Девушка в бегах

Я не знаю, что с этим делать. Со всем этим.

Я смотрю в ту сторону, откуда доносится его голос.

– Мне отвратительно, что ты за мной наблюдал. Что ты за мной шпионил. Ты не понимаешь, каково это.

– Кэйтелин, я…

– Нет, – отвечаю я приглушенным хриплым шепотом. – Если бы ты сказал мне тогда, в мотеле, это была бы лишь еще одна деталь в том, как ты со мной поступил, но ты соврал. Ты дождался, пока я не начну тебе доверять, дождался, чтобы мне оказалось не все равно, что с тобой станет.

– Слушай, мне и правда стоило сказать тебе, что я за тобой следил, ясно? Я собирался сделать это на заправке, до того, как появился полицейский. Не потому, что думал, что ты узнаешь, но потому, что хотел, чтобы ты знала все – даже если бы ты отреагировала так, как сейчас. Не знаю, как еще сказать тебе, что я прошу прощения. Я даже больше не знаю, что на самом деле правда. – Теперь он говорит быстрее, и я слышу панику в его голосе. Он снова много двигается, дергается, и я почти уверена, что его руки по-прежнему вытянуты в стороны – он пытается найти мои, чтобы простое прикосновение напомнило ему, что он не один в темноте.

– Кэйтелин? – Он пытается говорить громче, но срывается на шепот. – Кэйтелин!

– Тебя услышат.

Мой голос звучит так, будто я вот-вот заплачу, и я ненавижу себя за это.

Убеждая себя, что делаю это только для того, чтобы он замолчал, я поднимаю руку и позволяю ему ухватиться за нее. Он шумно выдыхает. Его дыхание становится ровнее, и он снова начинает говорить.

– Я и раньше не был уверен, виновата ли твоя мама, но теперь я правда не знаю. Если Дерек – твой отец, то все, что Эбботы рассказали о случившемся в ночь его смерти, – ложь.

Все мысли, которые я держала под замком с того момента, как нашла дедушку, обрушились на меня. Я и так стояла спиной к стене, но теперь я прижимаюсь к ней еще сильнее, не обращая внимания на то, что это движение отзывается вспышкой боли в ушибленных ребрах. Высвободив ладонь из пальцев Малькольма, я обхватываю себя руками.

Я не стану устраивать истерику у него на глазах. Не стану. Но легкие наполняются воздухом и выталкивают его все быстрее и быстрее, и я знаю, что по моим щекам течет не пот. Если бы мама была здесь, я бы смогла собраться. Я бы злилась, кричала, устроила бы самую дикую, самую громкую ссору, драку похлеще той, которую я учинила, когда обнаружила, что она поставила на мой телефон шпионские программы. Хуже, чем в тот раз, когда я заметила ее машину рядом с домом моей подруги Эйприл Ланкастер, когда я впервые отправилась в гости с ночевкой.

Возможно, все, что я знала о себе, окажется ложью. Мое имя, мой возраст, даже имя моего отца. Последняя мысль заставляет меня корчиться от боли. Когда я думаю о папе, я не представляю себе молодого человека с волосами песочного цвета и белозубой улыбкой, плывущего на парусной лодке, названной его именем. Я думаю о мужчине, чье дыхание постоянно пахло кофе, у которого был небольшой живот. О мужчине, который относил меня в кровать, когда я засыпала за просмотром телевизора.

Все ложь. Все ложь. Все.

Возможно, Малькольм начал сомневаться насчет маминой вины, а вот я больше не уверена в ее невинности.

Малькольм подходит ближе, так что наши плечи соприкасаются, и я не отталкиваю его. Присутствие другого человека рядом тут же успокаивает его, но сама я при этом чувствую, как каждый мой атом постепенно истончается, распадается на части, превращается в ничто.

– Нам нужно выбираться отсюда.

Я не отвечаю.

– Ты что-то заметила, когда нас тащили сюда?

Еще больше молчания.

– Кэйтелин? Ну же. Ты не можешь сдаться сейчас.

Но я могу. Я опускаюсь на землю, и Малькольму остается только повторить это движение.

– Нет-нет-нет-нет, – шепчет он. – Тебе все еще нужны ответы, верно? Ты по-прежнему хочешь выяснить, что случилось. У тебя есть снимок УЗИ и вот эта вещь, – я дергаюсь, когда его пальцы касаются моей шеи и он вытаскивает из-под рубашки мою цепочку, – которая доказывает, что «девушки-подростка, которая была без ума от любви и пошла на убийство, когда ее чувства отвергли», никогда не существовало. По меньшей мере в истории твоей мамы скрыто куда больше, чем рассказывают Эбботы. Он собирался жениться на ней.

