Дневник моего исчезновения

И зачем?

Как бы то ни было, я много думал о Ханне.

Она старая-престарая, но все еще сильная и умная.

И занимается интересными делами – ездит в Гренландию, ловит преступников. Она не лежит на диване с банкой пива, не смотрит телек и не ездит на биржу труда.

Я бы тоже хотел, чтобы моя жизнь была интересной, но в Урмберге ничего не происходит. Здесь нет преступников. Кроме того, кто пришил женщину у могильника, конечно, но он, наверно, не отсюда.

Я слышал, как папа с Мелиндой обсуждали случившееся. Папа сказал, что это все беженцы, мусульмане. У них другие представления о ценности человеческой жизни и правах женщин.

Они готовы убить женщину, если она не удовлетворяет их желания.

Не знаю, какие именно желания он имел в виду, но скорее всего сексуальные. Я записал на ладони, чтобы спросить Мелинду попозже, но забыл.

Мужчины и женщины хотят разных вещей.

Мужчины все время хотят чего-то от женщин. Например, их тела. А женщины должны остерегаться этих опасных желаний.

Это вызывает у меня кучу вопросов и сомнений.

Во-первых, разве женщинам от мужчин ничего не нужно? Только мужчин интересует секс?

Во-вторых, я тоже вырасту и превращусь в мужчину, готового на все ради секса? Которого женщинам нужно остерегаться? Утрачу контроль над собой, как, судя по всему, делают все мужчины?

Если да, то я не хочу вырастать.

Я думаю о Саге, о том, какие мягкие у нее губы. Об аромате ее розовых волос и тепле ее кожи. О фейерверке внутри, когда она меня поцеловала, об ощущении, что это самый важный момент в моей жизни, что он разделил мою жизнь на части – до и после поцелуя – и что моя жизнь никогда уже не будет прежней.

Сага меня не боялась. Она сама хотела меня поцеловать.

Все это не укладывается у меня в голове.

Может, только мужчины-мусульмане опасны. Может, все дело в той книжке, которую они читают, – Коране, – потому что там написано, что они должны воевать с неверными. Я видел по телевизору мужчин в черных масках с черными флагами с арабской вязью. Они взрывают себя, направляют грузовики в толпу, отрезают головы пленникам и хотят создать во всем мире халифат. Я боюсь, что они придут и сюда тоже, но глубоко внутри считаю, что тут им не захочется иметь халифат.

Тут слишком скучно. Даже для безумных религиозных фанатиков.

В Библии написано, что нужно любить ближнего, как себя самого. Нельзя причинять ближним вред, убивать их, так нам объяснил учитель. Но Сага утверждает, что христиане во имя Бога убили больше людей, чем мусульмане. По ее мнению, любая религия опасна и превращает тебя в раба, потому не стоит слишком увлекаться религиозными учениями.

Я не знаю, чему верить.

В Бога я, во всяком случае, не верю, потому что если он существует, то позволил маме умереть от рака, и тогда я не хочу иметь с ним ничего общего.



Я упаковал Эйфелеву башню в картонную коробку и закрепил на багажнике мопеда Мелинды. Задание нужно будет сдать после обеда. Положив дневник в рюкзак, я поехал на заброшенный завод.

Вообще-то, мне нельзя ездить на мопеде, поскольку мне еще нет пятнадцати, но в Урмберге этот закон не работает. Здесь все ездят на мопедах, потому что другого выбора у них просто нет. Папа против того, чтобы мы ездили в снегопад, но он еще спит, а я собираюсь ехать осторожно. Я сворачиваю к постройкам из ржавого железа. Мопед немного заносит на снегу, но мне удается удержаться в седле. Небо зловещего, темно-синего, почти фиолетового цвета. Стая черных птиц кружит над крышей.

Я достаю коробку и вхожу в разломанную дверь под желтой табличкой «Вход посторонним воспрещен».

Передо мной пустой и тихий цех. Бетонные колонны разных цветов поддерживают высокую крышу. Бледный свет сочится сквозь грязные окна под крышей. Гигантские машины с зубчатыми колесами выстроились вдоль стен. Все эти машины для обработки стали, но я не знаю, как они называются. С балок свисают цепи. Вдоль цеха идет железный мостик для прохода. К машинам с потолка тянутся большие шланги, как от гигантского пылесоса. В стены воткнуты разные крючья. Еще здесь есть шкафы с зияющими пустотой ящиками. В воздухе витает запах машинного масла.

Папа рассказывал мне об этих машинах. Он работал здесь до того, как производство перевели в Азию, а завод закрыли. Когда-то здесь работала половина Урмберга. Другая половина работала на трикотажной фабрике.

Вот почему сейчас в деревне так много безработных.

Я прохожу мимо машин-монстров, способных превратить огромные листы железа в маленькие кубики, и пытаюсь представить, каково это было – работать здесь. Папа говорил, что неплохо. Цех был чистым и светлым, зарплата хорошей, а коллеги приятными. Он также говорил, что политики предали Урмберг и что его жизнь была бы совсем другой, останься здесь производство.

Я гадаю, что было бы по-другому. Мама бы все равно заболела раком? Но, может, он пил бы меньше и ему не нужно было бы постоянно ездить к той злобной тетке с биржи труда.

У папы всегда грустный вид, когда он рассказывает про завод. Я пытаюсь его подбодрить. Говорю, что у всего есть и хорошие стороны. Например, поскольку ему не надо работать, у него было время заняться домом. У нас никогда не было бы такой красивой террасы, если бы он работал на заводе.

