Дикая кровь
Часть 9 из 62 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
С Тимошкой скоро и стряслась та самая беда, что на первый взгляд вроде бы и не беда, а на самом деле едва ли не страшнее киргизов. В брюхе у него вдруг случилась захватывающая дух нестерпимая резь, и пошел он подыхающим псом по земле кататься — круг в ковылях выбил. А брюхо немного приотпустило — иная напасть к мужику подоспела: Тимошку потянуло до ветру, умостился в траве раз, другой, да так бедун и потащился за Якункой, поминутно останавливаясь, не успевая завязывать у портов веревочный гасник.
Якунко сердился, ругал Тимошку на чем свет стоит, пришибить грозился, но эти угрозы им не могли помочь. А тут и у самого Якунки собаки забрехали в подреберье.
— Худо мне, — сказал он, устраиваясь рядом с товарищем.
Возвращаясь домой, Иренек и Итпола ехали по берегу Белого Июса, по скатывающемуся в реку пойменному логу. Было безветренно, знойно, в логу расплескался и неподвижно стоял медовый запах степных трав. Сытые княжеские бегуны, хорошо отдохнувшие за ночь, крупно рысили, помахивая косматыми смолистыми гривами и позвякивая редкими даже для богатых степняков серебряными конскими наборами.
— Мы с тобой одногодки, Иренек. Я должен говорить тебе правду, — начал утомленный жарой Итпола, чуть придержав рвавшего удила коня.
— Говори, — отозвался Иренек, невольно настораживаясь.
— Непостоянно и обманчиво течение жизни земной. Зачем ты обрезал бороды казакам? Воевода не простит нам этой вины.
— Еще что? — медленно и в то же время нетерпеливо, сквозь стиснутые зубы спросил Иренек.
— Ты напрасно обругал старика Торгая.
— Еще?
— Нельзя было вязать Торгая, когда он вернулся со степи.
— Но он ходил к русским! Он вился, как береста на огне!
— Помни, Иренек, обычай уважать старших!
Иренек ничего больше не сказал. Он подобрался в седле и что есть силы хлестанул коня по запотелому крупу, обожженный плетью конь рванулся, перешел в торопливый галоп и ускакал далеко вперед, с завидной легкостью унося на себе разгневанного всадника. Итпола еле догнал Иренека, на скаку схватил за рукав халата. Но бегун Иренека вдруг всхрапнул и пугливо шарахнулся в сторону, и Итпола едва не вылетел из седла. Иренек, не умевший так скоро обуздывать свою ярость, рассмеялся недобро и с чувством явного превосходства.
— Не сердись. Ты думаешь, русские мне друзья? — примирительно сказал Итпола, объезжая стороной оказавшийся на его пути камень.
— Если трудно служить двум хозяевам, то нужно убить одного.
Лог повилял и вдруг отвернул от реки, сузился, перешел в тесную каменную щель, начался трудный подъем по бурым осыпям песчаника. Привычные к горам кони сами по себе сбавили ход, выбирая дорогу между сорвавшихся со скал огромных причудливых глыб.
Яркое солнце катилось навстречу, слепило всадников, в золотом высоком небе разошлись и растаяли последние легкие облака. Но вот налетевшая неизвестно откуда смутная тень стремительно пронеслась по земле. В первую минуту всадники осадили коней, встрепенулись и удивленно поглядели вверх — они ничего еще не поняли. Но вот Иренек ловко сорвал с плеча длинноствольную калмыцкую пищаль и схватился за натруску.
Тень опять налетела, только теперь с другой стороны, она мелькнула на какое-то мгновение — Иренек вскинул пищаль и, почти не целясь, плавно нажал на курок. И по скалистым горам, сотрясая разомлевшую от жары округу, гулко прокатился выстрел, и, теряя темные радужные перья на острых, что копья, камнях, с высоты скал свалился крупный, с саженным размахом распахнутых крыльев орел.
