Длинный путь

Спас их всех участник по фамилии Миллиген, который упал на колени, зажав уши. Потом он начал тереться носом об асфальт, как мягким мелом о классную доску. Гэррети подумал, что парень сотрет себе весь нос, но его милосердно пристрелили. После этого они перестали кричать.

— Ну что, твоя девушка уже близко? — спросил Паркер. Он не выбился из сил, но как-то смягчился и теперь казался Гэррети вполне неплохим парнем. — Миль пятьдесят. Или чуть больше.

— Счастливый ты, Гэррети.

— Я? — он был удивлен. Или Паркер над ним смеется?

— Ты увидишь свою девушку и свою мать. А мы — никого, кроме этих свиней, — он указал на толпу, которая приняла этот жест за приветствие и разразилась рукоплесканиями. — Я скучаю по дому. И мне страшно.

Эй, свиньи! — внезапно закричал он толпе, которая зааплодировала еще громче. — И я боюсь. Мы все далеко от дома. Что с того, что я их увижу? Я ведь даже не смогу до них дотронуться.

— Правило…

— Я знаю правила. Разрешен телесный контакт в пределах дороги. Но это не то.

— Тебе легко говорить. Ты их хотя бы увидишь.

— Может, от этого будет только хуже, — вставил Макфрис, идущий чуть позади. Они проходили мимо большого желтого светофора, и Гэррети, не отрываясь, смотрел в его испуганно мигающий глаз.

— Вы спятили, — сказал Паркер и, уменьшив скорость, отстал от них.

— Он, похоже, думает, что мы с тобой влюбились, — сказал Макфрис.

— Что?

— Неплохой парень, — Макфрис задумчиво посмотрел на Гэррети. — Может, он и не совсем неправ. Может, поэтому я и спасаю тебя.

— С моей-то рожей? Я думал, извращенцам нравятся нежные мальчики, — он испытывал неловкость. Внезапно Макфрис спросил:

— А ты позволишь мне тебе подрочить?

— Что за… — начал Гэррети, но Макфрис перебил:

— Ладно брось. Ты ведь даже не знаешь, шучу я или нет.

У Гэррети пересохло в горле. Конечно, в сравнении со смертью все это было пустяком. Но он не хотел, чтобы Макфрис касался его — так.

— Ну, раз ты спас мне жизнь…

— Это значит «да»?

— Делай, что хочешь! — рявкнул Гэррети, и задремавший Пирсон испуганно вскинул голову. — Что хочешь! Макфрис рассмеялся:

— Молодец, Рэй! Так держать! — и отошел, оставив его в полном недоумении.

— Ему все мало, — сказал Пирсон.

— Что?

— Почти двести пятьдесят миль. Мои ноги будто налиты отравленным свинцом. А этому чертову Макфрису все мало. Он, как голодающий, который еще пьет слабительное.

— Думаешь, он хочет боли?

— А ты как думаешь? Он мог бы повесить на шею табличку «Сделай мне больно».

— Не знаю, — Гэррети хотел еще что-нибудь сказать, но Пирсон уже отключился. Гэррети вдруг заметил, что он потерял туфли — его спортивные носки белели в темноте.

Они прошли указатель «Льюистон 32» и, через милю светящийся щит, возвещавший «Гэррети 47».

Гэррети хотел подремать, но не смог. По спине его будто пропускали ток высокого напряжения. Тупая боль в ногах давно сменилась острой, и с каждой минутой она становилась острее. Он не чувствовал голода, но заставил себя поесть. Некоторые из идущих напоминали ходячие скелеты. Гэррети не хотел быть таким… Хотя, конечно, он тоже таким был. Он провел рукой по ксилофону своих ребер.

— Что-то я давно не видел Барковича, — сказал он, чтобы вывести Пирсона из оцепенения, которое слишком напоминало ему Олсона.

— Говорят, в Огасте у него онемела нога. Гэррети обернулся и стал высматривать Барковича в темноте. Тот плелся в хвосте, уставив глаза в одну точку, и монотонно беседовал сам с собой.

— Привет, — Гэррети сбавил шаг и подошел к нему. Баркович споткнулся и получил предупреждение… Уже третье.

— Вот! — крикнул он злобно. — Видел? Теперь ты и твои вонючие дружки довольны?

— Вид у тебя не очень, — заметил Гэррети.