В том, как Малькольм произносит последнюю фразу, есть что-то странное, и несколько часов назад я бы зацепилась за это, но теперь я просто не обращаю внимания.

– Она лгала обо всем, а ты ей теперь веришь? – спрашиваю я. – Или даже не ей. Это не она пыталась убедить тебя в своей невиновности. Она бросила меня, пообещала, что я буду в безопасности, и так и не вернулась. Возможно, правда в том, что она убегает, даже от меня, потому что она виновна.

– Ты в это не веришь.

– Не знаю, во что я верю. – Произносить это очень больно, потому что это правда.

– Нет, – отвечает Малькольм. – Я не спрашиваю тебя, веришь ли ты в это. Я просто констатирую факт. Понимаешь ли ты, что тебе удалось совершить с тех пор, как ты покинула дом? Ты сбежала от тренированного охотника за головами. По сути, ты взяла меня в заложники и заставила потратить все, что у меня было, чтобы добраться туда, куда тебе нужно. Ты шантажировала меня, чтобы я помог тебе проникнуть внутрь охраняемого здания. Да, нас поймали и заперли, но ты бы не совершила ничего из этого, если бы тебе хоть на мгновение пришло в голову, что твоя мама – убийца. И хотя снова заводить об этом речь, пожалуй, не самый умный поступок, я наблюдал за вами обоими, прежде чем все это началось. Я никогда не видел подобной любви. Даже у нас с папой такого не было. Даже у нас с бабушкой, потому что она по-прежнему постоянно боится… ну, что я займусь чем-то вроде моей нынешней работы. А с твоей мамой иначе. Она много врала, но не о том, что она тебя любит. Но ты это и без меня знаешь, так ведь?

Я думаю о том, как мама, демонстрируя чудеса гибкости, снимала свои обтягивающие легинсы, и мы смеялись над ее неудачным первым свиданием – на которое она пошла не потому, что хотела, а потому, что я попросила ее попробовать. Я думала о страхе, отразившемся на ее лице, когда мы сбегали из дома и потом, когда она перевязывала рану у меня на голове, уже в мотеле, о том, как ей пришлось оставить меня там. Она боялась за меня, не за себя – не потому, что прошлое наконец ее догнало, но потому, что оно догнало меня.

Я думаю о том, как мы отправились в поход вместо того, чтобы поехать в Диснейленд, обо всех этих играх на «выживание», которым она учила меня, – например, находить все возможные способы покинуть здание, куда мы входим, вместо того чтобы играть в «Конфетную страну» или «Угадай кто?», как другие дети. Я думаю о всех тех километрах, которые мы пробегали вместе каждое утро – даже когда шел дождь, даже когда мне не хотелось.

Потому что она знала: однажды мне придется бежать, прятаться, уходить от опасности.

– Завтра мой день рождения, – говорю я. – Завтра мне исполнится восемнадцать, а не семнадцать. Завтра я стану совершеннолетней. – С каждым словом мое сердце колотится все сильнее. – Она сказала мне, что, когда придет время, она сама заплатит за свою ошибку – не я. Думаю, я понимаю, что она имела в виду. Завтра ее поступки, прошлые, настоящие и будущие, перестанут иметь последствия для меня.

Малькольм ругается – и довольно громко.

– Она собирается сдаться? – спрашиваю я.

– Разумеется, я не знаю ее настолько хорошо, как ты, но я так не думаю.

– Потому что ты не думаешь, что она виновна?


– А ты?

Немного помолчав, я отвечаю:

– Я знаю, что она любит меня. Пока что этого достаточно. И я знаю, что должна найти ее раньше, чем она совершит что-то, что разделит нас навсегда.

Малькольм сжимает мою ладонь и тянет меня вперед, заставляя подняться на ноги.

– Если ты сможешь воспользоваться всем, чему мама научила тебя, чтобы вытащить нас отсюда, клянусь, я смогу найти ее. Но, знаешь что, продолжай говорить, ладно? Я пытаюсь сохранить самообладание, но мне все равно кажется, что стены и потолок сжимаются.

Я чувствую, что его пробирает неподдельная дрожь.

– Человек, который притащил меня сюда, сказал, что детектив придет меня допросить. Как думаешь, сколько у нас времени?

Он не отвечает, и я чувствую, как сердце пропускает удар.

