До захода солнца

— Нет. Мы покупаем его.

Я в ужасе пялилась на ассистентку, потому что не видела цены платья, но она ее озвучила, как только стала пробивать на кассе эту вещь, и мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не сойти с ума.

Я послушно стояла рядом с Люсьеном, пока он расплачивался, продавщица смотрела на него, так же, как я, когда он сдернул с себя полотенце, и соответственно на меня, потому что я, по ее мнению, была самой счастливой женщиной во вселенной.

Когда мы вышли, Люсьен понес оба пакета, я поняла, что мне необходимо что-то сказать, и сказала:

— В этом не было необходимости.

Его рука сжала мою, но он не посмотрел на меня.

— Поправлю тебя, необходимость была, — ответил он.

Ну, что тут скажешь?

Ничего. Поэтому я промолчала.

И постаралась умерить свое сердце, не заглядывать больше в витрины, чтобы Люсьен снова не потратил сотни и сотни (и сотни) долларов за один-единственный наряд.

Но это не принесло своих результатов. Еще дважды. Еще дважды Люсьен покупал мне вещи, потому что хотел, чтобы они у меня были. Изящные старинные серебряные, коралловые сережки-канделябры в стиле навахо и две пары невероятно дорогих, но, несомненно, великолепных туфель на высоком каблуке.

Я примеряла туфли. Обе пары, Люсьен в этот момент, откинулся на спинку кресла, как будто владел этим заведением, уставившись на мои ноги, спросил:

— Подошли? — Прежде чем я сказала хоть слово, он посмотрел мне в лицо (которое, вероятно, светилось восторгом, что я могу сказать, туфли были отличные), затем заявил ассистентке: — Мы возьмем их.

Я боролась в высшей степени со странным фактом, оказалось, что Могущественный Вампир Люсьен, который определенно был мужчиной своего вида, не возражал против покупок, когда мне что-то нравилось.

На улице и в магазинах происходило то же самое, что и на Пиру. Люди смотрели на него, некоторые пялились открыто.

Они не знали, кто он такой. Они видели только высокого, энергичного, невероятно красивого мужчину, который был явно богат и обладал грубой мужской, но сдержанной силой.

Они понятия не имели, что он может двигаться быстрее молнии и таскать меня и мою толстую задницу так, словно я весила, как карандаш. Они понятия не имели, что по какой-то причине он был вампиром, расой сверх людей, которые жили вечно.

И все эти люди никогда не узнают.

Могущественный вампир Люсьен шел по солнечной улице, но он был вынужден жить тайной жизнью, скрывая, кем являлся на самом деле.

Воспоминания обрушились на меня, как кувалды. Мое ужасное поведение на Отборе. Мой ответ на первый урок, рассказывающий, как кормились вампиры, я вела себя там отвратительно. И когда разговаривала со Стефани, предполагая, что люди, которые ходили на Пиры, являлись жертвами. Вчера я сказала Люсьену, что он мне противен.

И тогда я совершила свою вторую ошибку.

Я остановилась на тротуаре, словно врезалась в кирпичную стену. Люсьен сделал еще шаг, потом повернул голову, потянув меня за руку, почувствовав мое сопротивление. Его глаза скользнули по нашим сплетенным пальцам, затем по моему лицу. Не знаю, что он увидел, но повернулся ко мне и сделал быстрый шаг.

— Лия, дорогая, в чем дело?

Моя голова откинулась назад, чтобы посмотреть на него, и по какой-то причине мне снова захотелось плакать.

Прежде чем я успела получше рассмотреть эту мысль, выпалила:

— Ты не можешь быть сам собой.

Он подошел ближе.

— Что?

Я подняла руку и обвела кругом.

— Здесь, на людях. Ты не можешь быть сам собой.

— Я не понимаю.

— Ты, — повторила я, указывая на него. — Ты можешь двигаться, как ракета, скорее всего сможешь поднять ту машину и перебросить ее через улицу. — Я указала на блестящую Ауди, припаркованную рядом с нами, Люсьен посмотрел на машину, затем перевел взгляд на меня. — Ты же можешь, не так ли?

— Бросить машину через улицу? — спросил он так, будто решил, что я сошла с ума.

— Да, — ответила я.

