Дети змей, дети волков
Часть 20 из 25 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Слышу.
И не вспомнит Ренэйст, когда она в последний раз видела столь много людей в стенах Великого Чертога. Чудится ей, словно бы и во время прохождения ими испытания ярлов и их людей на этом пороге не столь много было. Люди шумят и галдят, стремятся перекричать друг друга, но замолкают, стоит ей пройти мимо них белой тенью. Расступаются сыны Одина, пропускают наследницу погибшего своего конунга и мужчину, зверем крадущегося следом за ней. Среди собравшихся воинов нет ни одного солнцерожденного, и столь непривычно ей без Радомира! Так долго шли они бок о бок, что теперь невольно пытается отыскать Ренэйст его взглядом, пусть и безуспешно. Он в Доме Солнца, и кажется ей, что куда счастливее он сейчас, чем она. Словно бы мрак сгущается только сильнее с тех пор, как достигли они Чертога Зимы.
Кюна уже здесь, занимает свой трон, и в глазах ее даже через расстояние видит Ренэйст тревогу. Йорунн устала, груз правления давит ей на плечи. Когда супруг ее был жив, подобные вопросы конунг решал исключительно лично, не подпуская к ним жену. Теперь же, оставшись в одиночестве, должна она волочить за собой этот груз, пока не передаст его следующему правителю. И сейчас, на этом собрании, все должно решиться.
Хакон кладет ладонь на лопатки Ренэйст, придерживая нежно, но оберегая возлюбленную от прикосновений других людей. Они останавливаются подле Олафа ярла и его сыновей. Ньял улыбается, глядя ей в глаза, и Ренэйст приветствует его и Ингве кивком головы. Первенец ярла кажется ей напряженным и скованным, словно бы бледным. Ингве не отличается тем же диким нравом, что и Ньял, но все же таким тихим быть на него совсем не похоже.
Да и сам Олаф, что уж там, молчалив необычно. Смотрит он на Ренэйст один лишь раз, а следом за тем словно бы теряет к ней интерес. Ренэйст хмурится, а после смотрит на свою мать, ожидая, что она скажет. Убедившись в том, что все, кто должен был, пришли, Йорунн встает с трона и подходит ближе к постаменту, вновь складывая руки перед собой.
Защищается. Старается казаться царственнее, чем она есть на самом деле.
Позади матери замечает вдруг Ренэйст черноволосую девушку, кажущуюся немногим старше, чем она сама. Быть может, она одной зимы с Витарром, но разница между ними не столь уж велика. Облаченная в черные обноски, испачканная сажей, она Ренэйст совершенно незнакома, но словно из-под толщи воды всплывают слова брата, сказанные во время разговора после ее испытания.
Он сказал, что старуха не единственная вельва.
Молодая вельва держит посох, который видела до этого Ренэйст в руках старухи. Значит, все правда, и теперь ожидают они знамения, которое должно предрешить их судьбы.
Черные глаза вельвы вдруг впиваются в нее, и Ренэйст вздрагивает невольно, силясь выдержать этот взгляд. Та изучает ее, силится заглянуть в самые глубины души. Да ведь и без того ей должно быть все ведомо, разве нет? Белолунная смотрит на нее, глаз не отводит и ждет, что же та сделает. Но вельва молчит, лишь отворачивается и глядит на кюну, начавшую свою речь.
– Вновь могучие своды Великого Чертога приветствуют нас, – говорит она, и дрожь в ее голосе, даже пожелав, нельзя не услышать, – и для того есть свои причины. Вельва, своей мудростью защищающая Чертог Зимы, погибла. Преемница ее пришла, чтобы занять место, положенное ей по праву.
Не говорит она ни о знамении, ни о том, что следует ждать им перемен. Все это предрассудки, и смуту создавать кюна не может. Но есть те, кто воспользоваться спешит произошедшим в своих интересах. Вот и сейчас слышит Ренэйст знакомый голос, от которого кровь закипает в жилах:
– Верно, молодая вельва свое место занять должна. Только вот ее место другой вельве предназначено, – выходит вперед Исгерд ярл, и взгляды собравшихся в Чертоге воинов прикованы к ней лишь одной; слишком большую власть обрела она за время отсутствия истинного правителя. – Да только конунг дать добро может на то, чтобы вельва себе преемницу выбрала.
Гам вновь становится невозможно громким. Исгерд права, лишь конунг в силах решать такой вопрос – или ярл, если дело касается не Чертога Зимы. Однако только вот сейчас среди них нет того, кто имеет право принимать такие решения, а это значит, что до момента, пока они не решатся избрать кого-то своим правителем, вельва не сможет уйти.
Но даже не это важно. Важно то, что для Исгерд это лишь новое оружие, которым воспользуется она, чтобы повернуть происходящее в нужное ей русло. Поморщившись, смотрит Белолунная на нее, хмурится, завидев довольную улыбку, застывшую на чужих устах.
