Длинные версты
Часть 28 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Собеседник скептически поджал губы:
– Извините, но в вас, похоже, тоже толика романтизма есть. Просто я достаточно хорошо знаю человеческую натуру и могу с уверенностью сказать, что вот этих ваших нововведений хватит буквально на десяток лет. И то, если будете их вводить постепенно. А потом люди привыкнут и захотят большего. Человек ведь такая скотина, что быстро привыкает к хорошему и ему становится мало. Или вы считаете, что «сознательный» работник удовлетворится имеющимся?
Слово «сознательный» Тарас произнес с такой интонацией, что было понятно – относительно этой стороны взаимоотношений общества и личности у капитана есть глубочайшие сомнения. У меня, в принципе, тоже. Поэтому ответил, как думал:
– Как говорил один мой знакомый: когда за душой нет ни копейки, рубль тоже капитал[40]. И даже десять лет – большой срок. Ну а в дальнейшем… Ленин как-то сказал, что государство – это аппарат принуждения. Так что в этом смысле для тех, кто начнет зажираться, будет не только пряник, но и кнут.
Нетребко съехидничал:
– Как? Неужели своих, классово близких?..
Я кивнул:
– Недрогнувшей рукой. Тут в другом дело. Вы сами сказали про десять лет. Вот давайте и прикинем. Сейчас вводить все это просто нереально. Война, потрясение всех устоев, ну и так далее. Нет, что-то начнем делать уже в ближайшее время. Это будет касаться и земли, и фабрик. Но основные положения пойдут в дело лет через пять-семь. И очень постепенно. Так что растянется еще лет на восемь-десять. Ну, чтобы народ в бодром тонусе держать, каждый год делая какие-то послабления. И какой там у нас год в итоге получится?
Заинтересованно слушающий меня собеседник, на секунду задумавшись, ответил:
– Где-то тридцать пятый – тридцать шестой.
– Ага. И к этому времени у нас подрастет целое поколение, воспитанное на совершенно новых отношениях. Которое к советской власти станет относиться как к матери родной. Так что речь пойдет не о «сознательности» нынешних людей, а о правильном воспитании будущих трудящихся. И поверьте – государство приложит к этому все силы. Только вот проблема вылезет совершенно в другом…
Несколько сбитый столку Тарас удивленно спросил:
– В чем?
– А подумать? Годы-то я вам назвал… Что вполне ожидаемо произойдет чуть позже?
Тот задумался на какое-то время, но потом тряхнул головой:
– Варианты есть, но смущает столь жесткая привязка ко времени. Было бы очень любопытно послушать ваш ответ.
Криво ухмыльнувшись, я предложил:
– Давайте мыслить логически. Иностранные буржуи, из промышленно развитых держав, в ужас придут от подобных послаблений для народа. И у них останется лишь два выхода. Или в ближайшее время идти на нас войной, чтобы в зародыше задавить все социальные начинания, или вводить у себя такие же законы. Вводить похожие правила просто немыслимо – это огромные и, как они пока считают, бессмысленные финансовые потери. Объявить войну они были бы рады, но не сейчас. Сейчас их свои же подданные, уставшие от бойни, не поймут. При этом что-то делать все равно надо. Поэтому они нас попытаются задавить самыми разными санкциями и прочими эмбарго. Ну а в конце концов – нападут. Соберутся всем скопом и повалят на Русь, как это уже не раз бывало. Так что тяжело придется…
Нетребко почесал подбородок:
– Хм… Под таким углом я ситуацию не рассматривал… – А потом, хмуро глянув на меня, спросил: – То есть вы думаете, что давить будут, а потом и войну объявят? Непонятно только, почему вы говорили про середину тридцатых годов?
– Потому что к тому времени мы только-только жить нормально начнем. Всей страной нормально, а не отдельными личностями. А буржуи начнут активно готовиться, так как буквально лет через пять у них в призывной возраст войдут парни, для которых война это что-то далекое, можно сказать – былинное. Закончившееся задолго до их рождения. И которые будут жаждать реванша. Вот к тридцать девятому и надо ждать нападения. Еще хотя бы потому, что нынешняя мировая бойня вообще никаких поставленных задач не решила.
Капитан мрачно покивал и, вскинувшись, заговорил:
– А если…
Но я его перебил:
– Даже если представить сказку с воцарением самодержца и возвращением «как было», то ничего не изменится. Только хуже станет. Я даже не буду говорить про народ, уже хлебнувший воли, и его отношение к внезапно вернувшимся хозяйчикам. Про предстоящие вечные бунты и прочую смуту, со стрельбой да взрывами. Нет, оставим это все за скобками. Просто без кардинальнейших изменений никакой царь за двадцать лет страну не перестроит. Так ведь мы уже начали перестраивать! И смысл тогда менять шило на мыло? Да еще и при резко отрицательном отношении подавляющего большинства населения?
Собеседник лишь крякнул, а я продолжил:
– Что касается европейцев, те поняли, что внутри себя воевать совершенно невыгодно. Это ведь не восемнадцатый век. Оружие другое, потери другие и профит какой-то околонулевой. В лучшем случае лишь покрыть издержки. И это для выигравших!
