Дикая кровь

— Босому полегче.

— В святые метишь? Может, и попадешь ненароком. Про сундук-то подумывай, благо есть время — разве что на неделе вернется Ивашко.

Взбрякнула щеколда. Харя с силой хлопнул дверью, будто выстрелил. Проводив его хмурым, ненавидящим взглядом из-под нависших на глаза бровей, Верещага подумал о себе, что на склоне лет заботится не об одном лишь спасении собственной души. И жестокосерд человек, а и в нем есть душевная теплота и мягкость. Бирюком, в одиночку жил доселе Верещага: кого встречал, с тем и учинял драку. А случайно набрел на людскую доверчивость и беззащитность — лед в сердце понемногу стаял, и ласковым маковым цветом распустилось доброе чувство к Федорке и Ивашке-киргизу. Значит, все многие годы она спала подо льдом, Верещагина дорога к людям, и ему теперь все больше плакать хочется, а не рвать и рычать, как прежде.

После разговора с Харей Верещага еще нетерпеливее стал ожидать Ивашку. А ну как побьют его киргизы, что от них отшатнулся и перешел в православную веру. Харя же не отступал от своего: в сумерках, укрываясь от людских взглядов, частенько бродил он вокруг ветхой избушки Верещаги. И так как теперь дед больше сидел на запоре, зная Харино лютое вероломство, целовальник нет-нет да и стучал сучковатой палкой в ставень:

— Время-то на избыве.

— Сгинь, Харька, не понуждай к ссоре.

— Отступник ты, Верещага.

— И то ладно, — упрямо отвечал дед. И не выходил со двора ни на шаг — стерег окованный железом Ивашкин сундук.

Федорко заметил, что дед стал настороженным, чутко прислушивался к каждому шороху на дворе и к каждому стуку. И сказки с той поры пошли у него со страшным и печальным концом, даже сам ватажный атаман Вахрушко Лось бежал у него в Сибирь и был дружками убит в Сибири из-за какого-то несметного клада. Услышав о такой неудачливой судьбе атамана, Федорко недовольно затопал ногами и забил в ладоши:

— Живой он, живой!

— Ну, пусть и живой, коли так тебе хочется, — соглашался Верещага, поглаживая парнишку по жестким, что щетина, волосам.

А спал дед теперь между Федоркой и топором. И кричал во сне, а что кричал, Федорко не мог разобрать — он пугался крика и закрывал себе уши.





15


Русские послы второй месяц доживали в Мунгатовом улусе. Жилось им вроде бы и сносно: их досыта кормили, поили, ни в чем, кажется, не было отказа. Но стерегли неусыпно: со стойбища не отпускали ни к Алтын-хану, ни на Красный Яр. Редкий день не приезжали сюда киргизские князцы от Ишея или Иженея или гонцы от самого Алтын-хана. Правда, хан посылал своих доверенных людей не сюда, а к Ишею, но зайсаны считали совсем не лишним побывать и у русских послов, разведать что-нибудь о красноярцах. Киргизы же обычно жаловались казакам на плохое обращение со стороны строптивых монголов.

Когда Атаях неожиданно был призван в ставку начального князя, его в Мунгатовом улусе надолго заменил молодой князец Шанда, отменно разговорчивый и хитрый. Он старался неотступно быть при Ивашке. Он исправно сообщал Ивашке, что сам узнавал о монголах и киргизских улусах. Однажды, взбешенный, с перекошенным лицом, он заскочил в посольскую юрту, когда казаки обедали, и черешком плетки показал себе через плечо:

— Они идут на Красный Яр!

— Кто?

— Цирики Алтын-хана.

Казаки мигом побросали ложки и, схватив оружие, один за другим выскочили на бугор. Они увидели, как лавина за лавиной катились по белой степи всадники, гуртами катился бесчисленный скот, направляясь к улусу Мунгата. Скоро перемешанное с табунами и отарами войско нырнет в глубокий, лежащий на пути лог и, вынырнув из него, окажется в версте от улуса.

Казаки обеспокоились. По-доброму так они должны были скорее скакать в город, чтобы сообщить о начавшемся наступлении монголов. Но Шанда и тут заподличал — зачем-то снял лисий малахай и решительно качнул выбритой в темени головой:

— Никто на Красный Яр не поедет.

— Может, это совсем не монголы. В пыли разве поймешь? — сказал Ивашко.

— Кто еще? — зло усмехнулся Шанда. — Киргизы далеко.

Неизвестно, что бы делал князец далее, если бы с той стороны не прискакал запыхавшийся дозорщик Мунгата. Он сообщил, что по степи идут несметные киргизы, у них большая перекочевка в тайгу.

