Девушка в бегах

Открыв глаза, я вижу, как мир вокруг, перевернутый вверх ногами, медленно раскачивается из стороны в сторону. Полоска света режет глаза.

Большую часть вида заслоняют чьи-то обтянутые джинсовой тканью бедра. В боку вспыхивает острая боль, когда мы – я и мужчина, перебросивший меня через плечо – спускаемся по узкой лестнице. Я моргаю, пытаясь прояснить зрение, но вокруг полумрак, а голова болит так сильно, что мне приходится оставить эти попытки.

Когда мы спускаемся на несколько ступеней по скрипучей лестнице, я слышу, как открывается дверной засов, меня опускают и бросают на твердый деревянный пол. Это происходит настолько неожиданно, что я вскрикиваю.

– Подъем, подъем, девчонка! – это Синеглазый. Он наклоняется надо мной, и я чувствую кислый запах его дыхания. Я пытаюсь отвернуться, но он хватает меня за подбородок, так сильно, словно пытается раздавить его, и заставляет меня поднять взгляд. – Надеюсь, ты не скажешь детективу ничего, когда он явится сюда. Потому что тогда именно меня попросят заставить тебя говорить.

Он сжимает пальцы, заставляя меня открыть рот.

– Сначала я один за другим выдерну эти прекрасные зубки. Два часа, а может, и меньше, и ты моя.

– Отойди, – произносит другой голос, и когда Синеглазый отходит в сторону, я слышу, что он ступает уже иначе. Тихо звякает металл, и я понимаю, что это охотник за головами. Света настолько мало, что я вижу лишь его силуэт и очертания тела, которое он взвалил на плечо.

Малькольм.

Не знаю, произношу ли я его имя вслух, но я всхлипываю, когда мужчина бросает его рядом со мной, и Малькольм даже не дергается. Не дыша, я прижимаю пальцы к его шее и нащупываю ровный пульс.

Без сознания. Не… не худшее.

А потом дверь закрывают, и тьма окружает меня, такая непроницаемая, что я невольно касаюсь рукой груди Малькольма.

В кромешной тьме все остальные чувства обостряются: от пола или стен тянет запахом сырого, плесневелого дерева, пальцы еще помнят холодный металл перил в «Серебряном возрасте», и я слышу, как Малькольм дышит все быстрее. Его буквально трясет.

– Малькольм?

Вскочив с пола, он бросается к двери и в панике принимается колотить по ней и дергать ручку. Это тяжелая дубовая дверь, а петли у нее снаружи – я успела это заметить, пока не выключили свет, – так что выломать ее совершенно невозможно. Даже если бы это удалось, мы просто сразу же налетим на охотника за головами и Синеглазого. Я невольно провожу языком по зубам, которые он пообещал выдернуть, и понимаю, что меньше всего на свете я хочу, чтобы он дотронулся до меня снова.

Малькольм оставил в покое дверь и теперь мечется от стены к стене, словно запертое животное, не замечая, во что он врезается и обо что ушибается. В тесной комнате я с легкостью нашариваю его руками и хватаю за плечи.

– Остановись. Нам нужно подумать.

Он застывает, но дышит все еще лихорадочно.

– Я никогда раньше не боялся темноты. Мне показалось, что я снова один, в том багажнике. Скажи мне, что это не так.

Его мышцы вздрагивают под моими руками, и я крепче сжимаю пальцы.

– Ты не в багажнике. И ты не один.

Мы так близко друг к другу, что, хотя здесь темно, как в подземелье, я ощущаю, как он опускает голову, чтобы посмотреть вниз, потом чувствую его слишком быстрое дыхание на своем лице.

– Я ничего не вижу. Ты видишь? Я не могу… не могу…

– Вот.

Я опускаю ладони ниже, обхватывая его запястья, перемещаюсь вместе с ним приблизительно в центр комнаты и заставляю его поднять руки.

– Чувствуешь пространство?

Я чувствую, как он растопыривает пальцы, и на мгновение они переплетаются с моими, а затем его руки раздвигаются еще шире, не встречая больше никаких препятствий. Его дыхание слегка успокаивается, но не до конца, так что я заставляю его вытянуть руки прямо вверх – мои ладони остаются на его предплечьях, потому что он выше меня.

– Что ты ощущаешь?

– Ничего, – говорит он, выдыхая словно всем телом.

В этот момент я ощущаю, что его внимание смещается – с тесного помещения, вызывающего клаустрофобию, к тому факту, что наши тела разделяет всего несколько сантиметров. Он снова вдыхает, на этот раз уже не для того, чтобы успокоиться. Не знаю, как мне удается определить разницу, но я ее чувствую. Он понемногу опускает руки, пока они снова не коснутся моих, а затем проводит пальцем по моей ладони. Вздрогнув, я отдергиваю руку.

– Теперь ты в порядке?

– Нет, – отвечает он. – Уверен, меня снова сожрет паника, как только ты отодвинешься. – Он очень уверенным движением снова берет меня за руку. – Так что не делай этого, ладно?

Дрожь в его голосе свидетельствует о том, что он не просто использует свой страх как повод. Тепло, идущее от его ладони, согревает мою, и мышцы начинают напрягаться. Я не могу так просто стоять и держать его за руку. Есть слишком много вещей, о которых я не хочу думать. Слишком много вещей, о которых я не могу думать. Я сглатываю, надеясь, что он этого не услышит.

– Я никуда не уйду.

– Ладно, но это не помогает. Я пытаюсь не думать о том, что мы заперты в темной комнате, которая немногим больше твоего шкафа. – Его дыхание снова начинает ускоряться, и я опять заставляю его поднять руки.