Проигравшие же попадают в полнейшую задницу. Зато под боком есть огромная страна с не менее огромными ресурсами и более-менее развитой инфраструктурой. Страна, которую они искренне считают слабой. Так что царь у нас будет, парламент, диктатор или советская власть – роли не играет. Попрут в любом случае. Одна надежда, что люди горой встанут за Советы, и война получится народной. Отечественной. Когда поднимутся все, от мала до велика, невзирая на пол и возраст. Тогда Европа умоется. Другой вопрос, что…
Тут мне пришлось прерваться, так как я еще с начала разговора наблюдал странные шевеления за кустами. Зачем-то на ВПП выгнали броневик и личный состав, постепенно собираясь в круг, стал кучковаться возле него. Мелькнула мысль: митинг, что ли, готовится? Но увидев приближающегося ко мне Лапина (а шел он торжественно, словно архиерей на приеме), я, кажется, стал догадываться, к чему все эти телодвижения. И не ошибся.
Важный комиссар приглашал командира на общее собрание батальона, для выдачи героическому краскому полного имени (в этот момент надо было видеть глаза Нетребко). Я лишь уточнил: а как же остальные? Сейчас ведь чуть больше половины бойцов с нами. На что Кузьма успокоил, сказав, что остальные, еще при утренней встрече, делегировали доверенным людям свои полномочия. Так что все условия соблюдены.
А после сорокаминутной речи стоящего на броневике комиссара (прямо, мля, как Ленин, только в кулаке при этом держал не кепку, а панаму) и моих ответных слов было принято единогласное решение. Так что я теперь официально стал Чуром Пеленовичем Свароговым. С итоговым документом общего собрания и подтверждающими печатями. Студент же, пользуясь моментом, ходил гордый, свысока поглядывая на окружающих, получая одобрительные возгласы и дружеские похлопывания. Ловя краем глаза его слегка заматеревшую фигуру, брюзгливо подумал, что если этот кадр вдруг назовет себя мои крестным, то точно в бубен схлопочет.
Потом был торжественный ужин (тут уж повара расстарались), но без спиртного. Просто обретший отчество Чур, ласково улыбаясь, посулил бойцам свое огорчение, если вдруг завтра он увидит человека с бодуна. Народ проникся.
Я-то знаю – один хрен на грудь примут, но после моих слов пить станут немного и с большой опаской. Рассчитываю, с утра они будут бодрячками. Разве что с легким амбре…
* * *
Солнце летом в степи поднимается рано, поэтому уже с шести утра наблюдатели смотрели и слушали небо. А где-то через полчаса один из них заполошно завопил:
– Вона! Вона летит! Махонький и два поболе!
Ну, если «два поболе», то это точно наши. А то мало ли кто тут порхает, включая вражьих наблюдателей от разозленных вчерашним боем гайдамаков? Взяв бинокль и посмотрев на слабо различимые силуэты, летящие несколько в стороне, я поднял ракетницу и пустил в небо сигнал. Ракета, оставляя за собой черный, расползающийся в синеве след, взмыла вверх, а самолеты довернули в нашу сторону. Полосатые «колдуны» и полотняная «Т» уже были на местах, так что минут через пятнадцать первым приземлился истребитель-разведчик. А за ним солидно заходили на посадку «Муромцы».
Ну так чего бы не солидно? Мало того что это тяжелые бомбардировщики, так еще и под завязку груженные бочками с ГСМ. Летуны даже двоих техников с собой притащили. Те нужны для устранения возможной внезапной поломки, а вот горючее – для наших автомобилей и пары боевых самолетовылетов.
Вообще, когда я изначально задумывал идею «ганшипов», то не учел одной вещи. В наше время на подобных машинах помимо пулеметов были установлены нормального калибра пушки. И боеприпасов к вооружениям таскалось по нескольку тонн. Плюс самолеты обрабатывали противников в основном в джунглях или горах. И зачастую все происходило ночью (приборы ночного видения рулят). То есть «ганшип» находил место стоянки каких-нибудь повстанцев и обрушивал на них просто море огня. При этом за счет скорости и ограниченной видимости выскакивая на врага внезапно.
Что имеем мы? Вот идет колонна войск. По степи. Издалека наблюдают неторопливо приближающийся самолет. И начинают разбегаться (сейчас команды «воздух» нет, но все и без этого понимают, что надо делать) и залегать. Разумеется, пакости в виде пулеметного огня они не ждут, залегая просто в ожидании редкой, неприцельной бомбежки. В это время наши бравые военлеты, не торопясь, выбирают позицию для стрельбы, начиная штурмовку. Ага – по рассредоточенным и залегшим солдатам. Вот здесь у меня и возникает вопрос – где же столько патронов взять? Мало того что промахов немерено будет (ведь ни о каких стабилизированных прицелах речи не идет), так еще и не понять – человек лежит из-за того, что его зацепили, или он, гад, просто залег?