Иренек подпрыгнул в седле и пронзительно закричал. И радость его можно было понять: это была редкая удача! Он застрелил самого князя неба, об этом в дни мира и сражений будут долго говорить в улусах всей Киргизской земли, ибо нет для настоящего воина доблести выше этой. Нужно только немедля съесть сырое орлиное мясо, оно даст богатырю новую храбрость и силу. А пестрыми орлиными крыльями Иренек оденет свои каленые стрелы, чтобы всегда без промаха бить зверей: лук в руках достойного мужчины то же, что огненный бой.
— Ты лучший из стрелков! — привстав в стременах, восторженно похвалил Итпола, которому передался бурный мальчишеский задор Иренека. Ведь это был не какой-то коршун, а настоящий горный орел, вольный житель заоблачных лазурных высот, один грозный клекот которого приводит в ужас всех птиц. Не так часто он становится счастливой добычей даже самых метких стрелков, самых смелых охотников.
Прижимая к груди дымящуюся пищаль, Иренек проворно сошел с коня и по мелкому щебню осыпи, скользя и падая, закарабкался к мшистым и ржавым камням, где в вялых предсмертных судорогах все еще билась поверженная птица. Орел вытягивал шею, норовил ударить врага широко раскрытым крючковатым клювом, но это были уже последние жалкие его усилия. Царственная голова вдруг дернулась и беспомощно свалилась набок, голубой пеленою затянуло зоркие глаза. Иренек высоко поднял орла за расправленное могучее крыло, слегка встряхнул и гордо сказал Итполе:
— Мы съедим его вместе.
— Ой, не трогай! — как обрушившийся камень, откуда-то сверху прилетел строгий выкрик.
Князцы мигом взглянули на отвесную скалу и увидели на витых сучьях разлапистой вековой ели широко расставившего ноги коренастого, в бедной застиранной рубахе парня. В руках наготове он держал боевой лук со стрелой. Спорить с ним сейчас было бесполезно и опасно — князцы находились у него на виду, и он мог в упор запросто перестрелять их. И все-таки не остывший от приятного волнения Иренек ответил:
— Я убил орла!
— Но ведь это мой орел! — с той же строгостью сказал охотник.
Иренек не мог не узнать парня: это он вчера, не раздумывая, заслонил собой старика Торгая. И вот опять, ничтожный, не имеющий капли разума, встал он на Иренековом славном пути. Гнев беспросветным и зыбким туманом уже застилал князю раскосые глаза, кровь с яростью шумела в ушах, но Иренек, помня свой недавний разговор с Итполой, страшным усилием воли сдержал себя и, стараясь не глядеть на охотника, сказал как можно спокойнее:
— Ты пастух из улуса Мунгата. А я сын Ишея!
— Орел мой! — не слушая Иренека, упрямо повторил парень.
— Почему он твой? — спросил Итпола с тем привычным любопытством степняка, с которым обычно спрашивают встречного о путях кочевий, о пастбищах или о здоровье его семьи.
Но охотник не принял предложенного Итполой уважительного, даже дружеского тона:
— А ты не видишь гнезда? Орел кормил птенцов, привязанных мною, и если бы мне нужно было, я поймал бы его голыми руками. Птицу не бьют над гнездом.
Чуть повыше косматой головы парня, на острой вершине ели, в переплетающихся сухих ветвях пряталось большое, похожее на перевернутую юрту, гнездо. В начале лета парень нашел его и, как водится у охотников, привязал за лапы птенцов к гнезду, чтобы, став взрослыми, птенцы не улетели и чтобы перьями их со временем оперить стрелы. Так испокон веков водилось в степи, и по неписаным законам народа нельзя было в чем-то мешать удачливому охотнику. И еще был непременный обычай съедать сырым орлиное мясо, чтобы стать таким же могучим, как он, крылатый князь неба.
— Ты прав. Мы помешали тебе, — сказал Итпола парню. — Орел твой.
— Но я убил его! — уязвленный неожиданным решением Итполы, бурно запротестовал Иренек.
