Длань Господня
Часть 49 из 75 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Прежде, чем зайти в дом, он все же остановился и посмотрел, как солдаты вынесли со двора труп Шоуберга, а потом перекинули через забор веревку, подтянули и привязали ее со стороны двора. Вскоре в воротах появился Хилли и сказал:
— Господин, все сделано. Висит, как вы и приказали.
Вот теперь можно было заняться и ухом.
Пока монах брил ему правую сторону головы, чтобы наложить на рану швы, Роха кричал на кухню:
— Мария, твой господин, думается мне, голоден, у него был нелегкий денек, неси что-нибудь нам уже.
Волков всегда молча переносил лечение, но тут спросил:
— Что там? Чего так долго возишься?
Монах взял щипцы и что-то вытащил из раны, что-то маленькое, в ноготь длинной, и розовое.
— Что это? — спросил кавалер.
— Кость вашего черепа. Хорошо, что такая маленькая. Он не только вам пол уха обрубил он еще и чуть череп вам не раскроил.
— Чертов ублюдок, надо его было просто пристрелить, — прорычал Роха и, помолчав, добавил. — Слушай, Фолькоф, заканчивай ты с этими дуэлями. Не ровен час, и не повезти тебе может.
Кавалер промолчал, ему было не до того, монах шил ему ухо, это было неприятно. Он буквально слышал, как толстая игла с хрустом проходит через твердый хрящ.
А тем временем дворовая баба стала быстро носить еду. Мария сама принесла и поставила на стол сковороду с жареной свининой с луком.
— О! — сказал Роха. — Хвала всем святым, удачный денек: и коня получил, и свинину. А пиво? Мария, где пиво?
Он не стал ждать хозяина дома, не такой уж Игнасио Роха был галантный человек, чтобы знать всякие такие тонкости. Он с удовольствием стал есть свинину и запивать ее пивом. И вовсе его не смущали окровавленные тряпки на столе возле него и медицинское шитье, что происходило рядом. А кавалеру еще пришлось посидеть пока и помучаться. Лечение — дело не из приятных.
Наконец, когда монах закончил, они уселись за стол.
— Надеюсь, у тебя поста нет, — спросил он у монаха.
— Шесть дней еще до Рождественского поста, — сообщил монах.
— Слава Богу, — сказал Роха и перекрестился, — а то я уже думал, что нарушил пост.
— А я что-то не припомню, что бы ты постился, — сказал Волков, выкладывая себе в тарелку мясо.
Он не успел приступить к еде, как дворовая баба пришла и сказала, что пришел к нему господин.
— Господин? Какой еще господин? — не понимал кавалер.
— Из ваших, — сообщила баба.
— Ну, зови.
Это был Георг фон Клаузевиц. Рыцарь остановился в трех шагах от стола и поклонился.
— Прошу вас, кавалер, — сказал Волков, указывая ему на стул за столом.
— Благодарю вас кавалер, я сыт, — сказал молодой рыцарь. — Я по делу… Вернее…
— Говорите, — произнес хозяин Эшбахта.
— Я видел, что на вашем заборе висит человек.
— Висит, — согласился Волков.
— Лица я его не разобрал, оно разрублено сильно, но солдат сказал, что это фон Шоуберг. Я хотел бы знать, что это за Шоуберг. Это Леопольд фон Шоуберг?
— Кажется, да, имени я его в точности не помню, но, кажется, его так звали, — произнес кавалер. — Лучше вам справиться у моей жены.
— У жены? — удивился фон Клаузевиц. — Она его родственница?
— Ну, наверно, можно и так сказать, а что вы хотели, кавалер?
— Просто я его знал.
— Я тоже, но больше по письмам, — сказал Волков.
— Просто я не понимаю, вы повесили его тело на заборе…
— Да, и что, у вас от этого аппетит пропал?
— Я не понимаю, неужто он заслуживает такого обращения? Почему вы так с ним обходитесь, он был благородным человеком.
— Думаю, либо вы не все знаете, либо у нас разные представления о благородстве.
— Вот поэтому я и здесь, я хотел бы разъяснений.
— Разъяснений? — переспросил Волков.
Лицо его изменилось. Вот именно этого он терпеть не хотел. Именно из-за этого он и не хотел брать слишком благородных молодых людей к себе в учение и в оруженосцы. Теперь каждый благородный из его выезда будет требовать у него объяснений его действий, потому что его действия, видите ли, могут не соответствовать их пониманию чести или еще какой-нибудь чепухе. Но на сей раз он решил объясниться.
— Ну, что ж, — начал Волков, — значит, по-вашему, Шоуберг был человеком благородным?
— Безусловно, иначе я бы не пришел сюда и не начал бы этот разговор, — отвечал молодой рыцарь.
— В таком случае у нас разные представления о благородстве, так как ваш Шоуберг был любовником моей жены, и на сей раз он ехал к ней в надежде, что меня не будет дома.