С кавалерией, с одной стороны, несколько сложнее, а с другой – проще. Сложнее, потому что испуганные лошади с наездниками станут очень быстро удирать, сбивая прицел. А проще, потому что коняшки притворяться не умеют, и если она лежит, значит, уже все – отбегалась. Но и в этом случае расход боеприпасов будет просто бешеный.
Вот в связи с постоянным дефицитом патронов я и решил несколько поменять концепцию. Гасить гайдамаков станем, пока они упакованы в эшелонах. Согласен – тут уж их вообще видно не будет, но в данном случае никого выцеливать и не надо. Лупи по вагонам и все. И чтобы это сделать, не замочив ненароком обычный гражданский поезд, нужны разведчики-наблюдатели и рации. Все это в наличии у меня было.
А сейчас, после приемки самолетов, батальон выдвигался к тому самому мостику через речку, что служил ориентиром для летчиков. Было решено рвать мост с первым же воинским эшелоном. Расхреначить находящихся в нем солдат и отходить.
Мост (ну как мост, скорее именно мостик) починят достаточно быстро. Местные вообще очень шустро навострились восстанавливать то, что касается железной дороги. Скорее всего, после починки на время переброски войск поставят возле него усиленную охрану. Возможно, пустят конные патрули.
Только наши наблюдатели будут за пределами зоны охраны. У них ведь задача – просто засечь воинский эшелон да передать сообщение на аэродром. После чего самолеты начнут гасить проходящие поезда. Но вряд ли эта радость продлится больше одного дня. Просто тупо сядут батареи в стоящей на прием рации. Невзирая даже на большой запас элементов. Ведь в этом случае о времени сеанса связи говорить не придется, так как разведчики будут включать передатчики и радировать сообщения по мере поступления информации. Летуны же должны быть постоянно на приеме. Был бы передвижной генератор, было бы проще. Но генератора у меня нет. Так что один, максимум два дня…
Да и противник, он ведь тоже не дурак. Опасаясь повторения штурмовки, перейдет на ночные перевозки. А ночью самолеты не летают. Так что без авиации придется работать. Ничего – справимся. Ведь главная задача не столько уничтожить гайдамаков, сколько сбить их дурной порыв. Какие там потери им нанесем – бог весть, но когда до них дойдет, что если уж на подходах столь неласково встречают, то в самом Крыму их вообще песец может ожидать. Глядишь, и оставят мысль о захвате Севастополя с флотом. Но нам пока больше ничего и не нужно…
Ну а я посмотрю, насколько удачно у нас получится использовать самолеты, и поведу батальон на соединение с нашей гужевой частью. Где вместе с артиллерией и кавалерией устроим гайдамакам настоящую рельсовую войну.
* * *
Возле моста мы были уже минут через сорок. А там прямо пастораль. Птички щебечут. Деревья вдоль речки растут. Трава зеленая, а не начинающая выгорать, как в остальной степи. Даже воздух кажется немного попрохладнее. И в эту пастораль с размаху влезли морпехи своими сапожищами. Выбирались места для установки пулеметов и размещения стрелков. Минировались опоры. Обратная сторона полотна (куда могли бы выскочить атакованные гайдамаки) тоже не была обойдена вниманием. Туда воткнули несколько оставшихся «недомонок».
При этом я почему-то предполагал, что ждать придется долго. Может, даже целый день. Исходил из того, что еще вчера командир четвертой роты запорожцев был послан нафиг в связи с отсутствием подвижного состава. С другой стороны, мы не спешим, тем более что место тут просто замечательное. Речка, тенек. Оводов почти нет.
Но видно, чего-то не учел, так как буквально через два часа наблюдатель увидел на дальнем холме сигнальщика, который резво размахивал флажками. К слову, про флажки – я ведь раньше как-то не задумывался, что в пределах прямой видимости (а это несколько километров) мореманы легко могут передавать сообщения. Короткие, но от этого не менее информативные. Эдакий эрзац-пейджер. И именно вот так – флажковым семафором. А бывших корабельных сигнальщиков у меня в батальоне хватало. Так что через пять минут я принимал доклад о том, что в нашу сторону движется воинский эшелон. Две платформы с броневиками, платформа с повозками, четыре теплушки и пассажирский вагон.
Я поскреб щеку… Блин! Здоровый состав получается. Но какой-то непонятный. Экипаж броневика, максимум – пять человек. То есть всего бронеходчиков около десятка. Ладно – добавляем туда столько же разных автомобильных ремонтников. Значит, на полтеплушки народу набирается. А остальные три кем заняты? Кто там едет? Да еще и пассажирский вагон… Может, к броневикам прицепили пехотную часть? Хм… три теплушки, это сто двадцать человек. Но там еще повозки есть. Не на себе же их таскают? Значит, минимум в одном «столыпине» – лошади. Для тяги обоза и для командиров. А в пассажирском вагоне с комфортом движется командование, которое может быть разбавлено младшим комсоставом. Вроде складно разложил? Ладно. Начнем работать, а потом посмотрим, был ли я прав.
Личный состав, пока я еще получал доклад, разбежался по своим местам, и минут через пять показался неторопливо приближающийся паровозный дым. Самого паровоза пока видно не было, зато вот этот демаскирующий фактор был заметен издалека.