— Это все входит в план, понятно? Помнишь, что я тебе говорил? Вы мне не верили. Олсон не верил. И Дэвидсон тоже, — его голос понизился до слюнявого шепота. — Гэррети, я сплясал на их могилах!


— Нога болит? — тихо спросил Гэррети.

— Осталось всего тридцать пять. Они все подохнут этой ночью, вот увидишь. Утром на дороге не будет и десятка, Гэррети. И они тоже все подохнут.

Гэррети вдруг понял, что Барковичу конец. Он почувствовал себя очень сильным, ему захотелось побежать к Макфрису, не обращая внимания на режущую боль в ногах, и сказать ему, что он победил.

— Что ты попросишь? — спросил он. — Когда выиграешь?

Баркович самодовольно усмехнулся, как будто ждал этого вопроса.

Его лицо в колеблющемся свете казалось перекошенным и измятым.

— Пластиковые ноги, — прошептал он. — Пла-а-асти-ковые ноги. А эти отрежу, суну в стиральную машину и буду крутить и крутить и…

— Я думал, ты попросишь себе друзей, — Гэррети охватило безумное чувство триумфа.

— Друзей?

— У тебя ведь их нет. Все будут рады, когда ты умрешь, Гэри. Никто не пожалеет о тебе. Может быть, я подойду и плюну на твои мозги, когда они растекутся по дороге… Может, мы все так сделаем, — безумие переполняло его. Он будто снова бил Джимми стволом ружья… Текла кровь… Джимми кричал… Его переполняло дикое, животное чувство справедливости.

— Почему ты ненавидишь меня? Я не хочу умирать. Тебе нужно, чтобы я извинился? Я извинюсь!.. Я извинюсь… Я…

— Мы плюнем на твои мозги! — упрямо повторил Гэррети.

Баркович уставился на него невидящими глазами.

— Извини, — пробормотал Гэррети и поспешил прочь. Сзади ударили, упали два тела, и одним из них наверняка был Баркович. Теперь это была его вина, он стал убийцей.

Потом он услышал смех Барковича, высокий и безумный.

— Гэррети! Гэээрретиии! Я спляшу на твоей могиле! Я спляшууу…

— Заткнись! — крикнул Абрахам. Баркович замолчал, потом начал рыдать. — Нехороший мальчик Эйб, — сказал Колли Паркер. — Заставил нашего крошку плакать. Он пожалуется мамочке.

Баркович не умолкал. От его рыданий у Гэррети мороз прошел по коже.

— Наш ябеда пожалуется мамочке? — оглянулся Квинс. — Ай-яйяй, Баркович, как не стыдно!

“Оставьте его в покое! — прокричал про себя Гэррети, — Вы не знаете, как ему больно!" Но он лицемерил — он хотел, чтобы Баркович умер.

Предвкушал эту смерть.

А Стеббинс там, сзади, должно быть, смеялся над ними всеми.

Он поспешил к Макфрису, который шел, задумчиво глядя на толпу.

— Поможешь мне решить задачу? — спросил Макфрис.

— Какую?

— Кто из нас в клетке — мы или они?

— Все мы в клетке у Майора, — Гэррети засмеялся.

— Говорят, Баркович доходит?

— Думаю, да.

— Я не хочу больше его видеть. Обидно — так ожидать чего-то, а под конец разочаровываться. Может, это и есть настоящая правда жизни?

— Не знаю.

— Это все равно, что всю жизнь тренироваться в прыжках с шестом, а потом попасть на олимпиаду и подумать: "А чего это я приперся сюда с этой дурацкой палкой?”

— Ага, — Гэррети что-то беспокоило. Он задумался. Потом спросил Макфриса и подошедшего к ним Бейкера. — Вы видели Олсона перед тем, как он получил пропуск? Его волосы? — А что с ними такое?

— Они поседели.

— Да нет, не может быть, — голос Макфриса звучал испуганно. — Это была пыль.

— Поседели, — настаивал Гэррети. — Будто он провел на этой дороге всю жизнь. И знаете, когда я это увидел, я подумал… Может, это и есть бессмертие? — он замолчал, ощущая, как легкий ветерок из темноты обдувает его лицо.

— Я иду, я шел, я буду идти, — прогнусавил Макфрис. — Переведите на латынь.

Они шли. В толпе мелькали огоньки сигарет, фонарики, вспышки фотоаппаратов — земные созвездия, тянущиеся вдоль дороги в вечность.