— Может, охотник — имени и рода его мы пока не знаем — продаст тебе убитую птицу? — повернулся Итпола к Иренеку.
— Меня зовут Маганах, но разве достойно мужчины торговать орлом?
Иренек задумался и решил на этот раз проглотить обиду. Он ухватился за добрую мысль, поданную все понимающим Итполой. С неуступчивым парнем сейчас иначе не договоришься. И, торжественно подняв руку к небу, Иренек сказал:
— А если я дам тебе взамен то, что достойно мужчины?
— Ой, что дашь? — заинтересованно сощурился Маганах и, змеей скользнув между мохнатых веток, спрыгнул на обнаженный ржавый песчаник скалы.
— Пищаль. Из нее я убил орла. У тебя ведь нет огненного боя, — крикнул Иренек, убежденный, что парень несказанно обрадуется такому богатому подарку.
— Мне огненный бой не нужен. У меня есть лук.
— Я дам тебе саблю! — на одном дыхании предложил Иренек.
— Зачем она пастуху? У меня есть нож.
— Обещай коня, — шепнул Итпола, подворачивая своего скакуна к Иренеку.
— Но коня ты возьмешь?
Маганах долго не отвечал — думал. Соблазн, конечно, был велик. Любой из кочевников согласился бы на столь выгодную мену. Наконец сверху донесся живой, уверенный голос:
— Коня возьму. Но это должен быть богатырский конь: сильные ноги, шея дугой, на нем я буду первым приходить на всех скачках. Даст ли мне Иренек такого коня?
— Даст! — облегченно вздохнув, кивнул Итпола.
— Дам! — не очень охотно подтвердил Иренек.
— Ой, не обмани! — с явной угрозой сказал Маганах.
— У седла два конца бывает, слово мужчины твердое бывает, — ответил Иренек, радуясь тому, что достойно выходит из спора.
В улусе Ишея все еще продолжался праздник. Побулькивала, словно посмеивалась, теплая мутная арака, толчками выливаясь из раздутых кожаных мешков. Дымилась на огромных оловянных подносах приправленная сараной душистая баранина. Спьянев, люди вслепую бродили по улусу и ползали от юрты к юрте. Другие на ровном месте спотыкались, падали и сладко засыпали, а то вцеплялись друг другу в косы и так долго ходили по кругу.
Итпола и Иренек, возбужденные встречей с Маганахом и быстрой ездой, прискакали в самый разгар веселья. Проворные улусные парни, опережая друг друга, чуть ли не на скаку приняли у них тяжело храпевших от усталости мокрых коней. Отовсюду, словно орехи из вместительного туеса, посыпались на приезжих вопросы — куда и подевалась обычная сдержанность степняков:
— Казаки взяли ясак?
— Неужели киргизы не прогнали русских?
— Почему казаки ездят в нашу землю?
— Или некому проучить их?
Разминавшиеся после скачки Иренек и Итпола упорно молчали. Прежде обо всем в подробностях следовало рассказать начальному князю. И они побаивались, одобрит ли Ишей скорую расправу с русскими.
Ишей в одиночестве со вниманием выслушал сына и племянника у себя в большой юрте. Он, как и положено, ни разу не перебивал их, а только все больше сдвигал синие кисточки бровей, когда молодые князья говорили обо всем, что случилось вчера в Мунгатовом улусе. А закончили они свой, далеко не гладкий, полный противоречий рассказ, Ишей почмокал губами, кинул на Итполу хмурый, укоризненный взгляд и сказал:
— Не наточишь того, что не точится. Но с Иренеком был мой племянник.
— Иренек не всегда соглашается со мной, — оправдываясь, обидчиво проговорил Итпола.
— Надо было посылать Айкана, — с перехватившей горло горечью и раскаянием сказал Ишей.
— Прости меня, я виноват, — глубоко вздохнув, ответил Иренек.
Ишей задрожал, он уже не мог укротить охватившего сердце гнева:
— Я долго строил достойный мир, и ты порушил его разом. Что скажу теперь красноярскому воеводе? Или мне идти к нему в вечное холопство, послав тебя в аманаты?