А вскоре можно было наблюдать весь состав. Со скоростью километров тридцать в час тот пыхтя сокращал расстояние, и, когда локомотив въехал на мост, раздался сдвоенный взрыв. Блин, поторопились рвать. Из-за маленькой скорости там даже вагоны с рельсов не сошли. Только броневик на передней платформе сорвало с креплений, и он смачно влепился в тендер. А сам паровоз подпрыгнул и накренился, зависнув над образовавшимся проломом.
Тут же в работу вступили стрелки и пулеметчики. Двери теплушек, как и в том немецком поезде, были открыты, но никто из гайдамаков выскочить не успел. Вначале люди там попадали от резкого торможения, а потом самых прытких свинцовые струи просто впихнули обратно. Хотя, судя по взрывам мин, на обратную сторону путей кто-то все-таки умудрился выбраться.
Огневой налет продолжался буквально минуты три. В смысле, вот как все станкачи выпустили по ленте, так вперед чесанули штурмовые группы. Внутри теплушек забахали гранаты. В них наверняка остались раненые и даже целые противники, поэтому, чтобы не получить шальную пулю от какого-нибудь недобитка, тех и глушили взрывами. От пары гранат в небольшом замкнутом объеме любой офигеет. Ну а заскочившие после взрывов штурмовики проводили окончательную зачистку штыками.
Потом я обратил внимание Михайловского. Этот бронефетишист, в окружении кучки морпехов, уже стоял на платформе с целым «Остином» и разве только что не целовал запыленное железо боковой башенки. Подойдя ближе и оценив расстояние от платформы до насыпи, я поинтересовался:
– Виктор Евсеевич, ты зачем туда залез? Эту бандуру ведь оттуда не снимешь. Если что только ронять…
Пулеметный воевода, с каждым днем все больше превращающийся в опытного бронекомандира, ловко соскочил на землю и с ходу возразил:
– Никак нет! «Остин-Путиловец» весит всего ничего – меньше трех тонн. Мы сейчас с теплушек двери снимем, доски подложим и пандус сделаем. У нас же время есть? Тут буквально полчаса нужно!
Я задумался.
– Насчет времени не знаю… Но ладно – приступайте. Только в темпе! А с разбитого сразу снять вооружение и боеприпасы. После чего – сжечь.
Тут меня сзади, за рукав, стал дергать еще плохо знающий уставы зампотех:
– Товарищ командир, не надо сразу жечь! Позвольте, пока будут спускать целый «Остин», мы с разбитого все, что можно снять, снимем. Нам же запчасти нужны!
Дав «добро» на этот крик души, уже минут через пять наблюдал слаженную суету, сильно напоминающую деловитую работу муравьев.
Одна группа, облепив не поврежденный броневик, принялась его кантовать, враскачку поворачивая поперек платформы. Технари, под руководством зампотеха, лихо раскулачивали тот, у которого от удара броня на морде треснула и колесо подогнулось (как будто шаровая опора вылетела). Но долго смотреть не получилось, так как от пассажирского вагона притащили трех офицеров. Один, правда, помер еще до того, как я у него хоть что-то успел спросить. Второй, с простреленной грудью и животом, тоже на ладан дышал. Зато третий, по сравнению с ними, прямо как огурчик. Раненые ноги ему перетянули, так что нашлось с кем поговорить.
Гайдамак (а это оказался именно офицер третьего гайдамацкого полка), что характерно, партизана из себя не корчил, моментально выдав все, что знал. Немного, но мне вполне хватило. Оказывается, сейчас на станции стоят два эшелона с пехотным батальоном. И их отправка планировалась в течение двух часов. В скором времени (это буквально завтра-послезавтра) также ожидается прибытие основных сил сводной дивизии Сикевича.
И еще одно – про нас знали. Ближе к вечеру к станции вышли недобитки из того конного патруля, что сцепился с офицерами. И которых мы слегка покрошили. Поэтому с утра на поиски возмутителей спокойствия был выделен целый полуэскадрон. В принципе, это ожидалось, но я рассчитывал, что жалобщиками выступят «запорожцы». Только о тех пока не было слышно. Получается, противник до сих пор не в курсе, что была потеряна целая рота. Потому что, если бы дошли «запорожцы», то полуэскадроном дело бы точно не ограничилось.
Ну да ладно. От озера до аэродрома километров десять. А в охране самолетов – один броневик и два взвода с первой роты. Так что если на них вдруг случайно выйдут, то ребята отобьются. Тем более им там совсем недолго оставаться, так как я, узнав время отправления эшелонов, начал писать приказ для летунов.
А в нем было сказано, чтобы уже к одиннадцати утра они поднялись в воздух и барражировали вдоль железки, в поиске ожидаемых поездов. Думаю, долго искать не придется. И того, что летчики могут накрыть какой-то гражданский состав, я не опасался. Во-первых, сейчас «небратья» на этом участке отжали себе все паровозы, а во-вторых, разница между пассажирскими вагонами и теплушками с платформами, набитыми военным имуществом, видна очень хорошо, так что спутать их невозможно.
