Дом алфавита

— Она здесь жила? Понимаете ли, по какой-то необъяснимой причине я так и думал. Насколько я знаю, родом она не отсюда.

— Нет. Но после войны многие переехали. Пришлось.

— Пришлось? О чем вы, мисс Деверс?

— Иски, конфискации. Семья моей матери все потеряла. Об этом ваши земляки позаботились.

В ее тоне, хоть и язвительном, горечи не было.

— Как же она выкарабкалась? У нее было образование?

— В первые годы выкарабкаться у нее совсем не получалось. Она об этом никогда не говорила. Не знаю, где и на что она жила. Я жила у двоюродного брата мамы в Бад-Годесберге. Когда она забрала меня сюда, мне было почти семь.

— Она во Фрайбурге работу нашла?

— Нет, она нашла нового мужа.

Хотя при слове «муж» Марианна несильно ударила по столу, получилось эффектно. Очевидно, из такой же ситуации Марианна Деверс нашла бы другой выход. За ниспадающей челкой скрывалась кислая улыбка.

— Она во Фрайбурге замуж вышла?

— Вышла, боже правый, да! Она вышла замуж, и здесь, во Фрайбурге, она и умерла, и жизнь она прожила убогую, если хотите знать. Несчастливую жизнь, ее ждало множество разочарований и душевных терзаний. Она вышла замуж ради денег и положения — лучшего она и не заслуживала. После войны ее семья обеднела. С этим она смириться не смогла. Он с ней обращался отвратительно.

— А с вами?

— Да пошел он! — (Брайана ошеломила вспыльчивость Марианны Деверс.) — Ко мне этот кусок дерьма даже не прикасался! Пусть бы только попробовал!



Коричневый, жесткий, потертый фотоальбом, заполненный фотографиями: на фоне пейзажей юная девушка с искоркой в глазах, едва ли старше дочери самого Брайана, бегает и позирует, прячась за стволами деревьев, а на каких-то снимках — растянувшись на луговой траве. Как Гизела Деверс рассказывала своей дочери, на этих фотографиях — самое счастливое лето в ее жизни.

Девушка демонстрировала юношескую беспечность и на последних страницах. На своего отца Марианна Деверс указала с плохо скрываемой гордостью. Красивый мужчина в военной форме — к нему льнула Гизела Деверс. Давно это было.

— Знаете, мисс Деверс, вы очень похожи на родителей.

— Да, знаю, мистер Скотт. А еще знаю, что мне завтра рано вставать. Не хочу показаться невежливой, но вы же увидели то, за чем пришли?

— Прошу прощения, мисс Деверс. Извините, что задержал вас. Да, увидел, спасибо. А у вас нет более поздней фотографии вашей мамы? Не хотелось бы уходить, так и не спросив. Понимаете ли, я по-разному ее представлял.

Пожав плечами, она встала на колени перед кушеткой. Судя по пыли на плетеной корзинке, выдвинутой из хранилища, в ушедшие годы хватало других забот. Перед ним появилась огромная куча фотографий — с ними пронеслись десять лет. Другие прически, другие позы и другие наряды. Быстрые перемены, заметные изменения.

— Вот она, — сказала она, протягивая ему фотографию увядающей женщины.

Самой обыкновенной. Марианна Деверс заглядывала через его плечо. Вероятно, она на фотографию много лет не смотрела — вряд ли представлялся случай. Лицо Гизелы Деверс оказалось совсем близко к камере. Черты лица расплывчаты: снимок сделали спонтанно. Раскинув руки в стороны, она что-то кричала фотографу. Ей улыбались все окружающие, за исключением маленькой девочки, заползшей среди ног взрослых и улегшейся животом на траву, — она смотрела на мать сзади. Марианна Деверс была прелестным ребенком. Над ней, скрестив на груди руки, стоял мужчина. Единственный, кто отвернулся от происходящего. Казалось, остальные ему неинтересны. В том числе маленькая девочка, лежащая рядом. С виду прекрасный человек, чья поза свидетельствовала о его положении и самоуверенности. Из-за множества царапин на фото лицо было нечетким. И тем не менее на Брайана накатило отвращение. Не от мысли о том, что юная девушка попыталась отомстить отчиму, выцарапав его с семейной фотографии. А от чего-то еще. Присутствия чего-то почти знакомого.