Она упивается этим.
– Все так, – кюна поднимает вверх руки, призывая людей к терпению, и голос ее тонет в этом гаме. – И сегодня должны мы решить этот вопрос раз и навсегда. Никто не выйдет из Великого Чертога до тех пор, пока в едином своем решении не выберем мы того, кто поведет нас за собой. На прошлом собрании пожелали вы, чтобы другой род предложил своего кандидата на трон, поскольку Хакон от него отказался. Кого же вы выбрали?
Хакон отказался от трона потому, что без Ренэйст он ему не нужен. Медведь накрывает ладонями ее плечи, и, показывая, что она рядом, Ренэйст накрывает его руку своей, сжимая трепетно. Если она займет трон отца, то ему придется принять это. Стать тем, кем, возможно, он бы не хотел становиться. Ренэйст и сама не уверена в том, что желает венчать себя царственным венцом, но, коль другого выбора не будет, ни за что не отдаст свой народ кому-то, кто хоть отдаленно на Исгерд ярл будет похож.
Когда вперед выходит Олаф ярл, не удается ей сдержать своего изумления. Люди вокруг них замолкают, а это значит, что правитель Звездного Холма ото всех них говорить будет. Они обсуждали это и пришли к решению, которое поддержало большинство. Все никак не может поверить она в то, что люди эти могут настолько против Виттара быть. Быть может, это страх говорит в них? Ведь знают они его лишь в том ключе, в котором с самого детства о нем говорили.
Братоубийца. Завистник. Позор рода.
Ни одно из этих определений не подходит ему, все они далеки от правды. Если бы только они дали ему шанс, то и сами об этом знали бы. Может, и сама Ренэйст недостаточно хорошо его знает, да только в них течет одна кровь, а это что-то да значит.
– Держав совет, – начинает Олаф, и голос его в повисшей тишине сотрясает колонны, на которых держится свод Великого Чертога, – приняли мы решение, что Ингве Олафсон, наследник Звездного Холма, достоин стать новым конунгом.
Кто-то восклицает радостно, кричит имя Ингве и призывает его держать ответ. Другие смотрят на него с неприязнью, кричат о том, чтобы вернулся он в родные края и никогда больше не появлялся пред ними. Требуют, чтобы Витарр занял место отца и распри прекратились. Сам Ингве бледен, Ренэйст видит, как дрожат его губы, а хватка Хакона на ее плече становится только сильнее. Жестом этим призывает он ее к спокойствию, да только есть ли в этом толк, если сердце вот-вот пробьет грудину и рухнет на пол, под ноги бушующей толпы?
Наконец, собравшись с силами, выходит Ингве вперед. Рыжий, как и младший брат, смотрит он на Ньяла, ища поддержки, и побратим ее кивает, мол, я рядом. Ты не должен ни о чем беспокоиться. Присутствие рядом Ньяла и в нее вселяет уверенность. Подле него стоит Хейд, и все силится она не попасться на глаза Исгерд.
А, быть может, ярлу уже и дела никакого до нее нет.
– Любой был бы горд, – начинает Ингве, – оказаться на моем месте. Быть избранным народом для того, чтобы стать следующим правителем. Но, следуя зову чести, должен принять я иное решение.
Споры прекращаются, никто понять не может, о чем Ингве сейчас говорит. Будучи новым претендентом на трон, должен он выступить против Витарра, чье присутствие незримо ощущается в Великом Чертоге, а вместо этого совсем не о том ведет свою речь. Только Олаф и Ньял изумленными не выглядят, словно и без того все им понятно.
Ингве подходит к ней, встает напротив, и Хакон убирает руки с ее плеч. Смотрит Ренэйст на него, не понимая, что же происходит, а Олафсон все продолжает говорить:
– Требовали вы избрать другого претендента потому, что пропала Ренэйст, а Хакон от трона отказался, не желая без нее его принимать. Но сейчас истинная наследница рода Волка, выбранная самим Ганнаром Покорителем, вновь среди нас. К чему эти распри, если волю конунга исполнить мы можем, позволив его дочери занять место, что принадлежит ей по праву?
Должна ли она была быть готова к тому, что выступит Ингве за то, чтобы вновь в этом сражении Ренэйст принимала участие? После пропажи своей думала она, что никто из северян пойти за ней не пожелает. Кто знает, что творится отныне в ее голове после всего произошедшего? Стоит ли верить ей? Безусловно, сама Ренэйст знает о том, что рассудок ее цел, и сможет она взять ответственность подобную на себя, да только…
Сомнения плодятся в ней подобно гнилым червям, пожирающим до самых костей. Не то что думать, дышать ей не позволяют, и с тревогой смотрит она в глаза Ингве. Тот и сам напуган, для них всех все с ног на голову переворачивается, и нет ничего, кроме страха и сомнения.
