Дом алфавита

Какое-то время он побродил по лесным тропинкам — лес становился все гуще. Осмотревшись, Брайан попытался вспомнить ландшафт. Ни следа того, что он искал. По сравнению с деревьями, стоящими сейчас вокруг, деревья тогда были моложе — высокими, но вполовину ниже тех, среди которых он бродил сейчас. Не осталось ни единого признака, говорящего о том, что неподалеку когда-то кипела жизнь и стояли большие здания. Кустарник в подлеске рос густой. Лишь небольшая заросшая тропинка позволяла предположить наличие кого-то живого, кроме растений. Брайан заправил штанины в носки и стал пробираться в заросли, где-то сгибаясь, где-то оступаясь. Посреди небольшой поляны над ним качалось несколько старых елей. Меньше чем в десяти метрах, прямо перед ним, на пару метров над землей возвышался небольшой утес. Брайан сел на корточки и медленно осмотрелся.

Ничего не осталось — и тем не менее это было именно здесь.

Кухня, здание для медперсонала, помещение для охраны, пять зданий высотой в несколько этажей, часовня, спортзал, гаражи, столб, возле которого устраивали казни.

Все это полностью сровняли с землей.

На обратном пути Брайану попадались деревушки, сообщавшие свои названия. Он медленно ехал последние километры до болота. Порой чувствовал, как мерзнут босые ноги и накатывает страх, слышал грохот орудий. И вот все это перед ним. Последний девственный лес Европы, Таубергиссен. Дикая местность, где он чуть не погиб. Склоны, насыпь, речная отмель, заросли на противоположном берегу. Всё вместе. Нет только грохота орудий, покойников да широколицего с тощим.

Все это давным-давно в прошлом.

Даже расстояния сжались, сократились. Но атмосфера не изменилась, несмотря на спелый виноград и птиц, оставшихся здесь мягкой осенью.

Здесь он точно убил человека.



Город проносился мимо Брайана как в тумане. Должны быть, утренние события удовлетворили потребность, сдерживаемую долгие годы. В свете внезапного решения поехать во Фрайбург вдруг возникло море ожиданий и надежда обрести покой. Брайан посмотрел фактам в лицо. Это оказалось не так уж просто. Прошлое существует само по себе, а возникающие в голове картины никогда не потускнеют, хоть их коробит и искажает течение времени. Отсюда сложно двигаться дальше.

Людей на улицах Фрайбурга почти не было. На почте все вели себя странно. Женщина, проводившая его к кабинке с телефоном, казалась измученной. У многих из тех, кто ждал у стойки, глаза были пустые. Брайан долго не клал трубку. Иногда Лорин очень медленно откладывала в сторону кроссворд.

— Да? — только и произнесла она, когда наконец подошла к телефону.

— Лорин? Ты?

— Брайан! — (Уже в этом восклицании Брайан услышал ярость.) — Какого черта ты не звонил? Разве ты, мать твою, не понимаешь, что я волновалась!

Она годами не ругалась.

— Лорин, я не мог позвонить.

— С тобой что-то случилось? Ты во что-то впутался?

— Ты о чем? Да во что я могу впутаться? Просто я был занят.

— Где ты? — Конкретный и деловой вопрос. — Ты же не в Мюнхене?

— Конкретно сейчас — нет. Я вчера во Фрайбург уехал.

— По делам?

— Наверное, да.

Секунду на другом конце было тихо. Брайан не успел осознать последствия своей лжи.

— Как такое может быть, что ты не знаешь, почему я волновалась? — Голос смягчился, она пыталась взять себя в руки. — Это все знают! Брайан, газеты даже разворачивать не надо. Это же во всем мире на первых полосах!

— Не знаю, о чем ты. У нас золотую медаль увели?

— Хочешь узнать? — Голос у нее спокойный. Лорин не ждала ответа. — Вчера большую группу израильских спортсменов взяли в заложники в их квартирах в Олимпийской деревне. Палестинцы. Все следили за новостями. Мерзкий и отвратительный поступок, а теперь они мертвы. Все заложники и все террористы.

Брайан был не в состоянии заговорить, даже когда она сделала паузу. Он лишился дара речи.

— Об этом все говорят. Понятно? Их весь мир оплакивает. Брайан, почему ты об этом ничего не знаешь? Что происходит?

Брайан попытался вернуться к реальности. Он утомился. Может, стоило сейчас рассказать Лорин об истинных целях поездки в Германию и во Фрайбург. Будучи женой и другом, Лорин принимала Брайана таким, какой он есть, ничего не выпытывая и не проявляя недоверия. Она знала, что он был летчиком и его сбили над Германией. Вот и все, что ей известно. И узнала она давно.

Даже знай она историю о Джеймсе, она бы не поняла его стремление покопаться в прошлом. Что было, то было.

Такая уж она.

Может, он ей все расскажет, когда вернется домой.

Подходящий момент он упустил.

Он ничего не сказал.

— Позвони мне, когда в себя придешь, — тихо попросила она.




Когда Бертольдштрассе во второй раз привела Брайана к железной дороге, его опять стали одолевать вялость и крутившиеся в голове мысли. После краткой беседы с Китом Уэллесом дальше он не продвинулся. Там, где Человек-календарь переворачивал листочки с датами, был тупик.