— Этого не может быть, — спокойно отвечал фон Клаузевиц.
Волков вытащил из сапога стилет и положил его на стол:
— Прежде чем я воткнул этот стилет ему в сердце, он улыбался и говорил мне, что с радостью думает о том, что я до конца жизни буду вспоминать, что он задирал подол и раздвигал ноги моей жене.
Фон Клаузевиц не ответил, кажется, он не верил в это.
— Может, желаете прочитать письма, что он писал моей жене? — вдруг с улыбкой предложил Волков молодому человеку.
— Нет-нет, — поспешно отвечал рыцарь, — не желаю.
Он молчал, глядел то на хозяина Эшбахта, то на Роху, а потом сказал:
— Если так, то вы имели полное право его убить, но вывешивать его на заборе, как конокрада излишне.
А Волков вдруг обозлился:
— Он ни чем не лучше конокрада или какого-то другого вора. Он вор, который ехал брать мое, и он будет висеть на моем заборе.
— Что ж, вы тут хозяин, вам решать, — ответил фон Клаузевиц.
Он поклонился и вышел.
А Волкову даже есть расхотелось после этого разговора. Видя это, монах налил в стакан воды, накапал туда капель и поднес кавалеру стакан:
— Выпейте?
— Что тут?
— Успокоительное.
Волков выпил.
— Может, и вправду снимем этого хлыща, — предложил Роха. — А то еще граф разобидится за него.
— Пусть висит, — сказал кавалер таким тоном, что просить дальше у Рохи желание отпало.
Он хотел, что бы жена знала, что ее Шоуберг еще висит на заборе.
Да, пусть еще повисит. Волков встал и пошел к лестнице, что вела в спальные покои.
— Спокойной ночи, кавалер, — сказал ему Роха.
— Храни вас Бог, — сказал ему монах.
А он им ничего не ответил, словно не слышал их. Он дошел до покоев, открыл дверь. Там, на кровати, валялась в слезах госпожа Эшбахт, рядом, как и положено лучшей подруге, сидела госпожа Ланге и гладила ее по голове.
Бригитт увидав его, сразу встала, сдала книксен и быстро вышла из комнаты. А Элеонора подняла заплаканное лицо и увидала мужа. Ее его появление явно не обрадовало:
— Да как вы смеете? Убирайтесь!
— Убираться? — притворно удивился кавалер. — Отчего же я должен убираться из своей спальни?
— Убирайтесь, я прошу вас, — всхлипывала она.
— Черта с два, — холодно ответил он, — кажется ваш любовничек не в духе, я попытаюсь его заменить.
— Господин, все сделано. Висит, как вы и приказали.
Вот теперь можно было заняться и ухом.
Пока монах брил ему правую сторону головы, чтобы наложить на рану швы, Роха кричал на кухню:
— Мария, твой господин, думается мне, голоден, у него был нелегкий денек, неси что-нибудь нам уже.
Волков всегда молча переносил лечение, но тут спросил:
— Что там? Чего так долго возишься?
Монах взял щипцы и что-то вытащил из раны, что-то маленькое, в ноготь длинной, и розовое.
— Что это? — спросил кавалер.
— Кость вашего черепа. Хорошо, что такая маленькая. Он не только вам пол уха обрубил он еще и чуть череп вам не раскроил.
— Чертов ублюдок, надо его было просто пристрелить, — прорычал Роха и, помолчав, добавил. — Слушай, Фолькоф, заканчивай ты с этими дуэлями. Не ровен час, и не повезти тебе может.
Кавалер промолчал, ему было не до того, монах шил ему ухо, это было неприятно. Он буквально слышал, как толстая игла с хрустом проходит через твердый хрящ.
А тем временем дворовая баба стала быстро носить еду. Мария сама принесла и поставила на стол сковороду с жареной свининой с луком.
— О! — сказал Роха. — Хвала всем святым, удачный денек: и коня получил, и свинину. А пиво? Мария, где пиво?
Он не стал ждать хозяина дома, не такой уж Игнасио Роха был галантный человек, чтобы знать всякие такие тонкости. Он с удовольствием стал есть свинину и запивать ее пивом. И вовсе его не смущали окровавленные тряпки на столе возле него и медицинское шитье, что происходило рядом. А кавалеру еще пришлось посидеть пока и помучаться. Лечение — дело не из приятных.
Наконец, когда монах закончил, они уселись за стол.
— Надеюсь, у тебя поста нет, — спросил он у монаха.
— Шесть дней еще до Рождественского поста, — сообщил монах.
— Слава Богу, — сказал Роха и перекрестился, — а то я уже думал, что нарушил пост.
— А я что-то не припомню, что бы ты постился, — сказал Волков, выкладывая себе в тарелку мясо.
Он не успел приступить к еде, как дворовая баба пришла и сказала, что пришел к нему господин.
— Господин? Какой еще господин? — не понимал кавалер.
