Дневник моего исчезновения
Часть 37 из 71 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Доски?
– Ханне говорила, что помнит доски. А у Стефана Ульссона куча досок в огороде под брезентом.
Манфред кивает.
– Хорошо, что ты вспомнила. Проверим во время обыска. Может, нам удастся найти следы присутствия Ханне в доме Ульссонов.
Сюзетта кончиком языка облизывает темно-красные губы и говорит:
– А что будет с его детьми?
– Я говорила с социальной службой. Они пошлют туда кого-то из своих специалистов по семейным вопросам.
Манфред кивает.
– А ружье?
– По пути в криминальную лабораторию, – отвечаю я. – Но у нас нет ни патронов, ни гильз для сравнения, так что не факт, что это что-то даст.
Все молчат.
– Вы правда думаете, что это он?
Вопрос задал Малик. Тон голоса нейтральный, но я слышу в нем сомнение. Это раздражает, как камушек, попавший в туфлю.
– Я ничего не думаю, – говорит Манфред. – Посмотрим, что покажет экспертиза. – И продолжает: – С психикой у него явно не все в порядке. Вполне возможно, что он путается в днях и показаниях. Даже я тут, в Урмберге, потерял счет дням. Также вполне возможно, что, хотя его машина стояла на обочине в тот вечер, сам он к убийству не имеет никакого отношения. Честно говоря, в Урмберге больше нечем заняться, кроме как смотреть телевизор или гонять на машине. Но меня настораживает ложь по поводу приюта для беженцев. Трудно поверить, будто он забыл, что работал там много раз. И еще остается неизвестным, откуда взялось ружье. Он явно что-то скрывает. Вопрос только что.
– Или просто не хочет рассказывать.
– Не хочет?
Манфред приподнимает кустистые брови и морщит лоб гармошкой.
Я пытаюсь четко выразить свою мысль:
– В Урмберге полиции не доверяют. Как и всем другим представителям власти.
– Тогда он только сам усугубляет свое положение, – говорит Манфред.
Я смотрю на коллегу из Стокгольма – на его дорогой костюм, швейцарские часы и аккуратно подстриженную бородку.
Как объяснить ему то, что я хочу сказать? Да и способен ли он понять? Стоит ли вообще пытаться?
– Знаю, – говорю я. – Я только пыталась объяснить ход мысли деревенских жителей. Они нам не доверяют.
На мгновение я решила, что он опять на меня наорет, как тогда, когда я пыталась объяснить, почему в Урмберге не любят беженцев.
Но он ничего не говорит, только кивает.
– Может, отложим Стефана Ульссона на потом? – предлагает Сванте. – Нам еще надо успеть рассказать Сюзетте и Малику все детали этого дела.
Манфред кивает новым коллегам из Эребру. Поднимается, стряхивает невидимые пылинки с рукава пиджака, подходит к доске, берет фломастер и рисует временную ось.
– Азра и ее пятилетняя дочь Нермина приехали из Боснии летом 1993 года. Пятого декабря того же года они сбежали из приюта для беженцев в Урмберге. Все решили, что они добровольно покинули приют, и не стали заявлять в полицию. Сестра Азры Эсма сообщила, будто думала, что сестра с дочерью вернулись в Боснию, но, поскольку они так с ней и не связались, решила, что обе погибли.
Манфред протягивает руку к бутылке на столе, делает глоток и продолжает:
– Нермину Малкоц, судя по всему, убили в начале 1994 года. Время смерти мы смогли установить благодаря информации об операции в ноябре 1993, после которой кости запястья ещё не успели полностью срастись. Причина смерти – внешнее насилие. Тело было спрятано под камнями в захоронении и обнаружено подростками в 2009 году.
Манфред кивает мне. Взгляды всех присутствующих обращаются ко мне, и я чувствую, как горят щеки. Каждый раз, когда всплывает эта история, мне становится не по себе.
