Длинные версты

Матвеев, выпав из ступора, горячо пояснил:

– Еще бы! Вы ведь слыхали в девятьсот шестнадцатом о деле Груинберга? Все газеты писали… – Тут, видно вспомнив о моем «недуге», замялся: – Ах да… – Но быстро взяв себя в руки, продолжил: – На счету Тараса Григорьевича две вскрытые сети австро-венгерских и германских шпионов. Не считая дел поменьше. А также постоянные контакты с «охотниками» непосредственно на передовой. И орденов столько, что любой позавидует!

Сунув «люгер» в кобуру, я задумчиво оглядел капитана и, глянув на часы, повернулся к Матвееву:

– Так, Игнат Тихомирович. Ты наши потребности и требования знаешь. Сорок минут у тебя есть, поговори с человеком. Если до чего-то договоритесь, добро пожаловать ко мне. Ну а на нет и суда нет…

И оставив бывших сослуживцев беседовать дальше, пошел заниматься своими делами. При этом соображая, что неплохо было бы, если б НШ склонил контрика к сотрудничеству. Только не надо удивляться. Мы уже стали действовать на таком уровне, что чем дальше, тем больше контрразведчик становится необходим. До этого справлялись своими силами, но грамотный специалист был бы вовсе не лишним. Вопрос лишь – кого брать? Сознательного рабочего из ЧК? Толку-то… Пока он еще хоть чему-то научится. Выдвигать своего? В общем-то так и я делаю, обучая пару надежных парней. Но не всегда времени на них хватает. А здесь вроде как опытный человек, который моих ребят натаскает. Да и они за ним в оба глаза приглядят. Хотя Тарас мне глянулся. У меня чуйка в последнее время работает просто на заглядение. И она говорит, что Нетребко мужик нормальный, и мы вполне сработаемся. Если только получится его убедить.

А убедить получилось. Уже через час часть «благородий» влилась в наш отряд. Говорю «часть», потому что шестеро из девяти офицеров (включая их командира с перевязанной рукой) решили искать счастья у Деникина. Ну и флаг им в руки. Оставили отколовшимся весь обоз (в смысле – лошадей с телегами) и прочее барахло. Ну а нам достался Нетребко с пацанами, их преподаватель и уже знакомые мне прапорщик с поручиком.

Новенькие считались на испытательном сроке, поэтому их пока не вливали ни в какое подразделение, а временно распихали по машинам, как придется. Но перед этим я имел беседу с Тарасом Григорьевичем. Пока свежеприбывшие крутили головами, наблюдая подготовку батальона к передислокации, отведя штабс-капитана в сторону, я спросил:

– Товарищ Нетребко, а ваши спутники в курсе последней вашей должности? В смысле насчет службы в отделении контрразведки?

Тот тонко улыбнулся:

– Они знают, что я служил в штабе восьмой армии. Офицером по особым поручениям. В принципе, для всех, за исключением малого количества осведомленного старшего офицерского состава, оно так и было. И это безумная случайность наткнуться здесь на одного из этих «осведомленных»…

Кивнув, я только что руки не потер:

– Отлично! Тогда и мы не станем по этому поводу распространяться. Народ у меня горячий, и так получилось, что к вашим коллегам относится с большим предубеждением. Просто они не понимают разницы между армейской контрразведкой на фронте и той же контрразведкой, к примеру, у Краснова. Вот и не будем лишний раз людей нервировать. А просто штабист, он и есть штабист. Тут никаких вопросов не возникнет.

Капитан поднял бровь:

– А как же те солдаты, которые слышали слова господина подполковника?

– Это мои ближники. И болтать не станут.

Тут я совершенно не кривил душой. Так получилось, что автоматчиками охраны, после некоторых пертурбаций, стали все те, кого я планировал использовать после войны. В смысле, которые в будущем составят компанию в погоне за сокровищами. А людей я туда отбирал весьма тщательно и скрупулезно. Поэтому им вполне было достаточно моих слов о нераспространении информации.

Ну а в дальнейшем, если Нетребко притрется и станет окончательно своим, я его предыдущую должность и озвучу. Долго таить подобное чревато (мало ли какие еще случайности произойдут?), а так на одном из собраний просто скажу, что у нас служит настоящая звезда военной контрразведки, о котором еще царские газеты писали. Правда, писали, не называя фамилии, обозначив капитана просто буквой «Н». Что, мол, мы тут все ого-го, и поэтому в батальон могут попасть лишь лучшие из лучших. Вот контрразведчик на своем поприще и был лучшим, типа нашего Михайловского. То есть расскажу обязательно. Но не сейчас.