Извинившись, Марианна Деверс стала уверять, что, к сожалению, фотографии получше, чем та, что Брайан держит в руках, у нее нет. Вот и все, что ей удалось вырвать из рук материного мужа, когда она наконец обрела покой.

— Но в городе ваш отчим был человеком известным, разве нет? — (Она равнодушно кивнула.) — Наверняка по разным поводам делали официальные снимки, как думаете? На этой фотографии я вашу маму с трудом узнаю.

— Есть огромное количество официальных фотографий. Огромное. Но ее на них никогда не было. Видите ли, он ее стеснялся. Она пила.

Сев рядом с ним на подлокотник, Марианна Деверс поджала губы. Под мышками — дырки. Брайан вновь отметил, что у него внутри зашевелилось непонятное беспокойство. Обстановка стала неприятной. Все из-за только что увиденной фотографии.

А еще его стала мучить совесть за его требования. Поправив жилетку, хозяйка выпрямила спину.

— Вы были влюблены в мою мать? — вдруг спросила она.

— Наверное.

Сидевшая рядом с ним женщина прикусила губу. Брайану снова пришлось задать себе этот вопрос.

— Я не знаю, — прозвучало через какое-то время. — Ваш отец был очень серьезно болен. В тех странных обстоятельствах, в которых мы все оказались, тяжело было разобраться в своих чувствах. Но она была очень красивой. Я вполне мог влюбиться, если бы уже не был влюблен.

— О каких обстоятельствах мы говорим? — Марианна Деверс не отводила взгляда.

— Мисс Деверс, это ужасно трудно объяснить, но можно сказать, что обстоятельства были несколько необычными, поскольку я оказался в этой стране во время войны.

— Моя мама просто не могла вами заинтересоваться.

Она засмеялась. Она как раз осознала весь абсурд.

— Других таких же убежденных нацистов, как мама, я не знаю. Она всю эту дребедень любила. Не думаю, что проходил хоть день, когда ей не снился Третий рейх. Форма, марши, парады. Она любила это. А вы англичанин. И она проявила к вам интерес? Очень странно.


— Ваша мама не знала, что я англичанин. Но об этом никто не знал, когда меня положили в госпиталь.

— Вы что, шпион? Должно быть, с неба в костюме Санта-Клауса упали?

Она засмеялась. Правда ее не сильно интересовала.

— Знаете что? Я тут подумала, что у меня, наверное, есть еще одна фотография, если вам так нужно. Моя, с окончания школы. Мама сзади стоит, но тот снимок лучше, чем этот.

На этот раз она перевернула корзину. Фотография в раме, но с разбитым стеклом. На краях рамы и дне корзины до сих пор валялись осколки. Та Марианна Деверс отличалась от той, что теперь перед ним сидела. Волосы гладко зачесаны, вместо брюк клеш — белое платье, по которому едва можно было заподозрить, что это женщина. Гордая, она стояла в середине.

На нее смотрела мать. С виду — холодная и сдержанная. И опустошенная. Прошедшие годы обошлись с ней неласково — это даже на расстоянии было заметно. Брайан был потрясен. Не безжалостностью времени, даже не страданиями и разочарованиями, скрывавшимися в женских глазах. Все дело в мужчине, стоявшем за ее спиной и тяжело опустившем руки на ее плечи. Лицо этого мужчины Марианна Деверс почти полностью выцарапала с другой фотографии.

— Ее муж?

Марианна Деверс отметила, что, когда Брайан показал на фотографию, у него дрогнула рука.

— Да, ее муж и мучитель! По ней видно, разве нет? Счастливой она не была.

— А ее муж еще жив?

— Жив ли он? От него так просто не отделаться. Да, он жив. Жив и здоров, можно сказать. Известный в городе человек. Новая жена. Деньги в банке. И много, черт бы его побрал!

Внезапно у Брайана кольнуло в груди. Он пару раз сглотнул, забыв сделать вдох:

— Можно у вас стакан воды попросить, мисс Деверс?