Манфред поворачивается к доске, смотрит на временную ось и ставит крестик посередине.
– Мы прибыли в Урмберг двадцать второго ноября, чтобы расследовать дело об убийстве неизвестной девочки, найденной в захоронении. Двадцать седьмого ноября нам удалось предварительно установить личность убитой. Оказалось, что это Нермина Малкоц. Четырьмя днями позже, первого декабря, в пятницу, пропали Петер и Ханне. Ханне нашли в лесу вечером в субботу, второго декабря, в состоянии переохлаждения и с потерей памяти. О Петере вестей нет. Азру Малкоц застрелили предположительно в пятницу, первого декабря. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Тело нашли пятого декабря, во вторник. Судмедэксперт подтвердил, что стреляли в грудь из огнестрельного оружия с расстояния двадцать метров. Женщина была босая. Вчера из лаборатории нам сообщили, что с большой долей вероятности убитая – Азра Малкоц, мать Нермины. Возле места преступления была найдена обувь Ханне. На кроссовке были следы крови жертвы, что позволяет предположить, что Ханне была на месте преступления. У Ханне оказалось украшение, принадлежавшее Азре Малкоц.
– Это точно известно, что кровь на кроссовке принадлежит Азре? – спрашиваю я, поскольку помню, что раньше известна была только группа крови.
Манфред кивает и со вздохом опускается в кресло.
– Да.
– А это украшение? – спрашивает Малик. – Криминалисты его изучили?
– Только предварительно. Изготовлено за рубежом, что логично. Внутри был локон человеческих волос. Они сделают ДНК-анализ. На локоне имеются корни волос, что облегчит работу. Но если им не удастся сразу вычислить ДНК, придется делать дополнительные анализы. Не спрашивайте меня какие, но это займет время и результат не столь точный.
Андреас качает головой.
– Как, черт возьми, этот медальон оказался у Ханне?
– Она не помнит, – отвечаю я. – Она ничего не помнит про тот вечер.
Манфред трет виски кончиками пальцев. Потом поворачивается и смотрит на временную ось, простирающуюся от 1993 к 2017 году. В начале и в конце оси много данных, но в середине пусто, за исключением 2009 года, когда нашли скелет Нермины.
– Нермина умерла в 1994 году, – медленно произносит он. – Азру убили двадцатью тремя годами позже. Их нашли на том же самом месте. Это должен быть один преступник. Стефану Ульссону было двадцать пять, когда убили Нермину. Он проживал в Урмберге. Он может быть причастен к обоим убийствам.
– Да, но… – начинает Андреас и замолкает.
– Петер и Ханне могли выйти на его след, – продолжает Сванте.
– Так, но… – перебивает Андреас. – Где находилась Азра эти двадцать лет? Ни у шведских, ни у боснийских властей нет о ней никаких данных.
– Наверно, скрывалась, – предполагаю я. – Она не могла жить поблизости, потому что тогда люди бы о ней знали.
Манфред кивает.
– Урмберг слишком маленький. Тут не спрячешься. Но в Стокгольме… или на Балканах. Особенно если тебя никто не ищет…
Он пожимает плечами.
– Но… – возражает Андреас. – Ведь ее дочь убили. Почему она не обратилась в полицию?
– Может, боялась, что ее вышлют? – предполагает Сюзетта, отложив блокнот в сторону и наклонившись вперед так сильно, что грудь ложится на крышку стола.
– Конечно, боялась, – говорю я. – Но когда убивают твоего ребенка, тогда для тебя важнее всего, чтобы преступник предстал перед законом.
– Но ребенка было уж не вернуть, – осторожно вставляет Малик. – Может, она предпочла сбежать, а потом вернулась в Урмберг попрощаться. Посетить могилу.
– Возможно, – комментирует Манфред. – Звучит вполне разумно.