Тогда он смеется, начинает шутливо бороться со мной и говорит, что я чертовски прав. К черту идиотов с биржи труда и хозяев завода тоже.

Я люблю, когда папа в хорошем настроении.

В глубине цеха стоит стол бригадира. На нем пусто, разумеется, но на полу рядом валяется телефонная книга. Раньше звонить было сложнее, чем сейчас. Сначала надо было найти нужный номер в справочнике.

Мне нравится листать эти старые телефонные книги. Там можно найти имена и номера людей, которые здесь жили, и названия предприятий, на которых они работали. Страницы тонкие, влажные и легко рвутся, стоит за них сильно потянуть.

На полу около стола лежит старый грязный матрас. Рядом стоят свечи. Пол усыпан пивными банками и окурками – свидетельство того, что не только я здесь тусуюсь.


Я осторожно ставлю коробку с башней на пол, присаживаюсь на влажный матрас и открываю рюкзак. Достаю дневник и банку с колой из дома, ищу нужную страницу с загнутым уголком и начинаю читать.

Недавно случилась странная вещь. П. пошел в туалет. Чуть позже я тоже туда зашла за кремом для рук. Он стоял в углу со спущенными штанами и что-то писал в телефоне.

Я спросила, почему он это делает в туалете. Он разозлился и сказал, чтобы я перестала за ним шпионить.

Но почему он отправлял сообщения из туалета?

Почему?



Урмберг, 27 ноября

У нас только что было собрание.

Большие успехи!

Андреас получил информацию из больницы. Кульбергска в Катринехольме сообщила, что в ноябре 1993 у них была проведена операция на запястье пятилетней девочки. После операции началось воспаление, девочке трое суток вводили внутривенно антибиотики, а потом отправили домой долечиваться. Судмедэксперт сравнил рентгеновские снимки и записи в медицинской карте с протоколом вскрытия и заявила, что «уверена на 99 %, что это одна и та же девочка».

Девочку звали Нермина Малкоц. Она родилась в Сараево в новогоднюю ночь 1988 года. Летом 1993 года приехала в Швецию вместе с матерью-беженкой Азрой Малкоц, родившейся в 1967 году в Сараево.

– Бинго! – воскликнула Малин, когда Манфред нам это сообщил. Она так обрадовалась. Видно, что она очень прониклась нашим делом.

Это маленькая победа.

Я смотрела на фотографии скелета. На череп с остатками волос. Странное ощущение. Нермина мертва, а мы радуемся, что нам удалось установить ее личность.

Ее смерть. Наша радость. Плюшки с корицей.

И все это в грязном помещении бывшего магазина.

Нермина с матерью Азрой жили в приюте для беженцев в здании бывшей трикотажной фабрики. В начале девяностых ее использовали для приема беженцев из бывшей Югославии.

Судя по всему, Азра и Нермина сбежали из приюта в начале декабря 1993 года, и с тех пор о них ничего не известно.

Но старшая сестра Азры, Эсма Хадзиц, тоже была в этом приюте. И она по-прежнему живет в Швеции. И не где-нибудь, а в Гнесте.

Гнеста всего в часе езды отсюда. Эсма сейчас в отпуске на Канарах, но Манфред говорил с ней по телефону. Она сказала, что ничего не слышала от Азры с Нерминой с тех пор, как те сбежали из приюта. Также она сообщила, что Азра была беременна, когда пропала.

Андреас и Малин поговорят с Эсмой и возьмут пробу ДНК, как только та вернется из отпуска.

Мы сразу начали работу с новой информацией. Манфред связался с Миграционной службой. Малин и Андреас занялись приютом для беженцев: важно понять, кто там работал в девяностые и что происходило в момент исчезновения беженок.

П. изучил списки осужденных по серьезным статьям преступников и начал обзванивать прокуроров.

Мы также обсудили вероятность того, что Азра убила свою дочь. Часто в случае убийства ребенка убийцей оказывается кто-то из родных или приемный родитель. Тот факт, что Азра пропала после смерти Нермины, может говорить именно об этом. Может, так она скрывалась от ответственности.

Нужно проверить прошлое Азры, выяснить, не было ли у нее психических проблем или склонности к насилию.



Какой-то звук прерывает мое чтение. Хлопок с другой стороны цеха, как будто от закрывшейся двери.

Я быстро убираю дневник в рюкзак и напрягаю слух. В тишине раздается эхо шагов.

Я выглядываю из-за стола и вижу силуэт человека. Еще через секунду узнаю в нем Сагу. От волнения у меня перехватывает дыхание.

На ней полосатые лосины, грубые ботинки и пуховик. На правой руке болтается рюкзак. Розовые волосы собраны в узел на макушке.

Я поднимаю руку в знак приветствия, и Сага бежит ко мне навстречу.

– Привет, – говорит она, вся запыхавшаяся. – Я так и знала, что найду тебя здесь.

– Привет. Ты не поехала в аквапарк?

– Нет. Ненавижу бассейны. Знаешь, сколько всякой химии они там льют в воду? Чтобы убить бактерии.

– Понятия не имею.

– Вот именно. Никого это не заботит.

– А зачем им убивать бактерии?

Сага кладет рюкзак на матрас и садится рядом со мной. На ее пуховике мокрые пятна, и я понимаю, что, пока я сидел здесь, начался снег.