В нем было еще много нерастраченных природных сил, в начальном, великом князе Киргизской земли! Несмотря на преклонный возраст, он держал до предела натянутые поводья своей никому не подсудной власти. Даже предприимчивой и почтенной Абакай не удалось что-то изменить сейчас в глубоко продуманных хитрых замыслах Ишея.
Своим упрямым нравом Иренек был под стать отцу. Он никак не соглашался с Ишеем, который в поисках мира киргизам хотел примирить огонь и воду. Разве не Ишеевым многолетним бесплодным усилиям Киргизская земля обязана тем, что русские на ней чувствуют себя чуть ли не хозяевами и обращаются с ее многоплеменным народом, как с презренными кыштымами? Почему, погромив Красноярский острог раз и другой, Ишей не пошел на русских войною в третий и четвертый раз? Почему он не оперся на железные плечи Алтын-хана и джунгарского контайши?
Ишей не мог долго сердиться на любимого им Иренека. Ишей ведь был и отцом, и, как всем отцам, ему нравилось, когда достойные люди хвалили его сына. На это и рассчитывал быстрый умом Итпола, вскользь упомянув о счастливом случае с орлом. Конечно, Итпола не выдал той маленькой тайны, что, в нарушение обычая, царь птиц был убит над своим гнездом с расстояния в каких-то двадцать шагов.
Услышав про орла, Ишей потеплел взглядом и обмяк. А скоро и совсем успокоился, вышел из юрты к гостям и, сладостно улыбаясь, торжественно объявил всем, что Иренек не посрамил древнего и славного киргизского рода, кости самых смелых и самых ловких: он лучший стрелок среди лучших на голубых Июсах, и доказательство тому — могучие рыжеперые крылья матерого орла. Теперь в душу молодого алтысарского князя влились царственные орлиные повадки, влилась орлиная сила и жестокость.
Иренек, торжественно приняв от похвалившего его Табуна в почесть серебряную чашку, полную кумыса, тут же передал ее Итполе в знак кровного родства и особого уважения.
— Сегодня ты научил меня, каким должен быть сын несравненного Ишея, — сказал он, впервые подумав, что нельзя, пожалуй, биться лбом о скалу, идя напрямик, когда на свете есть много иных путей.
Якунко сердился, ругал Тимошку на чем свет стоит, пришибить грозился, но эти угрозы им не могли помочь. А тут и у самого Якунки собаки забрехали в подреберье.
— Худо мне, — сказал он, устраиваясь рядом с товарищем.
Возвращаясь домой, Иренек и Итпола ехали по берегу Белого Июса, по скатывающемуся в реку пойменному логу. Было безветренно, знойно, в логу расплескался и неподвижно стоял медовый запах степных трав. Сытые княжеские бегуны, хорошо отдохнувшие за ночь, крупно рысили, помахивая косматыми смолистыми гривами и позвякивая редкими даже для богатых степняков серебряными конскими наборами.
— Мы с тобой одногодки, Иренек. Я должен говорить тебе правду, — начал утомленный жарой Итпола, чуть придержав рвавшего удила коня.
— Говори, — отозвался Иренек, невольно настораживаясь.
— Непостоянно и обманчиво течение жизни земной. Зачем ты обрезал бороды казакам? Воевода не простит нам этой вины.
— Еще что? — медленно и в то же время нетерпеливо, сквозь стиснутые зубы спросил Иренек.
— Ты напрасно обругал старика Торгая.
— Еще?
— Нельзя было вязать Торгая, когда он вернулся со степи.
— Но он ходил к русским! Он вился, как береста на огне!
— Помни, Иренек, обычай уважать старших!
Иренек ничего больше не сказал. Он подобрался в седле и что есть силы хлестанул коня по запотелому крупу, обожженный плетью конь рванулся, перешел в торопливый галоп и ускакал далеко вперед, с завидной легкостью унося на себе разгневанного всадника. Итпола еле догнал Иренека, на скаку схватил за рукав халата. Но бегун Иренека вдруг всхрапнул и пугливо шарахнулся в сторону, и Итпола едва не вылетел из седла. Иренек, не умевший так скоро обуздывать свою ярость, рассмеялся недобро и с чувством явного превосходства.