– Извините, но в вас, похоже, тоже толика романтизма есть. Просто я достаточно хорошо знаю человеческую натуру и могу с уверенностью сказать, что вот этих ваших нововведений хватит буквально на десяток лет. И то, если будете их вводить постепенно. А потом люди привыкнут и захотят большего. Человек ведь такая скотина, что быстро привыкает к хорошему и ему становится мало. Или вы считаете, что «сознательный» работник удовлетворится имеющимся?
Слово «сознательный» Тарас произнес с такой интонацией, что было понятно – относительно этой стороны взаимоотношений общества и личности у капитана есть глубочайшие сомнения. У меня, в принципе, тоже. Поэтому ответил, как думал:
– Как говорил один мой знакомый: когда за душой нет ни копейки, рубль тоже капитал[40]. И даже десять лет – большой срок. Ну а в дальнейшем… Ленин как-то сказал, что государство – это аппарат принуждения. Так что в этом смысле для тех, кто начнет зажираться, будет не только пряник, но и кнут.
Нетребко съехидничал:
– Как? Неужели своих, классово близких?..
Я кивнул:
– Недрогнувшей рукой. Тут в другом дело. Вы сами сказали про десять лет. Вот давайте и прикинем. Сейчас вводить все это просто нереально. Война, потрясение всех устоев, ну и так далее. Нет, что-то начнем делать уже в ближайшее время. Это будет касаться и земли, и фабрик. Но основные положения пойдут в дело лет через пять-семь. И очень постепенно. Так что растянется еще лет на восемь-десять. Ну, чтобы народ в бодром тонусе держать, каждый год делая какие-то послабления. И какой там у нас год в итоге получится?
Заинтересованно слушающий меня собеседник, на секунду задумавшись, ответил:
– Где-то тридцать пятый – тридцать шестой.
– Ага. И к этому времени у нас подрастет целое поколение, воспитанное на совершенно новых отношениях. Которое к советской власти станет относиться как к матери родной. Так что речь пойдет не о «сознательности» нынешних людей, а о правильном воспитании будущих трудящихся. И поверьте – государство приложит к этому все силы. Только вот проблема вылезет совершенно в другом…
Несколько сбитый столку Тарас удивленно спросил:
– В чем?
– А подумать? Годы-то я вам назвал… Что вполне ожидаемо произойдет чуть позже?
Тот задумался на какое-то время, но потом тряхнул головой:
– Варианты есть, но смущает столь жесткая привязка ко времени. Было бы очень любопытно послушать ваш ответ.
Криво ухмыльнувшись, я предложил:
– Давайте мыслить логически. Иностранные буржуи, из промышленно развитых держав, в ужас придут от подобных послаблений для народа. И у них останется лишь два выхода. Или в ближайшее время идти на нас войной, чтобы в зародыше задавить все социальные начинания, или вводить у себя такие же законы. Вводить похожие правила просто немыслимо – это огромные и, как они пока считают, бессмысленные финансовые потери. Объявить войну они были бы рады, но не сейчас. Сейчас их свои же подданные, уставшие от бойни, не поймут. При этом что-то делать все равно надо. Поэтому они нас попытаются задавить самыми разными санкциями и прочими эмбарго. Ну а в конце концов – нападут. Соберутся всем скопом и повалят на Русь, как это уже не раз бывало. Так что тяжело придется…
Нетребко почесал подбородок:
– Хм… Под таким углом я ситуацию не рассматривал… – А потом, хмуро глянув на меня, спросил: – То есть вы думаете, что давить будут, а потом и войну объявят? Непонятно только, почему вы говорили про середину тридцатых годов?
– Потому что к тому времени мы только-только жить нормально начнем. Всей страной нормально, а не отдельными личностями. А буржуи начнут активно готовиться, так как буквально лет через пять у них в призывной возраст войдут парни, для которых война это что-то далекое, можно сказать – былинное. Закончившееся задолго до их рождения. И которые будут жаждать реванша. Вот к тридцать девятому и надо ждать нападения. Еще хотя бы потому, что нынешняя мировая бойня вообще никаких поставленных задач не решила.
Капитан мрачно покивал и, вскинувшись, заговорил:
– А если…
Но я его перебил:
– Даже если представить сказку с воцарением самодержца и возвращением «как было», то ничего не изменится. Только хуже станет. Я даже не буду говорить про народ, уже хлебнувший воли, и его отношение к внезапно вернувшимся хозяйчикам. Про предстоящие вечные бунты и прочую смуту, со стрельбой да взрывами. Нет, оставим это все за скобками. Просто без кардинальнейших изменений никакой царь за двадцать лет страну не перестроит. Так ведь мы уже начали перестраивать! И смысл тогда менять шило на мыло? Да еще и при резко отрицательном отношении подавляющего большинства населения?
Собеседник лишь крякнул, а я продолжил:
– Что касается европейцев, те поняли, что внутри себя воевать совершенно невыгодно. Это ведь не восемнадцатый век. Оружие другое, потери другие и профит какой-то околонулевой. В лучшем случае лишь покрыть издержки. И это для выигравших!