— Из ваших, — сообщила баба.
— Ну, зови.
Это был Георг фон Клаузевиц. Рыцарь остановился в трех шагах от стола и поклонился.
— Прошу вас, кавалер, — сказал Волков, указывая ему на стул за столом.
— Благодарю вас кавалер, я сыт, — сказал молодой рыцарь. — Я по делу… Вернее…
— Говорите, — произнес хозяин Эшбахта.
— Я видел, что на вашем заборе висит человек.
— Висит, — согласился Волков.
— Лица я его не разобрал, оно разрублено сильно, но солдат сказал, что это фон Шоуберг. Я хотел бы знать, что это за Шоуберг. Это Леопольд фон Шоуберг?
— Кажется, да, имени я его в точности не помню, но, кажется, его так звали, — произнес кавалер. — Лучше вам справиться у моей жены.
— У жены? — удивился фон Клаузевиц. — Она его родственница?
— Ну, наверно, можно и так сказать, а что вы хотели, кавалер?
— Просто я его знал.
— Я тоже, но больше по письмам, — сказал Волков.
— Просто я не понимаю, вы повесили его тело на заборе…
— Да, и что, у вас от этого аппетит пропал?
— Я не понимаю, неужто он заслуживает такого обращения? Почему вы так с ним обходитесь, он был благородным человеком.
— Думаю, либо вы не все знаете, либо у нас разные представления о благородстве.
— Вот поэтому я и здесь, я хотел бы разъяснений.
— Разъяснений? — переспросил Волков.
Лицо его изменилось. Вот именно этого он терпеть не хотел. Именно из-за этого он и не хотел брать слишком благородных молодых людей к себе в учение и в оруженосцы. Теперь каждый благородный из его выезда будет требовать у него объяснений его действий, потому что его действия, видите ли, могут не соответствовать их пониманию чести или еще какой-нибудь чепухе. Но на сей раз он решил объясниться.
— Ну, что ж, — начал Волков, — значит, по-вашему, Шоуберг был человеком благородным?
— Безусловно, иначе я бы не пришел сюда и не начал бы этот разговор, — отвечал молодой рыцарь.
— В таком случае у нас разные представления о благородстве, так как ваш Шоуберг был любовником моей жены, и на сей раз он ехал к ней в надежде, что меня не будет дома.
— Этого не может быть, — спокойно отвечал фон Клаузевиц.
Волков вытащил из сапога стилет и положил его на стол:
— Прежде чем я воткнул этот стилет ему в сердце, он улыбался и говорил мне, что с радостью думает о том, что я до конца жизни буду вспоминать, что он задирал подол и раздвигал ноги моей жене.
Фон Клаузевиц не ответил, кажется, он не верил в это.
— Может, желаете прочитать письма, что он писал моей жене? — вдруг с улыбкой предложил Волков молодому человеку.
— Нет-нет, — поспешно отвечал рыцарь, — не желаю.
Он молчал, глядел то на хозяина Эшбахта, то на Роху, а потом сказал:
— Если так, то вы имели полное право его убить, но вывешивать его на заборе, как конокрада излишне.
А Волков вдруг обозлился:
— Он ни чем не лучше конокрада или какого-то другого вора. Он вор, который ехал брать мое, и он будет висеть на моем заборе.
— Что ж, вы тут хозяин, вам решать, — ответил фон Клаузевиц.
Он поклонился и вышел.
А Волкову даже есть расхотелось после этого разговора. Видя это, монах налил в стакан воды, накапал туда капель и поднес кавалеру стакан:
— Выпейте?
— Что тут?
— Успокоительное.
Волков выпил.
— Может, и вправду снимем этого хлыща, — предложил Роха. — А то еще граф разобидится за него.
— Пусть висит, — сказал кавалер таким тоном, что просить дальше у Рохи желание отпало.
Он хотел, что бы жена знала, что ее Шоуберг еще висит на заборе.
Да, пусть еще повисит. Волков встал и пошел к лестнице, что вела в спальные покои.
— Спокойной ночи, кавалер, — сказал ему Роха.
— Храни вас Бог, — сказал ему монах.
А он им ничего не ответил, словно не слышал их. Он дошел до покоев, открыл дверь. Там, на кровати, валялась в слезах госпожа Эшбахт, рядом, как и положено лучшей подруге, сидела госпожа Ланге и гладила ее по голове.
Бригитт увидав его, сразу встала, сдала книксен и быстро вышла из комнаты. А Элеонора подняла заплаканное лицо и увидала мужа. Ее его появление явно не обрадовало:
— Да как вы смеете? Убирайтесь!
— Убираться? — притворно удивился кавалер. — Отчего же я должен убираться из своей спальни?
— Убирайтесь, я прошу вас, — всхлипывала она.
— Черта с два, — холодно ответил он, — кажется ваш любовничек не в духе, я попытаюсь его заменить.