— Не сердись. Ты думаешь, русские мне друзья? — примирительно сказал Итпола, объезжая стороной оказавшийся на его пути камень.
— Если трудно служить двум хозяевам, то нужно убить одного.
Лог повилял и вдруг отвернул от реки, сузился, перешел в тесную каменную щель, начался трудный подъем по бурым осыпям песчаника. Привычные к горам кони сами по себе сбавили ход, выбирая дорогу между сорвавшихся со скал огромных причудливых глыб.
Яркое солнце катилось навстречу, слепило всадников, в золотом высоком небе разошлись и растаяли последние легкие облака. Но вот налетевшая неизвестно откуда смутная тень стремительно пронеслась по земле. В первую минуту всадники осадили коней, встрепенулись и удивленно поглядели вверх — они ничего еще не поняли. Но вот Иренек ловко сорвал с плеча длинноствольную калмыцкую пищаль и схватился за натруску.
Тень опять налетела, только теперь с другой стороны, она мелькнула на какое-то мгновение — Иренек вскинул пищаль и, почти не целясь, плавно нажал на курок. И по скалистым горам, сотрясая разомлевшую от жары округу, гулко прокатился выстрел, и, теряя темные радужные перья на острых, что копья, камнях, с высоты скал свалился крупный, с саженным размахом распахнутых крыльев орел.
Иренек подпрыгнул в седле и пронзительно закричал. И радость его можно было понять: это была редкая удача! Он застрелил самого князя неба, об этом в дни мира и сражений будут долго говорить в улусах всей Киргизской земли, ибо нет для настоящего воина доблести выше этой. Нужно только немедля съесть сырое орлиное мясо, оно даст богатырю новую храбрость и силу. А пестрыми орлиными крыльями Иренек оденет свои каленые стрелы, чтобы всегда без промаха бить зверей: лук в руках достойного мужчины то же, что огненный бой.
— Ты лучший из стрелков! — привстав в стременах, восторженно похвалил Итпола, которому передался бурный мальчишеский задор Иренека. Ведь это был не какой-то коршун, а настоящий горный орел, вольный житель заоблачных лазурных высот, один грозный клекот которого приводит в ужас всех птиц. Не так часто он становится счастливой добычей даже самых метких стрелков, самых смелых охотников.
Прижимая к груди дымящуюся пищаль, Иренек проворно сошел с коня и по мелкому щебню осыпи, скользя и падая, закарабкался к мшистым и ржавым камням, где в вялых предсмертных судорогах все еще билась поверженная птица. Орел вытягивал шею, норовил ударить врага широко раскрытым крючковатым клювом, но это были уже последние жалкие его усилия. Царственная голова вдруг дернулась и беспомощно свалилась набок, голубой пеленою затянуло зоркие глаза. Иренек высоко поднял орла за расправленное могучее крыло, слегка встряхнул и гордо сказал Итполе:
— Мы съедим его вместе.
— Ой, не трогай! — как обрушившийся камень, откуда-то сверху прилетел строгий выкрик.
Князцы мигом взглянули на отвесную скалу и увидели на витых сучьях разлапистой вековой ели широко расставившего ноги коренастого, в бедной застиранной рубахе парня. В руках наготове он держал боевой лук со стрелой. Спорить с ним сейчас было бесполезно и опасно — князцы находились у него на виду, и он мог в упор запросто перестрелять их. И все-таки не остывший от приятного волнения Иренек ответил:
— Я убил орла!
— Но ведь это мой орел! — с той же строгостью сказал охотник.
