холодные!

Врач, не спавший уже сорок восемь часов и выглядевший так, что его в любой момент можно было положить рядом с пациентами, лишь посмотрел на нее беспомощным взглядом.

— Ничего не поделаешь. Им придется остаться на улице и как-то пережить это. Молитесь, чтобы не начался дождь.

Всю первую половину дня Фрэнсис помогала чем могла, но в какой-то момент подумала: «У меня больше нет сил. Мне нужно отдохнуть. Совсем немного. Я не могу больше видеть, как кто-то страдает и умирает. Я этого не вынесу».

Она ушла и бродила среди осенних полей, оставив позади фронт и погибших, но была не в состоянии даже на секунду забыть об этом. Где-то вдали все еще раздавался грохот орудий. Вокруг Фрэнсис видела лишь несколько убранных полей; большинство же пашен не были возделаны и заросли сорняками. Мужчины в основном ушли на фронт, а оставшиеся в деревнях женщины были не в состоянии в одиночку справиться с этой работой. Все выглядело запущенным. На одном из лугов ржавел брошенный плуг. Была ли жива лошадь, которая тянула его?

Воздух был чист и прозрачен, и Фрэнсис, возвращаясь, почувствовала себя немного лучше.

Перед амбаром царил хаос из невообразимого количества раненых солдат, санитаров и медсестер. Кто-то выкрикивал неразборчивые распоряжения, на которые никто не обращал внимания. Порядок размещения распался, и из-за этого исчезли проходы, по которым можно было передвигаться. Вспомогательный персонал был вынужден самостоятельно прокладывать себе дорогу — и застревал всякий раз в местах, где было трудно пройти. В общей суматохе у двух санитаров с носилок соскользнул солдат; теперь он тихо умирал в пыли вытоптанной поляны. Молоденькая медсестра, прозрачная как призрак и на вид совершенно изможденная, внезапно упала на землю вниз белым как мел лицом и осталась неподвижно лежать. Всюду пахло хлороформом. Один солдат с деревянной ногой бродил между ранеными и кричал, что продает свежие мидии; разумеется, ему нечего было предложить, и он просто протягивал каждому свою пустую руку, на которой не было трех пальцев.

Чуть в стороне от этой суматохи на пеньке сидел Джордж и курил сигарету. Казалось, он был совершенно безучастен ко всему происходящему вокруг. Создавалось впечатление, что он ничего не слышит и ничего не видит. Джордж был погружен в самого себя и производил впечатление человека, который ведет внутренний диалог. Точно так же он мог бы сидеть одиноко где-нибудь в лесу, у какого-нибудь ручья или на лугу в Уэнслидейл. Невообразимым образом рядом не было вездесущей Элис.

Фрэнсис подошла к нему.

— Джордж!

Он поднял на нее глаза без особого интереса.

— А, это ты… Я думал, что Элис уже проснулась.

— Неужели она наконец-то отправилась спать?

— У нее уже не было сил. Она пошла к себе и хотела через час вернуться.

— Если Элис заснет, — сказала Фрэнсис, — то до вечера не проснется. Она совершенно измотана.


Она в нерешительности остановилась и подождала, пока Джордж предложит ей сесть рядом с ним. Но он больше не обращал на нее внимания и продолжал молча курить. Тогда Фрэнсис просто села на корточки в траву возле его ног. Трава была еще теплой и сухой от дневного солнца. Еще пара часов, и настанут сумерки — первый предвестник темного осеннего вечера, который принесет с собой холодный воздух и влагу, поднимающуюся с земли. Это еще больше обострит критическую ситуацию для раненых, которые лежат под открытым небом и борются со смертью.

— Как ты себя чувствуешь, Джордж? — спросила Фрэнсис.

Он проследил взглядом след от дыма своей сигареты. Затем ответил:

— Вполне прилично, спасибо.

Это был тот ответ, который Джордж постоянно давал на вопрос о его самочувствии. Потом он осознал, что Фрэнсис сидит на траве.

— Извини, — сказал он и с трудом попытался встать. Тело не хотело его слушаться. — Садись на мое…

Она мягко усадила его назад.

— Сиди. У меня сейчас более здоровые кости.

Он остался на месте.

— Хочешь курить?

— А у тебя есть?

Джордж, кивнув, достал из кармана пиджака помятую сигарету и раздавленный коробок спичек.