– Чувствуешь? Пространство. Больше, чем тебе кажется. Ты даже не можешь дотянуться до потолка. Если бы ты мог дотянуться, то почувствовал бы только… – я замолкаю. – Погоди, что ты сказал?

Я по-прежнему касаюсь его, так что тут же замечаю, что он застывает совершенно неподвижно. Темнота становится еще тяжелее, и мне внезапно кажется, что она давит на меня, пытаясь задушить.


– Раньше ты говорил, что заходил в мой дом, был в коридоре, который вел к моей комнате, но в нее входить отказался. Так откуда ты знаешь, насколько большой у меня шкаф?





Шпионаж




Внезапно, какой бы уставшей и напуганной я себя ни чувствовала, как бы сильно все ни болело и как бы я ни была уверена в том, что именно благодаря Малькольму я еще держусь, я все же отстраняюсь от него.

– Ты соврал.

Он не отрицает, хотя я слышу, как его дыхание сбивается, когда я отпускаю его руки.

– Технически я не соврал. Я…

– Ну же, прекрати.

Я слишком устала, чтобы возразить ему хоть как-то. Слова просто вылетают изо рта, пока я потираю бок в том месте, куда меня пнул Синеглазый.

– Ты работаешь с ними?

Ему не обязательно видеть, что я кивнула в сторону двери, чтобы понять, о ком я говорю. Возможно, темнота скрывает мое лицо, и он не видит, как дрожит мой подбородок, но голос выдает меня.

– Нет, Кэйтелин. Нет.

Я чувствую, как его пальцы касаются моей кожи, и отшатываюсь.

– Ты видела меня, касалась меня. Ты же знаешь, что это все по-настоящему.

Он имеет в виду свои травмы, но я не могу перестать думать о том, что я касалась его. Я держала его руку, держала его, и, что еще хуже, это соприкосновение меня утешало. Я даже поцеловала его.

А он мне врал.

– Тебе просто было все равно, так ведь?

Вот в чем правда. Я не кричу на него и не бросаю ему упрек, я произношу это, просто констатируя факт, и пусть он делает с ним, что захочет.

– Когда я взялся за этот заказ, я не задумывался ни о твоей маме, ни о справедливости, ни о чем таком, – отвечает Малькольм. – Это был вызов, интересная задача, вот и все. Я хотел проверить, получится ли у меня – сумею ли я найти ее, когда стольким людям это не удалось. Все это было не по-настоящему. Как игра, только мне заплатили бы за победу.

В желудке словно шевелится что-то склизкое. У него нет оправданий, никаких. Он играл с моей жизнью и с маминой, и мы проиграли. То, что он тоже проиграл, – слабое утешение. На самом деле вообще не утешение. Просто справедливость.

По крайней мере, теперь я знаю.

Он все еще не умолкает, и это бесит меня. С какой стати он решил, что я захочу выслушивать от него хоть что-то?

– Знаешь, сколько времени мне понадобилось, чтобы найти вас после того, как ты загрузила ту картинку?

Да, я знаю точно, неважно, устала я или нет: два часа от поста до погони. Последствия этого безрассудного поступка обжигают мое лицо, а потом боль пронзает грудь.

– Примерно шесть минут, – говорит он.

Мои раскрасневшиеся щеки внезапно холодеют.

– Вот сколько понадобилось моей программе, чтоб найти тебя, выследить тебя и получить удаленный доступ к твоему ноутбуку.

– Что ты сказал? Сделать что?

– Я увидел тебя через веб-камеру, когда ты открыла свой ноутбук и стала изображать, будто делаешь домашку. Ты улыбалась, выглядела счастливой, и я… это перестало быть игрой. Предполагалось, что я вышлю детективу адрес, как только найду твою маму, и он пошлет ближайшего наемника, чтобы тот схватил ее. Но охотник за головами решил избавиться от конкурентов. Поэтому, узнав, что к делу привлекли меня, он установил камеру у меня дома. Через десять минут после того, как лицо твоей матери появилось на экране моего компьютера, он оказался у моих дверей, и это было на девять минут и пятьдесят пять секунд меньше, чем понадобилось бы мне, чтобы отправить ее местонахождение детективу. – Его голос становится тише, словно он мысленно проживает все заново. – Я стал сомневаться с той минуты, когда узнал о твоем существовании. О твоей маме я тогда еще не думал, но понял, что могу разрушить твою жизнь. Я отказался давать ему твой адрес и продержался столько, сколько смог. Всего пару часов, но…

Два часа. Столько времени понадобилось маме, чтобы вернуться домой и организовать наше бегство. Если бы они добрались до нас хотя бы на пять минут раньше, мы бы так и не успели скрыться.

– Это по-прежнему моя вина, но я не хотел для тебя ничего дурного.

– Какого ответа ты ожидаешь?

– Никакого, – говорит он, поднимая руку. – Я просто… прости меня. За все.

Я думаю о том, как его избили. Я думаю о том, как он провел три дня в непроглядной тьме, в багажнике. Но также я думаю о том, как он наблюдал за мной через мою веб-камеру, как он искал маму, совершенно не задумываясь о ее участи, – пока не увидел меня вблизи. Я думаю о маме, где бы она ни была, и о том, что мы оказались далеко друг от друга из-за того, что Малькольм указал путь преследователям.

И он просит, чтобы я оказалась лучше, чем он, чтобы я ценила его жизнь так же, как и свою. Потому что у него в последний момент проснулась совесть.