Девушка из песни

Миллер шумно выдохнул, и его осторожные, нежные прикосновения стали жадными, требовательными. Он заново изучал мою грудь, бедра, живот. Его ладони обжигали, в то время как его твердая плоть стремилась к моему влажному, жаркому лону.

– Ви… – процедил он сквозь зубы.

– Пока еще нет.

Я целовала его долго и медленно, а затем повернула, чтобы насладиться красотой его спины, линий шеи, мышц, перекатывавшихся под гладкой кожей, узкой талии. Я поцеловала его между лопаток, лизнула языком и потянулась за мылом. Намылила широкие плечи, затем перешла к животу, огибая инсулиновую помпу, которая заменила его датчик – еще одна перемена в его жизни, о которой я не знала.

Теперь мое исследование стало более целенаправленным. Мне хотелось знать о нем все.

Я скользнула рукой вниз к его твердой как камень эрекции, обхватила ее и принялась поглаживать. От предвкушения искрились нервные окончания, я снова вспоминала, что ему нравится. Как прикоснуться к нему, чтобы вырвать из его груди это сексуальное утробное рычание. Он был моим всего несколько раз, и теперь я забирала его обратно, дюйм за дюймом.

Миллер сжал мою любопытную ладошку и посмотрел на меня через плечо.

– Если ты не прекратишь, я сейчас кончу.

Я отпустила его, и он повернулся ко мне лицом, волосы загораживали потемневший, затуманенный взгляд синих глаз. От увиденного в них неприкрытого желания ноги превратились в желе, но я отвернулась, чтобы не отдаться тут же. Мне хотелось его ласк, чтобы его ладони смыли с меня песок времени, горечь разлуки, стерли из памяти разделявшие нас сотни миль.

Я откинула с шеи влажные волосы и приподняла их, открывая обнаженную спину и ничем не прикрытую грудь. Миллер тут же обхватил ее ладонями, намыливая, пока прижимался губами к моей шее. Я ахнула, выгибаясь под ласковым прикосновением, и ощутила попкой его эрекцию.

Миллер проводил ладонями вниз по позвоночнику, к округлым бедрам, а затем снова наверх. В каждом движении чувствовалась сдержанность, но вскоре его терпение иссякло, а мое собственное желание поглотило остатки разума. Мы быстро смыли пену, а потом Миллер снова поднял меня на руки и отнес на кровать.

Кожа покрылась мурашками от прохлады комнаты, но его разгоряченное сильное тело согревало блаженным теплом. Он целовал меня, пока в легких совсем не осталось воздуха, а затем прижался ко мне лбом.

– Не могу на тебя насмотреться, – выдохнул он.

– Я тоже.

– Скажи мне, что больше никого не было.

– Конечно. Никого, кроме тебя. Никогда, – произнесла я и сглотнула.

– А у тебя?..

– Никого, – хрипло ответил он, его взгляд светился теплом и нежностью. – Ты моя первая и последняя.

Его слова и пронзительный искренний взгляд заставили меня окончательно открыть ему душу, стерли любые колебания или сомнения. Меня вновь обдало прохладным воздухом, когда Миллер отошел за презервативом в бумажнике. Он вернулся, его плечи осыпали мерцавшие капельки воды после душа. Он навис надо мной, удерживаясь на локтях, тесно прижался ко мне и запустил пальцы мне в волосы. Наши взгляды встретились в полумраке занавешенных окон. Я подвела его к своему входу и скользнула его кончиком по моей влаге. Миллер напрягся, изо всех сил сдерживая порывы своего тела, пока целовал мои губы. Мягко. А затем одним плавным движением глубоко вошел в меня.

Я напряглась каждой клеточкой от внезапной наполненности, граничащей с болью, но сразу расслабилась, впуская в себя так глубоко, как только возможно. Миллер погрузился в меня и на мгновение замер, склонив голову.

– Господи, Ви. Как хорошо. Как же хорошо.

Я уткнулась носом в его шею, целуя ухо, линию челюсти, а затем губы. Миллер поднял голову и начал двигаться во мне. Несколько медленных, глубоких толчков вскоре сменились жесткими и быстрыми, потому что мы слишком долго ждали. Наши тела так долго были этого лишены, и теперь мы пытались наверстать упущенное.

Его ласки в ду́ше уже воспламенили мое желание. Наша разлука заставила каждую частичку меня жаждать этого момента. Миллер снова и снова задевал внутри меня определенную точку, быстро вознося на вершину.

– Миллер…

– Кончай, Ви, – произнес он, на его шее от напряжения вздулись вены, восхитительное мужественное тело терлось о мою грудь, пока он входил в меня. Он отклонился назад и закинул одну из моих ног себе на плечо, раздвигая меня еще шире.

Я ахнула от едва заметного изменения угла, буквально лишавшего рассудка. Я вцепилась ногтями Миллеру в плечи, пока он вонзался в меня, подводя все ближе и ближе к оргазму, пока из моего горла не вырвался вскрик и я не откинулась на кровать, бессвязно бормоча. Словно рухнув с большой высоты в океан наслаждения, который теперь покачивал меня на своих волнах.

Я раздвинула ноги, схватилась руками за изголовье кровати и отдалась во власть Миллера, позволяя ему обладать мною. Он приподнялся на руках и самозабвенно входил в меня снова и снова, пока наконец и его не настиг оргазм и, излившись в меня, напряжение покинуло тело.

Он задрожал, сквозь стиснутые зубы вырвался чисто мужской полустон-полурык, от которого мне захотелось все повторить. Но у нас было время. Теперь наконец у нас было время. Никаких вырванных из графика выходных. Никаких часов, украдкой проведенных вместе.