— Элис достала. Не знаю, как она это делает, но у нее каждый день есть для меня что-то особенное.

— Она любит тебя, я поняла это за последнее время. Возможно, она сама это осознала лишь тогда, когда от тебя в течение нескольких недель не было никаких известий. Она действительно испугалась.

— Элис никогда не хотела быть со мной, — сказал Джордж, но это прозвучало ни обиженно, ни печально. Признание, совершенно лишенное эмоций.

Он поднес Фрэнсис огонь, и та с наслаждением сделала длинную затяжку, преодолев угрызения совести из-за того, что лишила Джорджа такой ценности. Может быть, это было и неприлично, но она натосковалась по дурманящему действию никотина. Она не смогла бы от этого отказаться.

И ей действительно сразу стало лучше. Она расслабилась — и внутренне отстранилась от происходящих вокруг событий.

— Теперь еще бы виски, — сказала она с тоской в голосе, — и мир ненадолго стал бы почти нормальным…

Джордж улыбнулся.

— Фрэнсис! Разве дама у всех на виду будет пить виски?

Она пожала плечами:

— Как даму меня все равно больше нигде не воспринимают. Но меня это, честно говоря, не очень волнует.

Он кивнул.

— Это то, что приходит с годами, не так ли? Кого-то перестает волновать то, что раньше было для него очень важным. Ты гонишься за чем-то… и потом замечаешь, как несущественно это все… как бессмысленно…

Фрэнсис озабоченно посмотрела на него. Его пессимизм зашел слишком далеко. Она сама уже многое отсекла от своей жизни, а на оставшееся смотрела по-новому. Однако ничто из всего этого не обозначила бы как «бессмысленное» — ни прошлое, ни настоящее. Но Джордж… Фрэнсис рассматривала его серое лицо, его впалые глаза; казалось, в нем не было жизни, не было надежды…

— Мне кажется, для наших родителей многое изменилось, — сказала она. — Мама дала мне это понять в нашем последнем разговоре. Джордж, я совершенно уверена, что они встретят тебя с распростертыми объятиями. Для них будет важно только то, что ты жив.

— Врач сегодня сказал, что я уже транспортабелен. Элис хочет как можно быстрее вернуться со мной в Англию.

— Это хорошо. Тебе надо домой. В Уэстхилл. Там тебе будет спокойно.

— Не думаю, что хочу домой, — ответил Джордж. — И не знаю больше, что для меня дом. Все потеряло значение.

— Это ты сейчас так думаешь. Ты был очень болен. Пережил худшее. И это естественно, что сейчас ты ощущаешь пустоту.

— Никогда этого не забуду. — Его взгляд был устремлен вдаль, куда-то, где он видел то, чем ни с кем не мог поделиться. — Я думал, что умираю. Когда балки переломились, когда я услышал, как расщепилось дерево, когда земля посыпалась вниз и все стало черным, я подумал, что умираю. Мною овладел жуткий страх. Я все время испытывал страх. В окопах, когда справа и слева от меня гибли мои товарищи и, умирая, кричали, когда рядом свистели пули и весь мир казался преисподней… Я всегда испытывал страх. Но больше всего — там, внизу, в блиндаже. Мы сидели в воде, дрожа и замерзая, а снаружи, над нами, бушевал ураган; и я знал, что это воля случая — попадет в нас граната или нет. Чистая случайность. Мы ничего не могли сделать.

— Я знаю. Это страшно, что ты пережил…

Джордж ее совсем не слушал.

— Я пришел в себя еще когда лежал там, внизу. Стояла кромешная тьма. Я слышал, как кто-то стонет, совсем рядом со мной. Ничего не видел. Попытался что-то сказать, но не смог произнести ни звука. Мое тело было единой болью.

— Я понимаю.

— В какой-то момент товарищ рядом со мной перестал стонать. Это звучит страшно, но его стон был лучше, чем тишина. Я чувствовал себя… таким безнадежно одиноким… — Его рука, в которой он держал сигарету, дрожала. — Надо мной нависла гора земли; свободное пространство было только через две балки. Я знал, что могу лишь ждать, пока у меня не закончится воздух. Лишь лежать и ждать, когда умру…

Фрэнсис сжала его дрожащую руку.

— Но ты не умер, Джордж. Ты живешь, и только это важно. Все остальное ты должен забыть.