Старается он приободрить ее, но этого мало. Это не то, что нужно ей. Ярлы и их воины ликуют, считая, что конец пришел тяжким этим распрям, и чудится, словно победоносное выражение вот-вот исчезнет с лица ярла Трех Сестер, но разве может так просто все быть? Есть те, кто с Ингве не соглашается, кого даже его кандидатура устраивает мало. Они кричат, бьют рукоятями мечей по столу, лезвиями по щитам, и будь крик их раскатом грома, небеса содрогнулись бы от него.
– Для чего нам девчонка, когда у конунга есть сын?!
– Не дадим чужаку править нами!
– Витарр продолжит дело отца!
Его самого, изумленного, безжалостная толпа выталкивает из темного угла, в котором он затаился, и впервые с момента своей пропажи видит Ренэйст брата столь близко. Кудри, выбившись из-под полога капюшона, падают ему на глаза, и сам он сжимается, словно исчезнуть стараясь, да только после выпрямляется и плечи расправляет. Сбросив с головы капюшон своего плаща, взглядом отцовских глаз впивается в лицо сестры он, тревожно стиснув трехпалую руку в кулак.
Смотрит на нее Витарр словно бы с сожалением, борется с тем, что душит его, покоя лишая. Казаться спокойной Ренэйст старается, не подавать вида, что самой ей страшно очень. Тревога рвет изнутри острыми когтями, чудится, что истекает она кровью, еще мгновение – и весь Великий Чертог в ней захлебнется.
Взгляд Витарра неожиданно устремляется к вельве, стоящей на постаменте позади их матери. Та смотрит в ответ, косится на Ренэйст, а после кивает головой медленно и спокойно. От короткого этого жеста Витарр становится бледнее, темные его глаза впиваются в лицо Ренэйст, и видит она, как движется кадык под его кожей, когда тяжело сглатывает он слюну, собравшуюся внутри рта.
– Я, – громко и твердо говорит он, но голос его все же подрагивает слегка от волнения, – и без того слишком долго отдавал другим то, что мое по праву. И сейчас отступать я не намерен.
Великий Чертог вновь наполняется криками, подбадривающими или, наоборот, полными ненависти. Люди кричат их имена, изрыгают проклятья, но все это остается где-то далеко. Ренэйст видит лишь глаза, полные страха, плотно сжатые губы и пот, проступивший на лбу, отчего темные кудри волос прилипают к влажной коже. Столь взволнован он, столь напуган…
Совсем как тогда, на треснувшей поверхности озера.
С такой силой качает Ренэйст головой, что пряди волос, вновь увенчанные разномастными бусинами, бьют ее по лицу. Руки дрожат, и, дабы скрыть эту слабость, сжимает она их в кулаки. Ей нужно что-то сказать. Повернуть русло реки в противоположную сторону, предотвратить грядущее. Она не знает еще, что именно с ними будет, но предчувствие беды не отпускает.
Этот вкус она запомнила особенно хорошо.
Выйдя вперед, встает Ренэйст перед рассерженной толпой и, вглядываясь в лицо каждого, восклицает гневно:
– Что за безумие вижу я в стенах родного дома? Во что превратились вы? Не люди, не сыны Одина, а самые настоящие звери стоят предо мной! В наших ли нравах предаваться слабости? Не мы ли вершим суд, основанный на справедливости? Воинская честь для нас превыше всего, имя рода готовы омыть собственной кровью, и нам ли обгладывать друг другу кости, как голодным псам?!
Слова последние Ренэйст едва ли не кричит и дышит тяжело, словно загнанная лошадь. Лицо ее, все еще румяное от загара, раскраснелось еще больше, пряди коротких белых волос липнут к губам и щекам. Зло проводит она ладонью по своему лицу, отбрасывая мешающие волосы в сторону, и впивается взглядом в брата, стоящего подле нее:
– Наш отец выбрал меня своей наследницей потому, что суждения его о тебе были неправильными, – Ренэйст делает шаг, подходя ближе. – Но это не значит, что я не готова взять на себя ответственность за наш народ. Никто из нас не хочет отступать, и потому вижу я лишь один выход.
Лицо Витарра становится суровым, в его глазах появляется металлический блеск; он готов услышать, что меньшая сестра вызывает его на бой. Только вместо этого она кладет руку на его плечо, макушкой до этого самого плеча ему достающая, тонкая и совсем еще юная.
– Среди нашего народа часто бывало такое, что двое конунгов правили. Братья делили трон между собой, избегая междоусобицы. Чем же мы хуже, Витарр? Мы от одного чрева, одной крови. Наш союз сплотит народ, и сумеем мы избежать лишнего кровопролития.