Иренек не мог не узнать парня: это он вчера, не раздумывая, заслонил собой старика Торгая. И вот опять, ничтожный, не имеющий капли разума, встал он на Иренековом славном пути. Гнев беспросветным и зыбким туманом уже застилал князю раскосые глаза, кровь с яростью шумела в ушах, но Иренек, помня свой недавний разговор с Итполой, страшным усилием воли сдержал себя и, стараясь не глядеть на охотника, сказал как можно спокойнее:
— Ты пастух из улуса Мунгата. А я сын Ишея!
— Орел мой! — не слушая Иренека, упрямо повторил парень.
— Почему он твой? — спросил Итпола с тем привычным любопытством степняка, с которым обычно спрашивают встречного о путях кочевий, о пастбищах или о здоровье его семьи.
Но охотник не принял предложенного Итполой уважительного, даже дружеского тона:
— А ты не видишь гнезда? Орел кормил птенцов, привязанных мною, и если бы мне нужно было, я поймал бы его голыми руками. Птицу не бьют над гнездом.
Чуть повыше косматой головы парня, на острой вершине ели, в переплетающихся сухих ветвях пряталось большое, похожее на перевернутую юрту, гнездо. В начале лета парень нашел его и, как водится у охотников, привязал за лапы птенцов к гнезду, чтобы, став взрослыми, птенцы не улетели и чтобы перьями их со временем оперить стрелы. Так испокон веков водилось в степи, и по неписаным законам народа нельзя было в чем-то мешать удачливому охотнику. И еще был непременный обычай съедать сырым орлиное мясо, чтобы стать таким же могучим, как он, крылатый князь неба.
— Ты прав. Мы помешали тебе, — сказал Итпола парню. — Орел твой.
— Но я убил его! — уязвленный неожиданным решением Итполы, бурно запротестовал Иренек.
— Может, охотник — имени и рода его мы пока не знаем — продаст тебе убитую птицу? — повернулся Итпола к Иренеку.
— Меня зовут Маганах, но разве достойно мужчины торговать орлом?
Иренек задумался и решил на этот раз проглотить обиду. Он ухватился за добрую мысль, поданную все понимающим Итполой. С неуступчивым парнем сейчас иначе не договоришься. И, торжественно подняв руку к небу, Иренек сказал:
— А если я дам тебе взамен то, что достойно мужчины?
— Ой, что дашь? — заинтересованно сощурился Маганах и, змеей скользнув между мохнатых веток, спрыгнул на обнаженный ржавый песчаник скалы.
— Пищаль. Из нее я убил орла. У тебя ведь нет огненного боя, — крикнул Иренек, убежденный, что парень несказанно обрадуется такому богатому подарку.
— Мне огненный бой не нужен. У меня есть лук.
— Я дам тебе саблю! — на одном дыхании предложил Иренек.
— Зачем она пастуху? У меня есть нож.
— Обещай коня, — шепнул Итпола, подворачивая своего скакуна к Иренеку.
— Но коня ты возьмешь?
Маганах долго не отвечал — думал. Соблазн, конечно, был велик. Любой из кочевников согласился бы на столь выгодную мену. Наконец сверху донесся живой, уверенный голос:
— Коня возьму. Но это должен быть богатырский конь: сильные ноги, шея дугой, на нем я буду первым приходить на всех скачках. Даст ли мне Иренек такого коня?
— Даст! — облегченно вздохнув, кивнул Итпола.
— Дам! — не очень охотно подтвердил Иренек.
— Ой, не обмани! — с явной угрозой сказал Маганах.
— У седла два конца бывает, слово мужчины твердое бывает, — ответил Иренек, радуясь тому, что достойно выходит из спора.
В улусе Ишея все еще продолжался праздник. Побулькивала, словно посмеивалась, теплая мутная арака, толчками выливаясь из раздутых кожаных мешков. Дымилась на огромных оловянных подносах приправленная сараной душистая баранина. Спьянев, люди вслепую бродили по улусу и ползали от юрты к юрте. Другие на ровном месте спотыкались, падали и сладко засыпали, а то вцеплялись друг другу в косы и так долго ходили по кругу.