Миллер рухнул на меня и крепко обхватил. Мы лежали, переплетясь, мокрые от пота, удовлетворенные, наши сердца бились в унисон, постепенно замедляясь, пока наконец мы не заснули.





29





Миллер


Эта ночь принадлежала только нам.

Я велел своей команде оставить нас в покое и заказал обслуживание в номер. Принял лекарства, и мы ели, смеялись, разговаривали, а еще я всю ночь не выпускал Вайолет из постели. Обнаженная, идеальная, черные волосы разметались по белой подушке, гладкая бледная кожа мерцала в огнях бульвара за окном. Я скользил ладонями по изгибам ее тела, вновь возрождая в памяти ее очертания и фигуру после стольких месяцев бесплотных фантазий. Стирая одинокие ночи, когда я сжимал член в руке и пытался добиться хоть какого-нибудь облегчения.


Теперь она здесь, притягивала меня снова и снова в мягкое тепло ее нежного, шелковистого тела.

Перед рассветом мы наконец-то насытились и лежали, обнявшись. Ее голова покоилась на моем плече, а я лениво играл с ее локонами.

– Мне очень не хочется поднимать этот вопрос, – произнес я, – но что ты собираешься делать с институтом?

– Я сказала, больше никаких расставаний, помнишь? Если пропущу промежуточные экзамены, стипендия будет под угрозой, но…

– Я оплачу твое обучение.

Она вздохнула, а я остро ощущал кожей, как ее обнаженная грудь на вдохе прижимается ко мне.

– Не знаю, Миллер. Мне трудно, но я уже говорила Шайло, что плохого в этом ничего нет. Я становлюсь сильнее. Более сосредоточенной и целеустремленной. Тяжелая работа мне по силам. Но я оказалась не готова к тому, как нелегко находиться вдали от тебя.

– И я тоже. Будет слишком, если попросить тебя остаться со мной на весь тур?

– Да, – твердо ответила она. – Потому что больше не будет никакого тура, ведь правда? Что говорит доктор Брайтон?

– Что мне нужно больше отдыхать. Может, он и прав. Я не хочу таскать тебя за собой по всей стране, Вайолет, и не хочу снова оставлять тебя. Но завтра на концерте в Сиэтле будут руководители «Рук помощи», а с ними куча детей. Я не могу их подвести. Черт возьми, я и так их подвожу. Если отменить гастроли, то и они и лейбл получат меньше денег.

– Будут и другие гастроли, Миллер. Никто не станет возмущаться, ведь речь идет о твоем здоровье.

– Я выступлю на этом концерте. Ради них. Один концерт, и тогда сможем планировать дальнейший шаг.

Вайолет немного помолчала, потом вскинула подбородок и посмотрела на меня.

– Тебе это нравится? Из статьи в «Роллинг Стоун» создалось впечатление, что нет.

– Мне нравится быть на сцене. Выступать перед фанатами. Но все остальное какой-то сюрреализм.

– В смысле?

– Куда бы я ни пошел, люди говорят мне, какой я крутой, даже если не знают меня. Даже когда я веду себя как полный придурок. Я уже полгода ни с кем по-настоящему не разговаривал. Мне достаточно сказать «хочу пить», и десяток людей бросится подать мне стакан. Знаю, что верх идиотизма жаловаться на подобные вещи, но очень легко, черт побери, позволить всему этому вскружить мне голову. Я жертвую на благотворительность, чтобы почтить борьбу моей мамы и не забывать свое прошлое.

Вайолет улыбнулась и поцеловала меня в грудь над сердцем.

– Мне нравятся твои слова. – Она опустила взгляд, ее голос стал глуше. – А что насчет твоего отца?

Живот скрутило в узел, расслабленная тяжесть во всем теле исчезла. Я сел и потянулся за стаканом воды на ночном столике.

– А что с ним? Я знаю, зачем он звонит спустя семь лет, явно не чтобы меня поздравить. Хочет получить свою долю.

Вайолет села рядом со мной и натянула простыню на грудь.

– Возможно. А вдруг нет? Вместо того чтобы гадать, чего он хочет, спроси себя, чего хочешь ты. Хочешь поговорить с ним?

– Зачем мне с ним разговаривать? Он разрушил наши жизни. Мы были вынуждены жить в гребаной машине. Маме приходилось делать… ужасные вещи, чтобы выжить. Он не заслуживает даже ответа на свои телефонные звонки.

Она прижалась ко мне щекой.

– Дело не в том, чего он заслуживает, Миллер. А в том, чего заслуживаешь ты. Разговор с ним может тебя успокоить.

– А может только ухудшить ситуацию.

Вайолет взяла меня за руку и поцеловала в плечо.

– Только ты знаешь, как будет правильно.

– Я подумаю, – произнес я. – В конце концов, он может больше и не пытаться связаться. Я всей команде сказал, что не собираюсь отвечать на его звонки. Возможно, я уже упустил свой шанс. – При этой мысли я стиснул зубы от боли в сердце.

– Думаю, что у всего происходящего есть свои причины, но мы не всегда способны вовремя их разглядеть.

Я взглянул на нее.

– Даже у нас? Нам потребовались годы, чтобы разобраться в наших отношениях. Только теперь я тебя не отпущу.

– Я никуда не собираюсь. – Она прижалась ко мне. – Если решил, что раньше я доставала тебя за твои показатели…

Я рассмеялся и поцеловал ее в макушку.

– Скучал по твоим придиркам. Врач меня дико раздражает, но твоя забота всегда была приятна.

– Может быть, это тоже предначертано свыше, – произнесла она. – Я все больше и больше задумываюсь о своем пути в медицине. Я зациклилась на идее стать хирургом точно так же, как и на своей влюбленности в Ривера Уитмора. Просто всегда так было, и все. А теперь мне кажется, что хирургия не самый лучший для меня вариант.