Столь тихо в Великом Чертоге становится, или же это они шума вокруг себя не слышат? Смотрит Витарр в голубые глаза сестры, на ее белые ресницы, и все понять не может, что же она сейчас сказала. Рука ее на его плече неподъемным грузом кажется, раскаленным куском металла, прожигающим плоть до самых костей. Столько в ней силы, столько упрямства! Может он лишь кивнуть, соглашаясь с ней.
В самом деле, так было бы легче для всех. Делить власть между собой, в границах единого рода, для северян не впервой. Распри, возникшие на фоне выбора наследника, вполне легко можно пресечь, если обе стороны согласятся с подобным исходом.
Не того Витарр желал, это верно. Но, коль позволит это унять звериную жестокость, царствующую в их землях, то не может он не согласиться.
– Нет исхода лучше, чем этот, – подхватывает Ове, силясь вразумить упрямцев, что не согласны с этим решением. – Довольно. И без того крови пролито достаточно, неужто не устали вы от смертей, лишенных чести?
В этот миг кажется Ренэйст, что все кончено. Что все предрешено, и ничто больше им не угрожает. Раз уж Витарр с ней согласен, могут ли люди пойти против их решения? Плечи ее расслабляются, и Белолунная позволяет себе легкую улыбку. Все смотрит она в глаза брата и словно бы говорит этим взглядом, что все хорошо:
«Все хорошо. Это закончится раз и навсегда».
Но в мире под Луной не может все быть столь просто. Тьма и холод глубоко корни пустили в людские души, сделали их грубыми и жестокими. И потому, вместо того чтобы принять необходимость подобного решения, проявить толику благоразумия, бо́льшая часть собравшихся в Великом Чертоге людей вспыхивает гневной бранью.
Они все кричат, кричат и кричат так громко, что не удается и слов различить из всего сказанного. Сильнее хватается Ренэйст за плечо брата, выдыхает хрипло, не понимая, как мог народ их повернуться против них. И не стремятся словно бы они к миру, преследуя лишь одну цель – посеять новую жестокость в своих рядах, причинить как можно больше боли.
Видит она, как Ньял и Хакон силятся усмирить людей, как Ове взывает к их рассудку, только бесполезно все это. Хейд, стоящая подле Олафа ярла, напряженно вглядывается куда-то за спину Ренэйст, вынуждая ее обернуться.
Исгерд ярл торжествует. Она упивается моментом собственной власти, ей и говорить ничего не приходится, ведь люди делают все вместо нее. Несколько брошенных ловко горстей ядовитых ягод – и все так, как ей нужно. От мысли о том, как счастлива она от их горя, внутри Белой Волчицы трескается лед, и гнев жидким огнем разливается по ее венам.
Она не простит. Никогда не простит.
– Что нам два конунга?!
– Не дадим женщине править нами!
– Братоубийца не получит трон!
Уже неважно им, кто именно из них станет конунгом, ведь желания их сводятся к одному. Ни один из предложенных выборов не покажется им достойным, потому что ими все уже предрешено. Даже если один из детей конунга добровольно откажется от отцовского наследства, провозгласит другого повелителем, они найдут причину своего недовольства в другом.
Если Ренэйст займет трон, они будут требовать вернуть его Витарру.
Если Витарр – требовать Ренэйст.
И потому, предвкушая свою победу, оборачивается Исгерд на Йорунн, дрожащую на постаменте, пребывающую в ужасе от происходящего, и провозглашает громогласно:
– Лишь одним способом решить можно этот спор, и никак иначе! Из рода Волка лишь один претендент остаться должен, тот, кто будет достоин вести нас за собой. Не противься, кюна, и прими необходимость этого решения.
Да как может она предлагать матери добровольно стравить собственных детей?! Потеряв первенца, долгие годы не могла смириться кюна со смертью Хэльварда, да и до сих пор принять ее не может. Что уж говорить о том, что, похоронив было дочь, она лишь недавно обрела Ренэйст вновь? Йорунн не скрывает слез своих, ладонью прикрывая дрожащие губы, и сердце Белолунной полнится сожалением. Делает она шаг в сторону постамента, желает подняться на него и утешить мать, когда ощущает крепкую хватку брата на своей руке.
Витарр сжимает запястье с такой силой, словно бы хочет сломать ей кости. Хмурится, смотрит сурово и дико и говорит, не сводя взгляда с лица Ренэйст:
– Да будет так.
Звучания его голоса, спокойного и решительного, достаточно для того, чтобы Великий Чертог погрузился в тишину. Исгерд тянет губы в улыбке, понимая, что она победила. Хватка Витарра становится лишь сильнее, Ренэйст морщится, но не вырывается. Смотрит она в карие его глаза, смотрит и ждет его слова, пусть и понимает, что кроется за этим взглядом.
Но до конца не хочет верить в это.