А потом мы отошли в сторону километров на десять и занялись подготовкой к приему самолетов. Ну, что значит – подготовкой? Пока повара готовили еду, личный состав, стройными рядами, вооружившись лопатами (кому хватило), выбрав место поровнее, вытаптывая траву, ровнял бугорки и засыпал ямки на будущей ВПП. Грузовик с радистами и сопровождением я отправил почти сразу (они только сухпаем успели перекусить), так что часа через три парни прибудут туда, где появится устойчивая связь с нашими промежуточными станциями. Дождутся времени вечернего сеанса и передадут сообщение. Сегодня, конечно, никого не ждем, так как пока послание дойдет до летунов, уже начнет темнеть. Вернее, пока они соберутся и долетят, начнет темнеть. А ведь нас еще найти надо будет. Так что все – завтра.

То, что нас найдут, не сомневаюсь, так как точка указана в квадрате на карте, а ориентироваться летуны будут исключительно по железной дороге. То есть до моста, а уже потом от него поворот в сторону на девяносто градусов и полет в степь до тех пор, пока мы их не услышим и не начнем пускать ракеты черного дыма. Сама взлетная полоса у нас обозначена не только вытоптанной травой и выровненной землей. Нет, под руководством специально выделенного для рейда представителя Качинской школы, на высоких шестах были установлены полосатые конусы-ветроуказатели и приготовлена большая полотняная буква «Т». Установили, посмотрели, как обвисшие «колдуны» колышутся на слабом ветру, после чего все опять сняли. А то мало ли кто тут летать сегодня будет (особенно после разгрома гайдамаков), так что не стоит привлекать внимание к месту стоянки батальона.

Ну а после бойцы занялись приведением себя в порядок, а старший комсостав взялся за тех бывших «запорожцев», что решили сменить масть. Таких набралось четырнадцать человек, включая, к моему удивлению, и умудренного жизнью бунчужного. А на кого слова Лапина не подействовали, так и остались возле озера.

Комиссар тогда относительно них какое-то время мялся, но потом, отведя меня в сторону, решительно выдал:

– Вот только не считай меня за трепача, но я против расстрела пленных. Да – они предатели России. И как ты говоришь – «небратья». В бою бы недрогнувшей рукой всех положил. А сейчас… вот с души воротит. Тем более что офицеров, которые к Деникину идут, мы отпустили. Как-то несправедливо выходит. Мне бы просто времени побольше, я бы и этих «самостийных» распропагандировал.

Он хотел еще что-то добавить, но я, просто кивнув, пихнул совестливого политвожака кулаком в плечо:

– Хороший ты мужик, Кузьма.

Ну и приказал связать пленных, уложив тех в теньке, возле кустов. Просто связать – веревками, а не «как Шамиль вязал». А уже перед отъездом, подойдя к ним, сказал:

– Слухайте сюда, панове. Вам сегодня бог помогал изо всех сил. И сдается мне, что удачу свою вы до самого донышка вычерпали. Поэтому просто совет – не надо опять брать оружие в руки. Просто идите домой. Это не так денежно, но точно живыми останетесь. Вы, конечно, парни все взрослые и можете меня не послушать, но тогда все закончится, как для тех, – ткнув пальцем в сторону, где лежала их рота, добавил: – И хорошо если сразу наповал убьют. А то будете медленно помирать, руками дырку затыкая да в небо синее глядючи…

Голос к середине речи у меня при этом как-то странно завибрировал, отдаваясь щекоткой в верхней части черепушки, а пленные, глядя расширенными глазами, почему-то принялись истово кивать. Подивившись внезапно прорезавшемуся тембру и морщась от откуда-то появившегося запаха деревенского сортира, я повернулся, чтобы идти к грузовику, но тут обратил внимание на застывшего Берга, стоявшего все это время за плечом:

– Эй, барон, ты чего застыл?

Тональность к этому времени стала нормальная, но Евгений, почему-то размашисто перекрестившись и идя следом, тихо спросил:

– Чур Пеленович, что это было?