У всех сразу отлегло от сердца, когда все поняли, что Ишей с улусами торопился под защиту Красного Яра. Значит, не изменил он в трудную минуту, начальный князь, не отошел от высокой руки батюшки-государя.

Киргизы не стали спускаться в лог, они обогнули его по бугру, пропылили снегом за холмы, уходя в Приенисейскую тайгу. Ивашко, пристально следивший за ними из-под вскинутой ладони, подумал, что в тайге киргизы непременно построят наскоро крепость и станут там ждать монголов, рассчитывая при этом на неотложную помощь красноярцев. Заставила-таки нужда уходить из насиженных мест и жаться поближе к городу.

К ночи улусы успели втянуться в тайгу, ночью же зашарилась по земле поземка — напрочь укрыла следы киргизов. А дня через два Шанда встретил и приветствовал частыми поклонами подъехавших к улусу монгольских послов. Потеряв откочевавших киргизов, к которым они ехали с требованием пригнать к Алтын-хану овец и коров, послы покружили по степи и повернули в сторону русских.

Узнав от Шанды, что в улусе давно живут доверенные люди красноярского воеводы, посол Дага-батор попросил неотложной встречи с ними. Степанко Коловский после некоторого раздумья согласился на переговоры. Он рассудил так: если киргизы не пускали его к Алтын-хану, то нужно хотя бы объясниться с монгольским послом, сказать ему все, что поручил сказать воевода.

Послы встретились в белой юрте Мунгата. Кроме русских и монголов здесь присутствовал лишь Шанда, который скромно устроился в глубине юрты за спиной у русских.

Дага-батор сделал крупный глоток пенного айрана из предложенной ему большой серебряной чаши, вытер рукавом лоснящиеся от жира губы и пустил ту чашу направо по кругу; вторым из нее изрядно отхлебнул Степанко, он передал айран Ивашке, и вскоре чаша пустою вернулась к Даге, он поставил ее прямо перед собой и, закрыв сонные глаза, стал не спеша перебирать пальцами сандаловые четки. Степанко же с подчеркнутой беззаботностью смотрел в очаг и терпеливо ждал, когда хитрый монгол покончит играть четками — тоже нашел заделье — и заговорит, спросит о здоровье великого государя всея Руси Алексей Михайловича, холопом которого был повелитель Дага-батора Алтын-хан.

Но Дага не спешил, наоборот, четки в его руках щелкали все тише и реже. Дага ждал, что разговор начнет Степанко тем же вопросом. Что Алтын-хан — царь, что Алексей Михайлович — царь, а мало ли кто кому клялся на верность — кому приходилось туго, тот и давал клятвы. Да, Гомбо Эрдени клялся когда-то, но дело было давно, и не сам он возглашал ту клятву — шерть, а выкликали ее зайсаны.

Устав ждать, когда заговорит Дага-батор, Степанко тоже закрыл глаза. Видно, дела у Алтын-хана не так уж плохи, что послы его столько времени ждут всяческих почестей. Однако Степанко упрям, он ни за что не заговорит первым: кочевой монгольский царь козявка по сравнению с батюшкой-царем! Возьмет ли Алтын-хан всем своим войском Красный Яр, неизвестно, а у московского царя таких Красных Яров, может, с сотню или даже с тысячу будет. Так кто над кем царь? Кому надо оказывать великий почет?

Дага-батор гадал: если Алтын-хан своим дерзким приходом напугал русских, то они заговорят первыми. Подождет русский посол да и спросит о здоровье Алтын-хана. Если же казаки сильны и не боятся монголов, то говорить все-таки придется Даге, нужно хоть что-то узнать о намерениях красноярцев, раз нечаянно столкнулся с ними на киргизском порубежье. Не случайно они оказались тут: Степанко шел к Алтын-хану с каким-то важным словом воеводы, а может, и самого Белого царя.

Степанко подумал, что если бы монголы решили идти под Красный Яр, то Дага-батор не вступил бы в прямые переговоры. Вот и выходит, что Алтын-хан побаивается русских, не хочет ссориться с московским государем. Можно и не ждать увертливого да лживого слова Даги — пусть перебирает четки, а Степанко уйдет к себе в юрту и завалится спать. Прошлой ночью спалось дурно, кости ломало, попариться бы теперь в баньке, да где она, банька, у киргизов?

Степанко встал с кошмы, за ним поднялись Ивашко и Якунко. Ушли, оставив монголов с Шандой. И сразу же Дага-батор забеспокоился, заерзал, как на гвозде. Он надеялся, что русские вышли ненадолго, что они непременно вернутся. Ведь это Алтын-хан привел сильное войско к ним, а не они войной оказались по ту сторону Саян.