Закрыв глаза, вельва склоняет голову.
И не вспомнит Ренэйст, когда она в последний раз видела столь много людей в стенах Великого Чертога. Чудится ей, словно бы и во время прохождения ими испытания ярлов и их людей на этом пороге не столь много было. Люди шумят и галдят, стремятся перекричать друг друга, но замолкают, стоит ей пройти мимо них белой тенью. Расступаются сыны Одина, пропускают наследницу погибшего своего конунга и мужчину, зверем крадущегося следом за ней. Среди собравшихся воинов нет ни одного солнцерожденного, и столь непривычно ей без Радомира! Так долго шли они бок о бок, что теперь невольно пытается отыскать Ренэйст его взглядом, пусть и безуспешно. Он в Доме Солнца, и кажется ей, что куда счастливее он сейчас, чем она. Словно бы мрак сгущается только сильнее с тех пор, как достигли они Чертога Зимы.
Кюна уже здесь, занимает свой трон, и в глазах ее даже через расстояние видит Ренэйст тревогу. Йорунн устала, груз правления давит ей на плечи. Когда супруг ее был жив, подобные вопросы конунг решал исключительно лично, не подпуская к ним жену. Теперь же, оставшись в одиночестве, должна она волочить за собой этот груз, пока не передаст его следующему правителю. И сейчас, на этом собрании, все должно решиться.
Хакон кладет ладонь на лопатки Ренэйст, придерживая нежно, но оберегая возлюбленную от прикосновений других людей. Они останавливаются подле Олафа ярла и его сыновей. Ньял улыбается, глядя ей в глаза, и Ренэйст приветствует его и Ингве кивком головы. Первенец ярла кажется ей напряженным и скованным, словно бы бледным. Ингве не отличается тем же диким нравом, что и Ньял, но все же таким тихим быть на него совсем не похоже.
Да и сам Олаф, что уж там, молчалив необычно. Смотрит он на Ренэйст один лишь раз, а следом за тем словно бы теряет к ней интерес. Ренэйст хмурится, а после смотрит на свою мать, ожидая, что она скажет. Убедившись в том, что все, кто должен был, пришли, Йорунн встает с трона и подходит ближе к постаменту, вновь складывая руки перед собой.
Защищается. Старается казаться царственнее, чем она есть на самом деле.
Позади матери замечает вдруг Ренэйст черноволосую девушку, кажущуюся немногим старше, чем она сама. Быть может, она одной зимы с Витарром, но разница между ними не столь уж велика. Облаченная в черные обноски, испачканная сажей, она Ренэйст совершенно незнакома, но словно из-под толщи воды всплывают слова брата, сказанные во время разговора после ее испытания.
Он сказал, что старуха не единственная вельва.
Молодая вельва держит посох, который видела до этого Ренэйст в руках старухи. Значит, все правда, и теперь ожидают они знамения, которое должно предрешить их судьбы.
Черные глаза вельвы вдруг впиваются в нее, и Ренэйст вздрагивает невольно, силясь выдержать этот взгляд. Та изучает ее, силится заглянуть в самые глубины души. Да ведь и без того ей должно быть все ведомо, разве нет? Белолунная смотрит на нее, глаз не отводит и ждет, что же та сделает. Но вельва молчит, лишь отворачивается и глядит на кюну, начавшую свою речь.
– Вновь могучие своды Великого Чертога приветствуют нас, – говорит она, и дрожь в ее голосе, даже пожелав, нельзя не услышать, – и для того есть свои причины. Вельва, своей мудростью защищающая Чертог Зимы, погибла. Преемница ее пришла, чтобы занять место, положенное ей по праву.
Не говорит она ни о знамении, ни о том, что следует ждать им перемен. Все это предрассудки, и смуту создавать кюна не может. Но есть те, кто воспользоваться спешит произошедшим в своих интересах. Вот и сейчас слышит Ренэйст знакомый голос, от которого кровь закипает в жилах:
– Верно, молодая вельва свое место занять должна. Только вот ее место другой вельве предназначено, – выходит вперед Исгерд ярл, и взгляды собравшихся в Чертоге воинов прикованы к ней лишь одной; слишком большую власть обрела она за время отсутствия истинного правителя. – Да только конунг дать добро может на то, чтобы вельва себе преемницу выбрала.
Гам вновь становится невозможно громким. Исгерд права, лишь конунг в силах решать такой вопрос – или ярл, если дело касается не Чертога Зимы. Однако только вот сейчас среди них нет того, кто имеет право принимать такие решения, а это значит, что до момента, пока они не решатся избрать кого-то своим правителем, вельва не сможет уйти.
Но даже не это важно. Важно то, что для Исгерд это лишь новое оружие, которым воспользуется она, чтобы повернуть происходящее в нужное ей русло. Поморщившись, смотрит Белолунная на нее, хмурится, завидев довольную улыбку, застывшую на чужих устах.