Проигравшие же попадают в полнейшую задницу. Зато под боком есть огромная страна с не менее огромными ресурсами и более-менее развитой инфраструктурой. Страна, которую они искренне считают слабой. Так что царь у нас будет, парламент, диктатор или советская власть – роли не играет. Попрут в любом случае. Одна надежда, что люди горой встанут за Советы, и война получится народной. Отечественной. Когда поднимутся все, от мала до велика, невзирая на пол и возраст. Тогда Европа умоется. Другой вопрос, что…
Тут мне пришлось прерваться, так как я еще с начала разговора наблюдал странные шевеления за кустами. Зачем-то на ВПП выгнали броневик и личный состав, постепенно собираясь в круг, стал кучковаться возле него. Мелькнула мысль: митинг, что ли, готовится? Но увидев приближающегося ко мне Лапина (а шел он торжественно, словно архиерей на приеме), я, кажется, стал догадываться, к чему все эти телодвижения. И не ошибся.
Важный комиссар приглашал командира на общее собрание батальона, для выдачи героическому краскому полного имени (в этот момент надо было видеть глаза Нетребко). Я лишь уточнил: а как же остальные? Сейчас ведь чуть больше половины бойцов с нами. На что Кузьма успокоил, сказав, что остальные, еще при утренней встрече, делегировали доверенным людям свои полномочия. Так что все условия соблюдены.
А после сорокаминутной речи стоящего на броневике комиссара (прямо, мля, как Ленин, только в кулаке при этом держал не кепку, а панаму) и моих ответных слов было принято единогласное решение. Так что я теперь официально стал Чуром Пеленовичем Свароговым. С итоговым документом общего собрания и подтверждающими печатями. Студент же, пользуясь моментом, ходил гордый, свысока поглядывая на окружающих, получая одобрительные возгласы и дружеские похлопывания. Ловя краем глаза его слегка заматеревшую фигуру, брюзгливо подумал, что если этот кадр вдруг назовет себя мои крестным, то точно в бубен схлопочет.
Потом был торжественный ужин (тут уж повара расстарались), но без спиртного. Просто обретший отчество Чур, ласково улыбаясь, посулил бойцам свое огорчение, если вдруг завтра он увидит человека с бодуна. Народ проникся.
Я-то знаю – один хрен на грудь примут, но после моих слов пить станут немного и с большой опаской. Рассчитываю, с утра они будут бодрячками. Разве что с легким амбре…
* * *
Солнце летом в степи поднимается рано, поэтому уже с шести утра наблюдатели смотрели и слушали небо. А где-то через полчаса один из них заполошно завопил:
– Вона! Вона летит! Махонький и два поболе!
Ну, если «два поболе», то это точно наши. А то мало ли кто тут порхает, включая вражьих наблюдателей от разозленных вчерашним боем гайдамаков? Взяв бинокль и посмотрев на слабо различимые силуэты, летящие несколько в стороне, я поднял ракетницу и пустил в небо сигнал. Ракета, оставляя за собой черный, расползающийся в синеве след, взмыла вверх, а самолеты довернули в нашу сторону. Полосатые «колдуны» и полотняная «Т» уже были на местах, так что минут через пятнадцать первым приземлился истребитель-разведчик. А за ним солидно заходили на посадку «Муромцы».
Ну так чего бы не солидно? Мало того что это тяжелые бомбардировщики, так еще и под завязку груженные бочками с ГСМ. Летуны даже двоих техников с собой притащили. Те нужны для устранения возможной внезапной поломки, а вот горючее – для наших автомобилей и пары боевых самолетовылетов.
Вообще, когда я изначально задумывал идею «ганшипов», то не учел одной вещи. В наше время на подобных машинах помимо пулеметов были установлены нормального калибра пушки. И боеприпасов к вооружениям таскалось по нескольку тонн. Плюс самолеты обрабатывали противников в основном в джунглях или горах. И зачастую все происходило ночью (приборы ночного видения рулят). То есть «ганшип» находил место стоянки каких-нибудь повстанцев и обрушивал на них просто море огня. При этом за счет скорости и ограниченной видимости выскакивая на врага внезапно.
Что имеем мы? Вот идет колонна войск. По степи. Издалека наблюдают неторопливо приближающийся самолет. И начинают разбегаться (сейчас команды «воздух» нет, но все и без этого понимают, что надо делать) и залегать. Разумеется, пакости в виде пулеметного огня они не ждут, залегая просто в ожидании редкой, неприцельной бомбежки. В это время наши бравые военлеты, не торопясь, выбирают позицию для стрельбы, начиная штурмовку. Ага – по рассредоточенным и залегшим солдатам. Вот здесь у меня и возникает вопрос – где же столько патронов взять? Мало того что промахов немерено будет (ведь ни о каких стабилизированных прицелах речи не идет), так еще и не понять – человек лежит из-за того, что его зацепили, или он, гад, просто залег?