Ни хрена себе. Эк его торкнуло! Собрания батальона насчет ФИО еще не проводили, да и Берг себе никогда подобного не позволял, но вот сейчас что-то произошло. Именно во время моего обращения к пленным. Причем такое, что проняло даже невозмутимого Женьку. Да и у меня присутствовало какое-то необычное ощущение во время речи. Непонятно… Неужели какой-то из подарочков Сатихаарли неожиданно прорезался? Честно говоря, я и сам несколько охренел, но, не подавая вида, буднично спросил:

– А что такое? Что-то не то?

Барон то ли икнул, то ли хмыкнул:

– «Не то»? Да у меня кишки в комок скрутило и ноги подгибаться стали! А после ваших слов кто-то из пленных явно обосрался. Может, и не один… И вы знаете – есть твердая убежденность в том, что возьмись они за оружие – им не жить. Это у меня. А вот они что почувствовали? Ведь бледные стали, будто привидение увидали. Вот я и спрашиваю – что это было и как вы это сделали?

Подивившись собственной крутизне (эх, еще бы осознанно так действовать научиться!), я небрежно отмахнулся:

– Это все НЛП. То есть нейролингвистическое программирование. Откуда знаю? Честно скажу – не помню. Да и вообще, сейчас случайно получилось. Сам не ожидал. Так что особо об этом распространяться не стоит. А то люди захотят демонстрации фокуса, я начну пыжиться, и ничего не получится. Неудобно выйдет. Договорились?

Несколько пришибленный Берг согласно кивнул, и мы молча пошли к машине. А я про себя прикидывал, что надо будет провести пару экспериментов и вообще – потренироваться. Только вот на ком?






Глава 12




Распропагандированных «запорожцев» мы терзали часа два, пытаясь выяснить, может, кто из них что-то видел или что-то слышал относительно сроков и маршрутов движения их дивизии к Крыму? Понятно, что рядовые мало что могли сказать, но одно дело допрос и совсем другое обычная беседа, где из людей пытались добыть хоть крохи информации.

И это дало свои плоды. Кто-то вспомнил слышанную беседу офицеров. Кто-то разговор железнодорожников. Кому-то земляк, из другой части, что-то рассказывал. В общем, картина более-менее сложилась. При этом присутствующий тут же Нетребко уже через полчаса стал поглядывать на нас с явным уважением, для себя, видно, пытаясь понять, зачем нам нужен контрразведчик, если мы и сами вполне можем добывать нужные сведения?

А когда новеньких распределили по подразделениям, я ему и пояснил, что мы, разумеется, и сами с усами, но вот каждый должен заниматься своим делом. То есть эти два часа я мог бы посвятить совершенно другому, просто озадачив данной работой своего штатного контрика. Или как он сейчас будет называться – второго помощника начальника штаба. И разумеется, поначалу за ним будут приглядывать да постоянно контролировать. Бывший штабс-капитан на это вполне понятливо кивнул, принимая мои аргументы. А я еще мягко намекнул, чтобы не было непоняток – мол, недели через две мы закончим рейд. И у него еще будут все шансы добровольно уйти из батальона. Без каких-либо репрессий. Но если он решит остаться, то у нас вход рубль, выход два. И окончательно влившись в подразделение, выход (особенно с его должности) возможен лишь вперед ногами. Нетребко, закуривая, на это вполне спокойно ответил:

– Я вас понял. Это вполне ожидаемо. И две недели мне вполне хватит, чтобы понять обстановку. Но предварительно хочу спросить, почему вы совершенно не похожи на тех красных, о которых я весьма наслышан? Лично не сталкивался, но уже уйдя с фронта, неоднократно слышал рассказы о самых разнообразных революционных отрядах. Так вот: ни речами, ни поведением, ни дисциплиной вы не можете быть к ним отнесены. Атмосфера у вас скорее сильно похожа на ту, что бывает в хорошем отряде охотников[38]. И от этого я нахожусь в некотором недоумении. Персоны, которые говорили о красных, весьма достойны доверия. Но в то же время я вполне доверяю своим глазам и ушам. Вот здесь и возникает нестыковка…

Я ухмыльнулся:

– Угу… ваше состояние называется когнитивный диссонанс. Возник он, потому что в семнадцатом на улицах стали беспредельничать революционеры из почти десятка партий. Какие-то были либеральные. Какие-то террористические. Плюс разных юродивых идеалистов повылезало просто немерено. Не считая откровенных бандитов, прикрывающихся красивыми лозунгами. Именно о них вам и рассказывали достойные доверия люди.