Она упивается этим.
– Все так, – кюна поднимает вверх руки, призывая людей к терпению, и голос ее тонет в этом гаме. – И сегодня должны мы решить этот вопрос раз и навсегда. Никто не выйдет из Великого Чертога до тех пор, пока в едином своем решении не выберем мы того, кто поведет нас за собой. На прошлом собрании пожелали вы, чтобы другой род предложил своего кандидата на трон, поскольку Хакон от него отказался. Кого же вы выбрали?
Хакон отказался от трона потому, что без Ренэйст он ему не нужен. Медведь накрывает ладонями ее плечи, и, показывая, что она рядом, Ренэйст накрывает его руку своей, сжимая трепетно. Если она займет трон отца, то ему придется принять это. Стать тем, кем, возможно, он бы не хотел становиться. Ренэйст и сама не уверена в том, что желает венчать себя царственным венцом, но, коль другого выбора не будет, ни за что не отдаст свой народ кому-то, кто хоть отдаленно на Исгерд ярл будет похож.
Когда вперед выходит Олаф ярл, не удается ей сдержать своего изумления. Люди вокруг них замолкают, а это значит, что правитель Звездного Холма ото всех них говорить будет. Они обсуждали это и пришли к решению, которое поддержало большинство. Все никак не может поверить она в то, что люди эти могут настолько против Виттара быть. Быть может, это страх говорит в них? Ведь знают они его лишь в том ключе, в котором с самого детства о нем говорили.
Братоубийца. Завистник. Позор рода.
Ни одно из этих определений не подходит ему, все они далеки от правды. Если бы только они дали ему шанс, то и сами об этом знали бы. Может, и сама Ренэйст недостаточно хорошо его знает, да только в них течет одна кровь, а это что-то да значит.
– Держав совет, – начинает Олаф, и голос его в повисшей тишине сотрясает колонны, на которых держится свод Великого Чертога, – приняли мы решение, что Ингве Олафсон, наследник Звездного Холма, достоин стать новым конунгом.
Кто-то восклицает радостно, кричит имя Ингве и призывает его держать ответ. Другие смотрят на него с неприязнью, кричат о том, чтобы вернулся он в родные края и никогда больше не появлялся пред ними. Требуют, чтобы Витарр занял место отца и распри прекратились. Сам Ингве бледен, Ренэйст видит, как дрожат его губы, а хватка Хакона на ее плече становится только сильнее. Жестом этим призывает он ее к спокойствию, да только есть ли в этом толк, если сердце вот-вот пробьет грудину и рухнет на пол, под ноги бушующей толпы?
Наконец, собравшись с силами, выходит Ингве вперед. Рыжий, как и младший брат, смотрит он на Ньяла, ища поддержки, и побратим ее кивает, мол, я рядом. Ты не должен ни о чем беспокоиться. Присутствие рядом Ньяла и в нее вселяет уверенность. Подле него стоит Хейд, и все силится она не попасться на глаза Исгерд.
А, быть может, ярлу уже и дела никакого до нее нет.
– Любой был бы горд, – начинает Ингве, – оказаться на моем месте. Быть избранным народом для того, чтобы стать следующим правителем. Но, следуя зову чести, должен принять я иное решение.
Споры прекращаются, никто понять не может, о чем Ингве сейчас говорит. Будучи новым претендентом на трон, должен он выступить против Витарра, чье присутствие незримо ощущается в Великом Чертоге, а вместо этого совсем не о том ведет свою речь. Только Олаф и Ньял изумленными не выглядят, словно и без того все им понятно.
Ингве подходит к ней, встает напротив, и Хакон убирает руки с ее плеч. Смотрит Ренэйст на него, не понимая, что же происходит, а Олафсон все продолжает говорить:
– Требовали вы избрать другого претендента потому, что пропала Ренэйст, а Хакон от трона отказался, не желая без нее его принимать. Но сейчас истинная наследница рода Волка, выбранная самим Ганнаром Покорителем, вновь среди нас. К чему эти распри, если волю конунга исполнить мы можем, позволив его дочери занять место, что принадлежит ей по праву?
Должна ли она была быть готова к тому, что выступит Ингве за то, чтобы вновь в этом сражении Ренэйст принимала участие? После пропажи своей думала она, что никто из северян пойти за ней не пожелает. Кто знает, что творится отныне в ее голове после всего произошедшего? Стоит ли верить ей? Безусловно, сама Ренэйст знает о том, что рассудок ее цел, и сможет она взять ответственность подобную на себя, да только…
Сомнения плодятся в ней подобно гнилым червям, пожирающим до самых костей. Не то что думать, дышать ей не позволяют, и с тревогой смотрит она в глаза Ингве. Тот и сам напуган, для них всех все с ног на голову переворачивается, и нет ничего, кроме страха и сомнения.