– Есть и другая версия, – говорю я. – Предположим, что Стефан Ульссон невиновен. В случаях убийства детей чаще всего подозрение падает на родителя. Если Азра по какой-то причине убила свою дочь, то это объясняет, почему все эти годы она скрывалась.
Манфред кивает.
– Возможно, – говорит он. – Но кто тогда убил Азру?
– Кто-то, кто хотел отомстить? Человек, знавший, что она убила свою дочь, убил ее из чувства справедливости?
– Стефан Ульссон, – начинает Андреас. – Может, он…
Манфред закатывает глаза, показывая, что мы увлеклись.
Я откашливаюсь.
– Сестра сказала, что она была беременна. Я подсчитала, что, вероятно, она была на пятом месяце беременности на момент побега из приюта. Если Азра выносила ребенка, то родила его весной 1994 года. Можно обзвонить родильные отделения.
– Хорошо, Малин! Молодец! – хвалит Манфред.
От этой похвалы я чувствую себя школьницей, получившей пятерку на уроке.
– Почему она была босая? – интересуется Сванте, явно долго размышлявший на эту тему.
– Может, была на машине? – предполагает Сюзетта. – Дорога совсем близко.
– Могла потерять обувь, когда убегала от преступника, – говорит Малик.
Манфред кивает.
– Маловероятно, но возможно.
Воцаряется тишина. Сванте ерзает на стуле.
– У нас есть еще подозреваемые? – интересуется Сюзетта.
– Неа, – отвечает Манфред. – Есть педофил Хенрик Хан, отбывающий наказание в Карсудден. Приговорен к принудительному психиатрическому лечению в 2014 году. В субботу был на побывке дома, но в пятницу – в больнице. Но, думаю, его можно исключить из списка подозреваемых. В начале 1994 года он служил, по иронии судьбы, в войсках ООН в Боснии, так что не мог быть причастен к убийству Нермины. Сванте, твои ребята говорили с его женой?
– Да, и она его алиби на субботу и воскресенье. Кстати, я раньше уже с ним общался.
– И что он за человек? – спрашиваю я из любопытства.
– Ханне говорила, что помнит доски. А у Стефана Ульссона куча досок в огороде под брезентом.
Манфред кивает.
– Хорошо, что ты вспомнила. Проверим во время обыска. Может, нам удастся найти следы присутствия Ханне в доме Ульссонов.
Сюзетта кончиком языка облизывает темно-красные губы и говорит:
– А что будет с его детьми?
– Я говорила с социальной службой. Они пошлют туда кого-то из своих специалистов по семейным вопросам.
Манфред кивает.
– А ружье?
– По пути в криминальную лабораторию, – отвечаю я. – Но у нас нет ни патронов, ни гильз для сравнения, так что не факт, что это что-то даст.
Все молчат.
– Вы правда думаете, что это он?
Вопрос задал Малик. Тон голоса нейтральный, но я слышу в нем сомнение. Это раздражает, как камушек, попавший в туфлю.
– Я ничего не думаю, – говорит Манфред. – Посмотрим, что покажет экспертиза. – И продолжает: – С психикой у него явно не все в порядке. Вполне возможно, что он путается в днях и показаниях. Даже я тут, в Урмберге, потерял счет дням. Также вполне возможно, что, хотя его машина стояла на обочине в тот вечер, сам он к убийству не имеет никакого отношения. Честно говоря, в Урмберге больше нечем заняться, кроме как смотреть телевизор или гонять на машине. Но меня настораживает ложь по поводу приюта для беженцев. Трудно поверить, будто он забыл, что работал там много раз. И еще остается неизвестным, откуда взялось ружье. Он явно что-то скрывает. Вопрос только что.
– Или просто не хочет рассказывать.
– Не хочет?
Манфред приподнимает кустистые брови и морщит лоб гармошкой.
Я пытаюсь четко выразить свою мысль:
– В Урмберге полиции не доверяют. Как и всем другим представителям власти.
– Тогда он только сам усугубляет свое положение, – говорит Манфред.