— Вам плохо?

— Нет-нет! Ничего страшного.

Брайан, несмотря на то что побледнел, отклонил вежливое предложение Марианны Деверс остаться еще ненадолго. Ему надо было на воздух.

— А ваш отчим, мисс Деверс…

Она стала помогать ему надевать пальто, но бросила свою затею — он даже фразу не успел договорить.

— Буду признательна, если вы перестанете его так называть.

— Он взял фамилию жены или просто вы оставили девичью фамилию матери?

— Слава богу, мама оставила свою фамилию, а он — свою. Его зовут так же, как звали всегда. Ханс Шмидт. Оригинально, а? Герр директор Ханс Шмидт, как он любит себя именовать.

И правда оригинально. Брайана удивила безликость имени. Необычная черта для этого человека, подумал он. Должно быть, Марианна Деверс удивилась, когда он спросил у нее его адрес. Но теперь он у него есть.



Дом оказался не огромным — чтобы такой оценить, нужен наметанный глаз. Ни единая деталь не упущена из виду и в то же время не выпячивалась. Сдержанная архитектурная красота. Материалы свидетельствовали о вкусе, чувстве стиля и наличии средств. Настоящий дворец — и переулок соответствующий. Имя владельца красовалось на маленькой латунной табличке. «Ханс Шмидт» — сообщала она. «Лжец!» — подумал Брайан, ощущая желание исцарапать гравировку. Его охватила дрожь при мысли о том, что этот самый человек завладел объектом его юношеского романтического флирта, красоткой Гизелой Деверс, и испортил ей жизнь.

На втором этаже, в южной части дома, постоянно горел свет. На занавесках вяло мелькнула тень — может быть, ветер. А может быть, тень мучителя Гизелы Деверс. Силуэт прошлого, вторгшийся в действительность. Мерзавец и предприниматель Ханс Шмидт, также известный как подлец оберштурмбаннфюрер Вильфрид Крёнер, рябой.



На следующее утро квартал быстро утих. Брайан с рассвета наблюдал за предпринимателями, выходившими к своим «БМВ» и «мерседесам». Зрелище ему было хорошо знакомо. По сравнению с его родиной здесь было лишь два существенных отличия. Марки машин и жены. Как и здесь, у него дома женщины махали на прощание, но в Кентербери представительница высшего класса скорее лишится своей банковской ячейки, чем покажется на улице в таком же виде, как местные женщины. Переступая порог своего дома, Лорин всегда была безупречно одета. А тут зрелище повсюду одинаковое. Вне зависимости от размеров дома и стоимости мужниного костюма, женщины повсюду в халатах и бигуди.

Но в доме Крёнера ничего не происходило.

Не отпускала мысль, что подготовиться надо было получше. Может, даже оружием обзавестись. Столкновение с самым ловким мучителем ушедших лет разбудило не ослабевшую с юности злость.

Он очень хорошо помнил зверства Крёнера. Сморщенное лицо шептало ему об оружии, насилии, мести и снова мести. А порой в мыслях у Брайана возникали иные картины. Мелькали Джеймс, мгновения надежды, напряжение, напоминавшее об осторожности.

Лишь около десяти часов что-то стало происходить. В сад вышла пожилая женщина и начала вытряхивать плед.

Выйдя из укрытия, Брайан направился к ней.

Казалось, она испугалась, когда Брайан обратился к ней по-английски. Помотав головой, она собиралась побыстрее уйти внутрь. Расстегнув пальто, Брайан с улыбкой помахал рукой перед лицом. Уже стало пригревать солнце — жарковато для пальто. Это она поняла. Посмотрев на него еще раз, она снова замотала головой, на этот раз чуть приветливее:

— I speak no English[18], leider nicht[19].

— Герр Шмидт? — вопросительно развел руками Брайан.

Женщина снова помотала головой. Затем вдруг ни с того ни с сего хлынул поток слов на немецком и ломаном английском. Их нет дома — ни хозяйки, ни хозяина, это Брайан понял. Но они вернутся. Позже.

Может быть, сегодня.