Старается он приободрить ее, но этого мало. Это не то, что нужно ей. Ярлы и их воины ликуют, считая, что конец пришел тяжким этим распрям, и чудится, словно победоносное выражение вот-вот исчезнет с лица ярла Трех Сестер, но разве может так просто все быть? Есть те, кто с Ингве не соглашается, кого даже его кандидатура устраивает мало. Они кричат, бьют рукоятями мечей по столу, лезвиями по щитам, и будь крик их раскатом грома, небеса содрогнулись бы от него.
– Для чего нам девчонка, когда у конунга есть сын?!
– Не дадим чужаку править нами!
– Витарр продолжит дело отца!
Его самого, изумленного, безжалостная толпа выталкивает из темного угла, в котором он затаился, и впервые с момента своей пропажи видит Ренэйст брата столь близко. Кудри, выбившись из-под полога капюшона, падают ему на глаза, и сам он сжимается, словно исчезнуть стараясь, да только после выпрямляется и плечи расправляет. Сбросив с головы капюшон своего плаща, взглядом отцовских глаз впивается в лицо сестры он, тревожно стиснув трехпалую руку в кулак.
Смотрит на нее Витарр словно бы с сожалением, борется с тем, что душит его, покоя лишая. Казаться спокойной Ренэйст старается, не подавать вида, что самой ей страшно очень. Тревога рвет изнутри острыми когтями, чудится, что истекает она кровью, еще мгновение – и весь Великий Чертог в ней захлебнется.
Взгляд Витарра неожиданно устремляется к вельве, стоящей на постаменте позади их матери. Та смотрит в ответ, косится на Ренэйст, а после кивает головой медленно и спокойно. От короткого этого жеста Витарр становится бледнее, темные его глаза впиваются в лицо Ренэйст, и видит она, как движется кадык под его кожей, когда тяжело сглатывает он слюну, собравшуюся внутри рта.
– Я, – громко и твердо говорит он, но голос его все же подрагивает слегка от волнения, – и без того слишком долго отдавал другим то, что мое по праву. И сейчас отступать я не намерен.
Великий Чертог вновь наполняется криками, подбадривающими или, наоборот, полными ненависти. Люди кричат их имена, изрыгают проклятья, но все это остается где-то далеко. Ренэйст видит лишь глаза, полные страха, плотно сжатые губы и пот, проступивший на лбу, отчего темные кудри волос прилипают к влажной коже. Столь взволнован он, столь напуган…
Совсем как тогда, на треснувшей поверхности озера.
С такой силой качает Ренэйст головой, что пряди волос, вновь увенчанные разномастными бусинами, бьют ее по лицу. Руки дрожат, и, дабы скрыть эту слабость, сжимает она их в кулаки. Ей нужно что-то сказать. Повернуть русло реки в противоположную сторону, предотвратить грядущее. Она не знает еще, что именно с ними будет, но предчувствие беды не отпускает.
Этот вкус она запомнила особенно хорошо.
Выйдя вперед, встает Ренэйст перед рассерженной толпой и, вглядываясь в лицо каждого, восклицает гневно:
– Что за безумие вижу я в стенах родного дома? Во что превратились вы? Не люди, не сыны Одина, а самые настоящие звери стоят предо мной! В наших ли нравах предаваться слабости? Не мы ли вершим суд, основанный на справедливости? Воинская честь для нас превыше всего, имя рода готовы омыть собственной кровью, и нам ли обгладывать друг другу кости, как голодным псам?!
Слова последние Ренэйст едва ли не кричит и дышит тяжело, словно загнанная лошадь. Лицо ее, все еще румяное от загара, раскраснелось еще больше, пряди коротких белых волос липнут к губам и щекам. Зло проводит она ладонью по своему лицу, отбрасывая мешающие волосы в сторону, и впивается взглядом в брата, стоящего подле нее:
– Наш отец выбрал меня своей наследницей потому, что суждения его о тебе были неправильными, – Ренэйст делает шаг, подходя ближе. – Но это не значит, что я не готова взять на себя ответственность за наш народ. Никто из нас не хочет отступать, и потому вижу я лишь один выход.
Лицо Витарра становится суровым, в его глазах появляется металлический блеск; он готов услышать, что меньшая сестра вызывает его на бой. Только вместо этого она кладет руку на его плечо, макушкой до этого самого плеча ему достающая, тонкая и совсем еще юная.
– Среди нашего народа часто бывало такое, что двое конунгов правили. Братья делили трон между собой, избегая междоусобицы. Чем же мы хуже, Витарр? Мы от одного чрева, одной крови. Наш союз сплотит народ, и сумеем мы избежать лишнего кровопролития.