— Я никогда не пробовал, — ответил он, его брови сошлись вместе, и он подошел еще ближе. — В чем дело? — спросил он.

Я снова неопределенно махнула рукой.

— Все смотрят на тебя. Они смотрят и видят тебя, но понятия не имеют, кто ты такой.


Его челюсть сжалась, но я была слишком взвинчена, чтобы заметить это.

Поэтому сказала:

— Я была сукой, высказала тебе несколько непростительных вещей, за это прошу прощения. Этого больше не повторится.

Его брови нахмурились и поднялись. Я удивила его.

Затем его взгляд стал настороженным.

— К чему ты завела этот разговор?

Я не ответила. Вместо этого задала свой собственный вопрос:

— Если бы ты попытался, мог бы бросить ту машину через улицу?

— Лия…

— Пожалуйста, ответь мне, — тихо попросила я.

Он вздохнул, прежде чем сказать:

— Без сомнения.

Ух ты. Я догадалась.

Святое дерьмо.

Он даже произнес это так, будто ему не потребуется слишком много усилий.

Внезапно мне захотелось узнать, насколько он силен. Я хотела узнать, сколько ему лет. Я хотела узнать, как он мог перемещаться или ходить, как нормальный человек, не крошить своей силой часы на руке и не превращать мои кости в пыль, когда обнимал меня.

Именно в этот момент я всерьез посетовала, что меня выгнали из «Изучения вампиров».

— Не могла бы ты мне рассказать, в чем дело? — спросил он, выводя меня из состояния изумления.

Не могла. Но я же сама затеяла этот разговор, поэтому у меня не было другого выбора, кроме как покончить с этим.

— Мне кажется, — я заколебалась, не зная, с чего начать, но потом нашлась и продолжила, — неправильно, что ты не можешь быть собой. Вокруг не так много людей, с которыми ты можешь быть самим собой, я вероятно одна из них. Эта мысль только что пришла мне в голову, и я ранее наговорила столько гадостей о тебе и твоем народе. Ты заслужил извинения, поэтому я извинилась.

Я попыталась свое извинение за нечто более простое. Я была неправа и признавала это.

Но прозвучало оно не как простое извинение.

На самом деле, глядя ему в лицо на выражение, которое изменилось, и это выражение я как-то видела мельком раньше, когда он прижал меня к стене на Пиру и поцеловал с дикой одержимостью, он воспринял мои слова как нечто гораздо, гораздо большее.

Я отступила на шаг назад.

Рука Люсьена дернулась. Для него это было обычное движение, едва заметное, но я рванула вперед, врезавшись в его твердое тело. Он отпустил мою руку, выронил пакеты из другой руки, крепко сжав меня обеими руками. И поцеловал с дикой одержимостью, которая была крайне неуместна в воскресный день на улице, заполненной бутиками.

Но его поцелуй скрутил мои пальцы на ногах, послал огонь прямо между ног и заставил меня раствориться в этом поцелуе.

— Эй, снимите комнату, — произнес кто-то, мне показалось очень-очень далеко.

— Рэнди, замолчи! — еще одна реплика казалось очень-очень далекой, шикнула на первого. — У них, наверное, медовый месяц или типа того.

Рот Люсьена оторвался от меня, и я обнаружила, что стою на цыпочках. Одной рукой я обвила его за шею, другой сжимала его волосы, прижавшись от груди до колен к его телу.

Мой затуманенный разум пришел в себя, я попыталась отключить свои системы, свою реакцию на этот поцелуй, и как мне нравилось гораздо больше, чем сильно, когда он целовал меня.

Особенно когда он поцеловал меня вот так.

Рука покинула его волосы и потянулась к его плечу, но он прижал меня еще ближе, его глаза были прикрыты, хотя и изучали выражение моего лица.

Потом он сказал нечто, что меня напугало.

— Я хочу верить, что это ты, — его голос был низким, мягким, тихим, — но это не ты.

Он был неправ и был прав одновременно.

Это была не я. Это была новая, улучшенная я.

Или, по крайней мере, сейчас была новая, улучшенная, совершенная наложница, прежде чем я смогу вернуться к старой, ущербной, настоящей себе, когда он отпустит меня.

— Ты думаешь, что я не могу извиниться? — спросила я, толкнув его в плечо.