Я смотрю на коллегу из Стокгольма – на его дорогой костюм, швейцарские часы и аккуратно подстриженную бородку.
Как объяснить ему то, что я хочу сказать? Да и способен ли он понять? Стоит ли вообще пытаться?
– Знаю, – говорю я. – Я только пыталась объяснить ход мысли деревенских жителей. Они нам не доверяют.
На мгновение я решила, что он опять на меня наорет, как тогда, когда я пыталась объяснить, почему в Урмберге не любят беженцев.
Но он ничего не говорит, только кивает.
– Может, отложим Стефана Ульссона на потом? – предлагает Сванте. – Нам еще надо успеть рассказать Сюзетте и Малику все детали этого дела.
Манфред кивает новым коллегам из Эребру. Поднимается, стряхивает невидимые пылинки с рукава пиджака, подходит к доске, берет фломастер и рисует временную ось.
– Азра и ее пятилетняя дочь Нермина приехали из Боснии летом 1993 года. Пятого декабря того же года они сбежали из приюта для беженцев в Урмберге. Все решили, что они добровольно покинули приют, и не стали заявлять в полицию. Сестра Азры Эсма сообщила, будто думала, что сестра с дочерью вернулись в Боснию, но, поскольку они так с ней и не связались, решила, что обе погибли.
Манфред протягивает руку к бутылке на столе, делает глоток и продолжает:
– Нермину Малкоц, судя по всему, убили в начале 1994 года. Время смерти мы смогли установить благодаря информации об операции в ноябре 1993, после которой кости запястья ещё не успели полностью срастись. Причина смерти – внешнее насилие. Тело было спрятано под камнями в захоронении и обнаружено подростками в 2009 году.
Манфред кивает мне. Взгляды всех присутствующих обращаются ко мне, и я чувствую, как горят щеки. Каждый раз, когда всплывает эта история, мне становится не по себе.
Манфред поворачивается к доске, смотрит на временную ось и ставит крестик посередине.
– Мы прибыли в Урмберг двадцать второго ноября, чтобы расследовать дело об убийстве неизвестной девочки, найденной в захоронении. Двадцать седьмого ноября нам удалось предварительно установить личность убитой. Оказалось, что это Нермина Малкоц. Четырьмя днями позже, первого декабря, в пятницу, пропали Петер и Ханне. Ханне нашли в лесу вечером в субботу, второго декабря, в состоянии переохлаждения и с потерей памяти. О Петере вестей нет. Азру Малкоц застрелили предположительно в пятницу, первого декабря. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Тело нашли пятого декабря, во вторник. Судмедэксперт подтвердил, что стреляли в грудь из огнестрельного оружия с расстояния двадцать метров. Женщина была босая. Вчера из лаборатории нам сообщили, что с большой долей вероятности убитая – Азра Малкоц, мать Нермины. Возле места преступления была найдена обувь Ханне. На кроссовке были следы крови жертвы, что позволяет предположить, что Ханне была на месте преступления. У Ханне оказалось украшение, принадлежавшее Азре Малкоц.
– Это точно известно, что кровь на кроссовке принадлежит Азре? – спрашиваю я, поскольку помню, что раньше известна была только группа крови.
Манфред кивает и со вздохом опускается в кресло.
– Да.
– А это украшение? – спрашивает Малик. – Криминалисты его изучили?
– Только предварительно. Изготовлено за рубежом, что логично. Внутри был локон человеческих волос. Они сделают ДНК-анализ. На локоне имеются корни волос, что облегчит работу. Но если им не удастся сразу вычислить ДНК, придется делать дополнительные анализы. Не спрашивайте меня какие, но это займет время и результат не столь точный.
Андреас качает головой.
– Как, черт возьми, этот медальон оказался у Ханне?
– Она не помнит, – отвечаю я. – Она ничего не помнит про тот вечер.