Тарас задумчиво нахмурился:

– М-м-м… речь шла вроде только о представителях социал-демократической рабочей партии…

Фыркнув, ответил:

– Это от незнания реалий. В семнадцатом году на всю Российскую империю было менее двадцати пяти тысяч большевиков[39]. И сотни тысяч представителей других партий. Так что сами в логике подумайте, кто там у вас в основном барагозил. Особенно, если учесть, что всякие «ревкомы» решения принимали большинством голосов. И что там могли сделать пара членов РСДРП(б) против десятка, к примеру, тех же эсеров? Или анархистов? Да и в самой РСДРП столько фракций, грызущихся промеж собой… Нет, и среди большевиков мудачья вполне хватает, но чисто физически их просто гораздо меньше.

Нетребко поднял брови:

– Так ваш батальон, что же, получается, весь из большевиков состоит?

Я развеселился:

– Процентов на шестьдесят из буйных матросов-анархистов. Эсеры есть. Меньшевики. Коммунистов чутка. Беспартийных куча. Есть даже свой монархист.

Штабс-капитан явно офигел:

– Монархист? У вас?! У красных?!!

– Не у «вас», а у «нас». И вы его знаете – это Матвеев. Мой НШ. Но они там с комиссаром чего-то мутят, и сдается мне, что Игнат Тихомирович вскоре к РСДРП(б) примкнет. И я считаю вполне правильным, когда нормальные люди к нормальным тянутся. – Посмотрев на несколько растерянного собеседника, добавил: – Вон, вы сами, несмотря на фамилию, почему-то к гайдамакам и прочим «запорожцам» не пошли. Хотя наверняка вас бы там приняли с распростертыми объятьями.

Контрик внезапно заледенел взглядом:

– Попрошу впредь воздержаться от подобных сравнений. Я русский малоросс. Патриот своей страны – России. А для чего были придумано и из каких стран продвигалось само понятие «украинец», в силу специфики профессии, знаю очень хорошо. Так что меня эти выкидыши Австро-Венгрии обязательно бы приняли. До ближайшей стенки…

Удрученно хмыкнув, я искренне сказал:

– Извините. Вашу позицию понял. Учту на будущее.

Помолчали. А потом Нетребко внезапно перевел тему:

– Госпо… товарищ Чур, вы первый красный офицер, с кем мне удалось вступить в беседу. И я просто, как человек, хочу спросить у вас, насколько вы сами верите в свои лозунги? Ну вот в эти – «земля крестьянам», «заводы рабочим», «власть Советам»? Про другие, вроде того, что «все люди братья и поэтому границы не нужны», даже не спрашиваю. Это абсурд. Но вот зачем нужны рабочим заводы? Как они ими будут управлять?

Я почесал затылок, признаваясь:

– Ну, вообще, лозунги они и есть лозунги. Не надо воспринимать их буквально. Считайте это просто декларацией о намерениях. Мелкая мастерская вполне может остаться в частном владении. А вот крупный завод государственного значения обязательно будет национализирован. Ведь от его функциональности зависит безопасность страны. И, к примеру, тот же Путилов обязательно станет саботировать решения правительства, останься он на своем месте. Зачем нам это нужно?

Тарас улыбнулся:

– А что же тогда изменится для рабочих? Ведь они как трудились на этом заводе, так и продолжат трудиться.

Я улыбнулся в ответ:

– В смысле токарных, фрезерных, слесарных и прочих работ ничего не изменится. Но появятся профсоюзы, плюс работяги смогут принимать участие в решениях заводской администрации. И, разумеется, изменятся условия жизни… Планируется восьмичасовой рабочий день. Двадцатичетырехдневный оплачиваемый отпуск. Оплачиваемые дни по болезни. Страховки и пенсии. Профсоюзные путевки к месту отдыха. Школы. Бесплатные детские сады. Детские летние оздоровительные лагеря… Да там все нововведения перечислять устанешь…

Штабс-капитан задумчиво протянул:

– М-да-а… вашу карту всем прочим тяжело будет перебить. Только вот где же вы финансы на все эти удовольствия возьмете?

Пожав плечами, ответил:

– Финансы будут. Тут лишь один снятый с довольствия великий князь компенсирует затраты на содержание целого завода. А сколько их таких? Не считая персон поменьше. Вот то-то…