С кавалерией, с одной стороны, несколько сложнее, а с другой – проще. Сложнее, потому что испуганные лошади с наездниками станут очень быстро удирать, сбивая прицел. А проще, потому что коняшки притворяться не умеют, и если она лежит, значит, уже все – отбегалась. Но и в этом случае расход боеприпасов будет просто бешеный.
Вот в связи с постоянным дефицитом патронов я и решил несколько поменять концепцию. Гасить гайдамаков станем, пока они упакованы в эшелонах. Согласен – тут уж их вообще видно не будет, но в данном случае никого выцеливать и не надо. Лупи по вагонам и все. И чтобы это сделать, не замочив ненароком обычный гражданский поезд, нужны разведчики-наблюдатели и рации. Все это в наличии у меня было.
А сейчас, после приемки самолетов, батальон выдвигался к тому самому мостику через речку, что служил ориентиром для летчиков. Было решено рвать мост с первым же воинским эшелоном. Расхреначить находящихся в нем солдат и отходить.
Мост (ну как мост, скорее именно мостик) починят достаточно быстро. Местные вообще очень шустро навострились восстанавливать то, что касается железной дороги. Скорее всего, после починки на время переброски войск поставят возле него усиленную охрану. Возможно, пустят конные патрули.
Только наши наблюдатели будут за пределами зоны охраны. У них ведь задача – просто засечь воинский эшелон да передать сообщение на аэродром. После чего самолеты начнут гасить проходящие поезда. Но вряд ли эта радость продлится больше одного дня. Просто тупо сядут батареи в стоящей на прием рации. Невзирая даже на большой запас элементов. Ведь в этом случае о времени сеанса связи говорить не придется, так как разведчики будут включать передатчики и радировать сообщения по мере поступления информации. Летуны же должны быть постоянно на приеме. Был бы передвижной генератор, было бы проще. Но генератора у меня нет. Так что один, максимум два дня…
Да и противник, он ведь тоже не дурак. Опасаясь повторения штурмовки, перейдет на ночные перевозки. А ночью самолеты не летают. Так что без авиации придется работать. Ничего – справимся. Ведь главная задача не столько уничтожить гайдамаков, сколько сбить их дурной порыв. Какие там потери им нанесем – бог весть, но когда до них дойдет, что если уж на подходах столь неласково встречают, то в самом Крыму их вообще песец может ожидать. Глядишь, и оставят мысль о захвате Севастополя с флотом. Но нам пока больше ничего и не нужно…
Ну а я посмотрю, насколько удачно у нас получится использовать самолеты, и поведу батальон на соединение с нашей гужевой частью. Где вместе с артиллерией и кавалерией устроим гайдамакам настоящую рельсовую войну.
* * *
Возле моста мы были уже минут через сорок. А там прямо пастораль. Птички щебечут. Деревья вдоль речки растут. Трава зеленая, а не начинающая выгорать, как в остальной степи. Даже воздух кажется немного попрохладнее. И в эту пастораль с размаху влезли морпехи своими сапожищами. Выбирались места для установки пулеметов и размещения стрелков. Минировались опоры. Обратная сторона полотна (куда могли бы выскочить атакованные гайдамаки) тоже не была обойдена вниманием. Туда воткнули несколько оставшихся «недомонок».
При этом я почему-то предполагал, что ждать придется долго. Может, даже целый день. Исходил из того, что еще вчера командир четвертой роты запорожцев был послан нафиг в связи с отсутствием подвижного состава. С другой стороны, мы не спешим, тем более что место тут просто замечательное. Речка, тенек. Оводов почти нет.
Но видно, чего-то не учел, так как буквально через два часа наблюдатель увидел на дальнем холме сигнальщика, который резво размахивал флажками. К слову, про флажки – я ведь раньше как-то не задумывался, что в пределах прямой видимости (а это несколько километров) мореманы легко могут передавать сообщения. Короткие, но от этого не менее информативные. Эдакий эрзац-пейджер. И именно вот так – флажковым семафором. А бывших корабельных сигнальщиков у меня в батальоне хватало. Так что через пять минут я принимал доклад о том, что в нашу сторону движется воинский эшелон. Две платформы с броневиками, платформа с повозками, четыре теплушки и пассажирский вагон.
Я поскреб щеку… Блин! Здоровый состав получается. Но какой-то непонятный. Экипаж броневика, максимум – пять человек. То есть всего бронеходчиков около десятка. Ладно – добавляем туда столько же разных автомобильных ремонтников. Значит, на полтеплушки народу набирается. А остальные три кем заняты? Кто там едет? Да еще и пассажирский вагон… Может, к броневикам прицепили пехотную часть? Хм… три теплушки, это сто двадцать человек. Но там еще повозки есть. Не на себе же их таскают? Значит, минимум в одном «столыпине» – лошади. Для тяги обоза и для командиров. А в пассажирском вагоне с комфортом движется командование, которое может быть разбавлено младшим комсоставом. Вроде складно разложил? Ладно. Начнем работать, а потом посмотрим, был ли я прав.
Личный состав, пока я еще получал доклад, разбежался по своим местам, и минут через пять показался неторопливо приближающийся паровозный дым. Самого паровоза пока видно не было, зато вот этот демаскирующий фактор был заметен издалека.