Итпола и Иренек, возбужденные встречей с Маганахом и быстрой ездой, прискакали в самый разгар веселья. Проворные улусные парни, опережая друг друга, чуть ли не на скаку приняли у них тяжело храпевших от усталости мокрых коней. Отовсюду, словно орехи из вместительного туеса, посыпались на приезжих вопросы — куда и подевалась обычная сдержанность степняков:
— Казаки взяли ясак?
— Неужели киргизы не прогнали русских?
— Почему казаки ездят в нашу землю?
— Или некому проучить их?
Разминавшиеся после скачки Иренек и Итпола упорно молчали. Прежде обо всем в подробностях следовало рассказать начальному князю. И они побаивались, одобрит ли Ишей скорую расправу с русскими.
Ишей в одиночестве со вниманием выслушал сына и племянника у себя в большой юрте. Он, как и положено, ни разу не перебивал их, а только все больше сдвигал синие кисточки бровей, когда молодые князья говорили обо всем, что случилось вчера в Мунгатовом улусе. А закончили они свой, далеко не гладкий, полный противоречий рассказ, Ишей почмокал губами, кинул на Итполу хмурый, укоризненный взгляд и сказал:
— Не наточишь того, что не точится. Но с Иренеком был мой племянник.
— Иренек не всегда соглашается со мной, — оправдываясь, обидчиво проговорил Итпола.
— Надо было посылать Айкана, — с перехватившей горло горечью и раскаянием сказал Ишей.
— Прости меня, я виноват, — глубоко вздохнув, ответил Иренек.
Ишей задрожал, он уже не мог укротить охватившего сердце гнева:
— Я долго строил достойный мир, и ты порушил его разом. Что скажу теперь красноярскому воеводе? Или мне идти к нему в вечное холопство, послав тебя в аманаты?
В нем было еще много нерастраченных природных сил, в начальном, великом князе Киргизской земли! Несмотря на преклонный возраст, он держал до предела натянутые поводья своей никому не подсудной власти. Даже предприимчивой и почтенной Абакай не удалось что-то изменить сейчас в глубоко продуманных хитрых замыслах Ишея.
Своим упрямым нравом Иренек был под стать отцу. Он никак не соглашался с Ишеем, который в поисках мира киргизам хотел примирить огонь и воду. Разве не Ишеевым многолетним бесплодным усилиям Киргизская земля обязана тем, что русские на ней чувствуют себя чуть ли не хозяевами и обращаются с ее многоплеменным народом, как с презренными кыштымами? Почему, погромив Красноярский острог раз и другой, Ишей не пошел на русских войною в третий и четвертый раз? Почему он не оперся на железные плечи Алтын-хана и джунгарского контайши?
Ишей не мог долго сердиться на любимого им Иренека. Ишей ведь был и отцом, и, как всем отцам, ему нравилось, когда достойные люди хвалили его сына. На это и рассчитывал быстрый умом Итпола, вскользь упомянув о счастливом случае с орлом. Конечно, Итпола не выдал той маленькой тайны, что, в нарушение обычая, царь птиц был убит над своим гнездом с расстояния в каких-то двадцать шагов.
Услышав про орла, Ишей потеплел взглядом и обмяк. А скоро и совсем успокоился, вышел из юрты к гостям и, сладостно улыбаясь, торжественно объявил всем, что Иренек не посрамил древнего и славного киргизского рода, кости самых смелых и самых ловких: он лучший стрелок среди лучших на голубых Июсах, и доказательство тому — могучие рыжеперые крылья матерого орла. Теперь в душу молодого алтысарского князя влились царственные орлиные повадки, влилась орлиная сила и жестокость.
Иренек, торжественно приняв от похвалившего его Табуна в почесть серебряную чашку, полную кумыса, тут же передал ее Итполе в знак кровного родства и особого уважения.
— Сегодня ты научил меня, каким должен быть сын несравненного Ишея, — сказал он, впервые подумав, что нельзя, пожалуй, биться лбом о скалу, идя напрямик, когда на свете есть много иных путей.