Столь тихо в Великом Чертоге становится, или же это они шума вокруг себя не слышат? Смотрит Витарр в голубые глаза сестры, на ее белые ресницы, и все понять не может, что же она сейчас сказала. Рука ее на его плече неподъемным грузом кажется, раскаленным куском металла, прожигающим плоть до самых костей. Столько в ней силы, столько упрямства! Может он лишь кивнуть, соглашаясь с ней.
В самом деле, так было бы легче для всех. Делить власть между собой, в границах единого рода, для северян не впервой. Распри, возникшие на фоне выбора наследника, вполне легко можно пресечь, если обе стороны согласятся с подобным исходом.
Не того Витарр желал, это верно. Но, коль позволит это унять звериную жестокость, царствующую в их землях, то не может он не согласиться.
– Нет исхода лучше, чем этот, – подхватывает Ове, силясь вразумить упрямцев, что не согласны с этим решением. – Довольно. И без того крови пролито достаточно, неужто не устали вы от смертей, лишенных чести?
В этот миг кажется Ренэйст, что все кончено. Что все предрешено, и ничто больше им не угрожает. Раз уж Витарр с ней согласен, могут ли люди пойти против их решения? Плечи ее расслабляются, и Белолунная позволяет себе легкую улыбку. Все смотрит она в глаза брата и словно бы говорит этим взглядом, что все хорошо:
«Все хорошо. Это закончится раз и навсегда».
Но в мире под Луной не может все быть столь просто. Тьма и холод глубоко корни пустили в людские души, сделали их грубыми и жестокими. И потому, вместо того чтобы принять необходимость подобного решения, проявить толику благоразумия, бо́льшая часть собравшихся в Великом Чертоге людей вспыхивает гневной бранью.
Они все кричат, кричат и кричат так громко, что не удается и слов различить из всего сказанного. Сильнее хватается Ренэйст за плечо брата, выдыхает хрипло, не понимая, как мог народ их повернуться против них. И не стремятся словно бы они к миру, преследуя лишь одну цель – посеять новую жестокость в своих рядах, причинить как можно больше боли.
Видит она, как Ньял и Хакон силятся усмирить людей, как Ове взывает к их рассудку, только бесполезно все это. Хейд, стоящая подле Олафа ярла, напряженно вглядывается куда-то за спину Ренэйст, вынуждая ее обернуться.
Исгерд ярл торжествует. Она упивается моментом собственной власти, ей и говорить ничего не приходится, ведь люди делают все вместо нее. Несколько брошенных ловко горстей ядовитых ягод – и все так, как ей нужно. От мысли о том, как счастлива она от их горя, внутри Белой Волчицы трескается лед, и гнев жидким огнем разливается по ее венам.
Она не простит. Никогда не простит.
– Что нам два конунга?!
– Не дадим женщине править нами!
– Братоубийца не получит трон!
Уже неважно им, кто именно из них станет конунгом, ведь желания их сводятся к одному. Ни один из предложенных выборов не покажется им достойным, потому что ими все уже предрешено. Даже если один из детей конунга добровольно откажется от отцовского наследства, провозгласит другого повелителем, они найдут причину своего недовольства в другом.
Если Ренэйст займет трон, они будут требовать вернуть его Витарру.
Если Витарр – требовать Ренэйст.
И потому, предвкушая свою победу, оборачивается Исгерд на Йорунн, дрожащую на постаменте, пребывающую в ужасе от происходящего, и провозглашает громогласно:
– Лишь одним способом решить можно этот спор, и никак иначе! Из рода Волка лишь один претендент остаться должен, тот, кто будет достоин вести нас за собой. Не противься, кюна, и прими необходимость этого решения.
Да как может она предлагать матери добровольно стравить собственных детей?! Потеряв первенца, долгие годы не могла смириться кюна со смертью Хэльварда, да и до сих пор принять ее не может. Что уж говорить о том, что, похоронив было дочь, она лишь недавно обрела Ренэйст вновь? Йорунн не скрывает слез своих, ладонью прикрывая дрожащие губы, и сердце Белолунной полнится сожалением. Делает она шаг в сторону постамента, желает подняться на него и утешить мать, когда ощущает крепкую хватку брата на своей руке.
Витарр сжимает запястье с такой силой, словно бы хочет сломать ей кости. Хмурится, смотрит сурово и дико и говорит, не сводя взгляда с лица Ренэйст:
– Да будет так.
Звучания его голоса, спокойного и решительного, достаточно для того, чтобы Великий Чертог погрузился в тишину. Исгерд тянет губы в улыбке, понимая, что она победила. Хватка Витарра становится лишь сильнее, Ренэйст морщится, но не вырывается. Смотрит она в карие его глаза, смотрит и ждет его слова, пусть и понимает, что кроется за этим взглядом.
Но до конца не хочет верить в это.
Закрыв глаза, вельва склоняет голову.