Русские не вернулись. Дага-батор прождал их до конца дня, и ночь прождал, не покидая белой юрты. А утром послал Шанду к Степанке договариваться о новой встрече. И когда в полдень Степанко с товарищами чинно прошел на почетное посольское место и сел, Дага-батор заговорил, прижав к сердцу украшенные перстнями руки и склонившись в низком поклоне:

— Здоров ли государь всея Руси Алексей Михайлович?

— Здоров, слава Богу. А ваш Алтын-хан мугальский?

— Здоров наш властелин и повелитель, — учтиво ответил Дага.

— Едем мы к нему спросить, пошто он в Киргизской земле объявился, какая корысть жить ему здесь и пошто он зорит улусишки на Упсе[6] и Ербе и прочих реках, — вызывающе вскинув желтую редьку головы, сказал Степанко.

Кутая грудь в шелковый халат, Дага думал о том, как достойно ответить упрямому русскому. Если признать, что Алтын-хан холоп Белого царя, то нужно просить прощения за все прошлые и настоящие вины. Это не входило в посольские планы Даги, он, вместо того чтобы защищаться, сам перешел в наступление:

— Почему Алтын-хан не получает царского жалованья?

— Пусть он и бьет челом батюшке-государю. А пошто же Алтын-хан недобром на Киргизской земле объявился?

— Пришел за племянником Мерген-тайшою, чтобы взять его в плен, — почтительно ответил Дага, понимая, что простоватый на вид Степанко изворотлив в словесном поединке и с ним нужно держать ухо востро. — Разве на Красном Яру не знают об этом?

— Ваш Алтын лучше бы не шел к киргизам, а попросил бы Москву выдать ему его племянника…

— Но чтобы выдать мятежного тайшу, его надобно победить, взять в плен. Где найдут русские такую силу? — пряча лукавые глаза, сказал Дага.

В юрту осторожно, как побаивающаяся хозяина собака, заглянул Мунгат. Шанда взглядом позвал его, вдвоем они быстро разлили пузырящийся густой айран по чашкам и услужливо преподнесли послам. Отхлебнув глоток резкого, бьющего в нос любимого напитка кочевников, Степанко продолжал, не давая опомниться монголу:

— Зачем киргизским князцам и их людям всяческий разор чините? Или забыл Алтын, что они есть государевы холопы на все времена?

— Они наши извеку и всегда нам дань платили, что отцу Алтын-хана — Шолой Убаши, что самому Алтын-хану. Не так ли? — Дага обратился к Шанде.

— Так, так, — князец прищелкнул языком и утвердительно закачал головой.

— Алтын-хан берет ясак разбоем, и ему в том запрет от нашего государя.

— Так, так, — подтвердил Шанда.

— Чего хочет красноярский воевода? — прямо спросил Дага, рассчитывая на откровенность русского посла.

— Воеводе то надобно, чтобы Алтын отошел с Киргизской земли.

— А коли не отойдет?

— Воевать будем. Наше войско уже на конях, — попробовал припугнуть Степанко.

Дага невесело рассмеялся, прикрывая рот рукой в серебряной наручи:

— У вас сотни, а у моего повелителя тысячи цириков!

Степанко возразил:

— Считать не умеешь. Ежели бы на вас шли одни красноярцы, а то и томичи, и кузнецкие, и енисейские, и ачинские ратные люди. Да и киргизы во всей степи поднимутся. Что твой Алтын делать будет?

— Мало, мало вас, как туч в небе.

— Мы будем биться! — воскликнул возбужденный Степанко. — И всякая туча осыплет вас смертным дождем.

Дага-батор помолчал, собираясь с мыслями, затем поправил под собой подушку и сказал учтиво:

— Я передам моему повелителю эти, не очень скромные, слова. Но если даже Алтын-хан, могущественнейший и мудрейший из ханов всей земли, решит уйти за Саяны, в Великую степь, ему нужно кормить в том неблизком пути свою конницу.

— Когда нам голодно, мы покупаем скот. Купите и вы у киргизов.

Дага рассмеялся снова, наблюдая, как под решетчатым потолком карты пластами копится белый дым:

— Это все равно, что покупать у себя… Теперь же мне нужно знать, где кочует начальный князь Ишей.

— Мы не пасем его, — взбив свою жидкую бородку, грубо ответил Степанко.

Когда казаки с подобающей чину степенностью вышли из юрты, Ивашко улыбнулся и подмигнул Степанке:

— Они побегут домой, ей-богу.

Степанко не совсем понял, о ком говорит толмач: то ли о монгольских послах, то ли о всем войске Алтын-хана. Но спрашивать не стал. Степанко надеялся, что убегут те и другие.