Городские кварталы возле моста снабжали город воздухом. В парке у озера возле Энсисхеймерштрассе народа почти не было. Лодки пришвартованы, и только на скамейках наблюдались признаки жизни — их полностью заняли старики, углубившиеся в газеты. Если бы он хотя бы бегло посмотрел на какую-нибудь первую полосу, он тут же понял бы: что-то случилось. Так вот что он заметил на почте. У людей шок. «16 tote!»[15] — значилось крупным шрифтом. «Alle Geiseln als Leichen gefunden!»[16] — вероятно, газета «Дас Бильд» понимала, как привлечь внимание. Для таких слов, как «Blutbad»[17], обширные языковые познания не требуются.

В свете событий прошлого случившееся в Мюнхене не казалось Брайану невероятным. Всего лишь пример того, что бывает, когда в предсказуемой цепи непредсказуемостей ненависть порождает ненависть. Сегодня жители города вместе со всем миром носят маску скорби. В былые дни те же самые лица носили маску ужаса.

Вихрем новых жилых кварталов Брайана вынесло на окраину города. От своих неосознанных блужданий и мучительных мыслей он наконец очнулся посреди тротуара. Он спокоен, взгляд прикован к серой дороге. На противоположной стороне улицы сливалась с окружением скучная вывеска.

«Пансион „Гизела“» — значилось там. «Гизела». Неказистое имя на неказистой улице. Брайан замер.

Вдруг открылась возможность посмотреть на дело под другим углом.

Он годами лелеял романтические воспоминания о Гизеле Деверс. Единственное, что он время от времени вспоминал о той поре.

От этой мысли Брайана передернуло. Несмотря на слабую вероятность что-то найти, он понадеялся на судьбу.

Гизела станет следующим ключом, открывающим шкаф забвения.



Деверс — не самое необычное имя. В отеле Брайану весьма любезно предоставили местный телефонный справочник и даже поставили рядом с телефоном-автоматом чашку чая. В следующие два часа кучка пфеннигов заметно уменьшилась. Сейчас, когда рабочий день кончился, он застал почти всех, кому звонил. Большинство не говорили по-английски. Никто не знал Гизелу Деверс, которой за пятьдесят.

— Может быть, ее нет в живых, может быть, она не живет во Фрайбурге, может быть, у нее нет телефона, — чуть ли не по-дружески попытался утешить его портье.

И хотя он был прав, утешение оказалось излишним. Через несколько минут после того, как сменился портье, а к кучке пфеннигов добавилась новая партия, при звуках тихого голоса дыхание у него участилось, а он нащупал еще несколько монет в лежащей перед ним кучке.

— Мою маму звали Гизела Деверс, и да, скоро ей исполнилось бы пятьдесят семь лет, — ответила молодая женщина.

По-английски она изъяснялась без ошибок, но тем не менее нескладно. Брайан застал ее за обычными вечерними заботами.

Звали ее Марианна Г. Деверс. Судя по имени, она точно жила одна.

— Почему вы спрашиваете? Вы ее знали?

Спрашивала молодая женщина скорее из вежливости, чем из любопытства.

— Она умерла?

— Да, уже больше десяти лет назад.

— Мне жаль. — На мгновение Брайан замолчал. Сочувствие не было деланым. — Тогда не буду мешать.

— Вроде бы мама мне не говорила, что у нее есть знакомые англичане. Откуда вы ее знаете?

— Я с ней познакомился здесь, во Фрайбурге.

Ощутимое разочарование. Дело не только в Джеймсе. Гизела Деверс умерла. Прошлое схлопывалось. Больше он ее не увидит. Как ни странно, он стал терять надежду. До сих пор его память с мучительной ясностью хранила швы чулок на ее красивых икрах. Красивая, она страстно целовала его в преддверии кошмара.

— Когда? Когда вы с ней в последний раз разговаривали?

— Послушайте, у вас наверняка есть мамина фотография. Я хотел бы на нее посмотреть. Понимаете ли, мы с вашей мамой когда-то были близки.



Марианна Деверс оказалась на несколько лет старше, чем Брайан себе представлял. Во всяком случае старше, чем ее мать, когда Брайан ее встретил. Совсем другая женщина. Не накрашенная и далеко не такая красивая, как та деятельная высокая женщина с прямыми швами на чулках. А вот скулы у нее напоминали материнские.

Квартира походила на обувную коробку — пестрая, с огромным количеством плакатов на стенах, она прекрасно соответствовала непринужденным манерам и странному наряду Марианны Деверс. Она была бедна, а привыкла, казалось, к лучшей жизни. Брайан принес цветы — им тут же нашлось место.

— Значит, вы во время войны родились? Но в таком случае вы уже были, когда я с вашей мамой познакомился.

— Я родилась в сорок втором.

— В сорок втором? Правда?

— Говорите, вы моего отца видели?

Марианна Деверс непринужденно поправила многочисленные платочки на шее и темные волосы.

— Да.

— Расскажите мне о нем.

Взгляд Марианны Деверс прояснялся, и Брайан приукрашал правду. Она так мало знала о своем отце.

— Отца убило во время бомбардировки, я знаю. Должно быть, он погиб в том самом госпитале, о котором вы рассказываете. Не знаю. Мама говорила: какая разница, где это случилось.