А вскоре можно было наблюдать весь состав. Со скоростью километров тридцать в час тот пыхтя сокращал расстояние, и, когда локомотив въехал на мост, раздался сдвоенный взрыв. Блин, поторопились рвать. Из-за маленькой скорости там даже вагоны с рельсов не сошли. Только броневик на передней платформе сорвало с креплений, и он смачно влепился в тендер. А сам паровоз подпрыгнул и накренился, зависнув над образовавшимся проломом.
Тут же в работу вступили стрелки и пулеметчики. Двери теплушек, как и в том немецком поезде, были открыты, но никто из гайдамаков выскочить не успел. Вначале люди там попадали от резкого торможения, а потом самых прытких свинцовые струи просто впихнули обратно. Хотя, судя по взрывам мин, на обратную сторону путей кто-то все-таки умудрился выбраться.
Огневой налет продолжался буквально минуты три. В смысле, вот как все станкачи выпустили по ленте, так вперед чесанули штурмовые группы. Внутри теплушек забахали гранаты. В них наверняка остались раненые и даже целые противники, поэтому, чтобы не получить шальную пулю от какого-нибудь недобитка, тех и глушили взрывами. От пары гранат в небольшом замкнутом объеме любой офигеет. Ну а заскочившие после взрывов штурмовики проводили окончательную зачистку штыками.
Потом я обратил внимание Михайловского. Этот бронефетишист, в окружении кучки морпехов, уже стоял на платформе с целым «Остином» и разве только что не целовал запыленное железо боковой башенки. Подойдя ближе и оценив расстояние от платформы до насыпи, я поинтересовался:
– Виктор Евсеевич, ты зачем туда залез? Эту бандуру ведь оттуда не снимешь. Если что только ронять…
Пулеметный воевода, с каждым днем все больше превращающийся в опытного бронекомандира, ловко соскочил на землю и с ходу возразил:
– Никак нет! «Остин-Путиловец» весит всего ничего – меньше трех тонн. Мы сейчас с теплушек двери снимем, доски подложим и пандус сделаем. У нас же время есть? Тут буквально полчаса нужно!
Я задумался.
– Насчет времени не знаю… Но ладно – приступайте. Только в темпе! А с разбитого сразу снять вооружение и боеприпасы. После чего – сжечь.
Тут меня сзади, за рукав, стал дергать еще плохо знающий уставы зампотех:
– Товарищ командир, не надо сразу жечь! Позвольте, пока будут спускать целый «Остин», мы с разбитого все, что можно снять, снимем. Нам же запчасти нужны!
Дав «добро» на этот крик души, уже минут через пять наблюдал слаженную суету, сильно напоминающую деловитую работу муравьев.
Одна группа, облепив не поврежденный броневик, принялась его кантовать, враскачку поворачивая поперек платформы. Технари, под руководством зампотеха, лихо раскулачивали тот, у которого от удара броня на морде треснула и колесо подогнулось (как будто шаровая опора вылетела). Но долго смотреть не получилось, так как от пассажирского вагона притащили трех офицеров. Один, правда, помер еще до того, как я у него хоть что-то успел спросить. Второй, с простреленной грудью и животом, тоже на ладан дышал. Зато третий, по сравнению с ними, прямо как огурчик. Раненые ноги ему перетянули, так что нашлось с кем поговорить.
Гайдамак (а это оказался именно офицер третьего гайдамацкого полка), что характерно, партизана из себя не корчил, моментально выдав все, что знал. Немного, но мне вполне хватило. Оказывается, сейчас на станции стоят два эшелона с пехотным батальоном. И их отправка планировалась в течение двух часов. В скором времени (это буквально завтра-послезавтра) также ожидается прибытие основных сил сводной дивизии Сикевича.
И еще одно – про нас знали. Ближе к вечеру к станции вышли недобитки из того конного патруля, что сцепился с офицерами. И которых мы слегка покрошили. Поэтому с утра на поиски возмутителей спокойствия был выделен целый полуэскадрон. В принципе, это ожидалось, но я рассчитывал, что жалобщиками выступят «запорожцы». Только о тех пока не было слышно. Получается, противник до сих пор не в курсе, что была потеряна целая рота. Потому что, если бы дошли «запорожцы», то полуэскадроном дело бы точно не ограничилось.
Ну да ладно. От озера до аэродрома километров десять. А в охране самолетов – один броневик и два взвода с первой роты. Так что если на них вдруг случайно выйдут, то ребята отобьются. Тем более им там совсем недолго оставаться, так как я, узнав время отправления эшелонов, начал писать приказ для летунов.
А в нем было сказано, чтобы уже к одиннадцати утра они поднялись в воздух и барражировали вдоль железки, в поиске ожидаемых поездов. Думаю, долго искать не придется. И того, что летчики могут накрыть какой-то гражданский состав, я не опасался. Во-первых, сейчас «небратья» на этом участке отжали себе все паровозы, а во-вторых, разница между пассажирскими вагонами и теплушками с платформами, набитыми военным имуществом, видна очень хорошо, так что спутать их невозможно.