Манфред трет виски кончиками пальцев. Потом поворачивается и смотрит на временную ось, простирающуюся от 1993 к 2017 году. В начале и в конце оси много данных, но в середине пусто, за исключением 2009 года, когда нашли скелет Нермины.
– Нермина умерла в 1994 году, – медленно произносит он. – Азру убили двадцатью тремя годами позже. Их нашли на том же самом месте. Это должен быть один преступник. Стефану Ульссону было двадцать пять, когда убили Нермину. Он проживал в Урмберге. Он может быть причастен к обоим убийствам.
– Да, но… – начинает Андреас и замолкает.
– Петер и Ханне могли выйти на его след, – продолжает Сванте.
– Так, но… – перебивает Андреас. – Где находилась Азра эти двадцать лет? Ни у шведских, ни у боснийских властей нет о ней никаких данных.
– Наверно, скрывалась, – предполагаю я. – Она не могла жить поблизости, потому что тогда люди бы о ней знали.
Манфред кивает.
– Урмберг слишком маленький. Тут не спрячешься. Но в Стокгольме… или на Балканах. Особенно если тебя никто не ищет…
Он пожимает плечами.
– Но… – возражает Андреас. – Ведь ее дочь убили. Почему она не обратилась в полицию?
– Может, боялась, что ее вышлют? – предполагает Сюзетта, отложив блокнот в сторону и наклонившись вперед так сильно, что грудь ложится на крышку стола.
– Конечно, боялась, – говорю я. – Но когда убивают твоего ребенка, тогда для тебя важнее всего, чтобы преступник предстал перед законом.
– Но ребенка было уж не вернуть, – осторожно вставляет Малик. – Может, она предпочла сбежать, а потом вернулась в Урмберг попрощаться. Посетить могилу.
– Возможно, – комментирует Манфред. – Звучит вполне разумно.
– Есть и другая версия, – говорю я. – Предположим, что Стефан Ульссон невиновен. В случаях убийства детей чаще всего подозрение падает на родителя. Если Азра по какой-то причине убила свою дочь, то это объясняет, почему все эти годы она скрывалась.
Манфред кивает.
– Возможно, – говорит он. – Но кто тогда убил Азру?
– Кто-то, кто хотел отомстить? Человек, знавший, что она убила свою дочь, убил ее из чувства справедливости?
– Стефан Ульссон, – начинает Андреас. – Может, он…
Манфред закатывает глаза, показывая, что мы увлеклись.
Я откашливаюсь.
– Сестра сказала, что она была беременна. Я подсчитала, что, вероятно, она была на пятом месяце беременности на момент побега из приюта. Если Азра выносила ребенка, то родила его весной 1994 года. Можно обзвонить родильные отделения.
– Хорошо, Малин! Молодец! – хвалит Манфред.
От этой похвалы я чувствую себя школьницей, получившей пятерку на уроке.
– Почему она была босая? – интересуется Сванте, явно долго размышлявший на эту тему.
– Может, была на машине? – предполагает Сюзетта. – Дорога совсем близко.
– Могла потерять обувь, когда убегала от преступника, – говорит Малик.
Манфред кивает.
– Маловероятно, но возможно.
Воцаряется тишина. Сванте ерзает на стуле.
– У нас есть еще подозреваемые? – интересуется Сюзетта.
– Неа, – отвечает Манфред. – Есть педофил Хенрик Хан, отбывающий наказание в Карсудден. Приговорен к принудительному психиатрическому лечению в 2014 году. В субботу был на побывке дома, но в пятницу – в больнице. Но, думаю, его можно исключить из списка подозреваемых. В начале 1994 года он служил, по иронии судьбы, в войсках ООН в Боснии, так что не мог быть причастен к убийству Нермины. Сванте, твои ребята говорили с его женой?
– Да, и она его алиби на субботу и воскресенье. Кстати, я раньше уже с ним общался.
– И что он за человек? – спрашиваю я из любопытства.