– Малькольм, когда он явится сюда, нас здесь уже быть не должно.

– Тогда как мы выберемся?





Прорыв




Я закрываю глаза, хотя понимаю, что даже с открытыми ничего не увижу. Я представляю себе помещение, которое успела разглядеть перед тем, как дверь закрыли. Я заметила низкий лежак-футон и маленький деревянный стул с витыми ножками. Окон не было. Я запрокидываю голову, открываю глаза (никакой разницы), пытаюсь вспомнить, видела ли что-то еще, кроме висящей под потолком лампочки. Я тут же нащупываю выключатель, щелкаю им, но это не дает никакого эффекта. Отвернувшись от Малькольма, я игнорирую протестующие возгласы, которые он издает, когда я медленно продвигаюсь вперед. Когда мои лодыжки натыкаются на край футона, я забираюсь на него, вытягиваю свободную руку вверх, к потолку. Малькольм тем временем хватается за другую – пожалуй, слишком сильно.

– Кэйтелин? Что ты делаешь?

Я отвлекаюсь от изучения потолка и вслепую вытягиваю вперед руку, слезаю на пол и мелкими шажками продвигаюсь вперед, пока кончики пальцев не касаются головы Малькольма. Я провожу ими по его плечам, наклоняясь вперед, пока не натыкаюсь губами на его ухо.

– Эй, эй! – восклицает он, отклоняется назад и распрямляется. – Мне нужно было отвлечься, но не настолько же, хотя…

Я снова приближаю его голову к своим губам, поднявшись на цыпочки и не обращая внимания на тот факт, что мои губы снова оказываются у его уха. Понизив голос настолько, что его едва можно расслышать, я объясняю:

– Я пытаюсь говорить с тобой так, чтобы нас не подслушали. – То, что мы не слышим никого с той стороны двери, не означает, что там никого нет, особенно после того, как мы, забывшись, позволили себе повышать голос. – Я проверяю, есть ли в потолке выход на чердак. Не помню, видела ли я что-то подобное. А ты?

С каждым словом Малькольм поеживается под моими руками, и только когда он поворачивает голову, чтобы прошептать ответ мне на ухо, я понимаю почему. Наши щеки почти соприкасаются. Его теплое дыхание колышет тонкие волоски на моей шее, заставляя вздрогнуть и меня.

– Я пришел в себя уже после того, как они закрыли дверь.

– Мы справимся быстрее, если оба будем искать. Ничего, если я отпущу тебя?

– Ты будешь думать обо мне хуже, если я скажу нет?

– Вероятно, – произношу я с улыбкой, которую он не может увидеть. Если он может шутить об этом, значит, он справится.

Ничего больше не говоря, он забирается на стул, а я возвращаюсь на футон. То и дело я слышу тихий скрип, когда он передвигает стул на новое место.

– Кэйтелин.

Просто мое имя. Я иду на голос, и, когда я добираюсь до стула, Малькольм спускается на пол, уступая место мне. Потолок из бетона, поверхность под пальцами шершавая, так что я сразу же замечаю гладкий скругленный край, окаймляющий люк. Ладонь Малькольма лежит на моей ноге, чуть выше колена, просто чтобы помочь мне удержать равновесие, потому что стул, как и все остальное в этой комнате, держится из последних сил. Протянув руку вниз, я стискиваю его пальцы. Да, я надеялась именно на это. Люк небольшой, может, чуть больше полуметра в поперечнике, но по сравнению с форточкой с зазубренными краями, в которую я протиснулась в мотеле, это будет легче легкого.

Спустившись на пол, я, не выпуская руки Малькольма, отвожу его как можно дальше от двери – получается примерно метра на полтора. Затем я шепотом говорю ему, на этот раз не подходя настолько близко:

– Не помню точно, кажется, я не видела в коридоре лестницу наверх, так что может оказаться, что это единственный выход на чердак. Он закрашен, нам придется отскрести края, чтобы его открыть. Возможно, это указывает, что они просто забыли о его существовании.

Щека Малькольма касается моей.

А может быть, и нет.

Мы по-прежнему настолько близки друг к другу, что он замечает, как я киваю.

– Это наш лучший шанс.

Малькольму не нужно видеть меня, чтобы понять, что стоит за этими словами. Да, я ужасно боюсь Синеглазого, но, если я так и не найду маму, это будет хуже любой физической боли.

– Но мы сможем выбраться через него? – спрашивает он.

– Других выходов из этой комнаты я не вижу.