Дети прилива

~


Следующее утро и добрую часть дня Элли провела, кружа по улицам, и под конец у неё заболели ноги. Город неестественно затих. Не слышно было весёлых препирательств у рыночных прилавков, да и детей на улицах было меньше чем обычно. Те, что попались ей на глаза, прятались в дверных проёмах, без особого задора играя в кости. Единственные счастливые лица, которые она видела за весь день, принадлежали Фрай и Ибнету, они помахали ей с крыши судебни, рады-радёшеньки, что их привлекли к общему делу, пусть и не представляли, к какому.

Бродя по улицам, Элли разглядывала здания, выискивая взглядом заколоченные окна и серебряные замки на дверях. Наконец на Эрскин она прошла мимо большой группы мужчин, стоявших перед высоким и вроде как пустующим зданием, запертым на тяжёлый серебряный замок. Они были сердиты, взбудоражены и, кажется, успели приложиться к выпивке. Задрав головы, они выкрикивали разное в сторону здания.

– Враг уничтожил весь мой прожиток! – кричал рыбак с перебинтованной рукой и опалённой бородой.

– Делайте же свою работу, дурачьё!

– Почему вы до сих пор его не поймали?

Они вопили, пока лица у них не сделались свекольно-красными. Тогда серебряный замок громыхнул и двери распахнулись. Пять инквизиторов вышли на порог, и мужиков размело на все четыре стороны. Один споткнулся, упал и был затащен внутрь здания.

С бешено колотящимся сердцем Элли выудила из кармана карту Города и поставила крестик на улице Эрскин.

Она хотела провести в поисках весь день, но ей пришлось несколько раз возвращаться в мастерскую, чтобы впустить матросов Кастиона. После пожара на Устричном готовище дюжины устрицеловок были подняты из моря с искорёженными и почерневшими панцирями и погнутыми крабьими ногами. Их сносили в мастерскую, и та стала напоминать поле боя, усеянное телами механических созданий.

– Бедненькие, – сказала Анна, потянув руку и пошевелив одну из лапок устрицеловки. Кончик отломился прямо у неё в руках, и она, вздрогнув, виновато похлопала машину.

Солнце село, и все трое собрались в мастерской. Совместными усилиями Элли, Анны и сирот было найдено восемь фортов Инквизиции, рассеянных по всему Городу. Всё это были непримечательные здания на тихих улочках. Один был на рынках Спасения, другой недалеко от самой Сиротской улицы. Ещё один укрылся среди особняков Гильдии торговцев, а четвёртый прямо в приморье, неподалёку от Кроличьих нор.

Сиф разложил карту Города и поэтажные планы зданий, которые Элли извлекла из библиотеки. В углу примостилась масляная лампа, заливая карты оранжевым светом.

Сиф взял один из поэтажных планов.

– Как они вообще попали в твои руки?

– От мамы, – ответила Элли. – Она хотела полностью перестроить канализационную систему. Для неё были нарисованы планы практически всех зданий в Городе.

Они всматривались в чертежи фортов. Элли надеялась, что сразу станет очевидно, в котором из зданий могут храниться конфискованные дневники, но планы не дали ни малейшей зацепки. Все восемь зданий были внушительных размеров, с толстыми стенами и узкими коридорами.

– Так, – сказала Анна, – у нас остаётся сегодняшняя и завтрашняя ночь до прихода Харграта, так что нам нужно просто вломиться в четыре форта за ночь.

– Анна, вероятность того, что нас поймают при попытке вломиться в одно из этих зданий, и то слишком велика, – отозвалась Элли.

Сиф принялся возиться с одной из сломанных устрицеловок.

– А что, если мы проследим за ними сегодня, чтобы попытаться понять, которое чаще других используется?

– Мы не сможем следить сразу за восемью, – сказала Анна. – Находиться на улице после отбоя для сирот слишком опасно.

Элли бессильно откинулась назад.

– Я не думала, что их окажется так много. Мы не можем обыскать их все – просто не хватит времени.

Сиф неудачно повернул устрицеловку и едва не выронил её из рук.

– Пожалуйста, не ломай их ещё сильнее, – взмолилась Элли.

Сиф поморщился.

– Извини. – Он присмотрелся к машине. – А с этой что не так? Она даже не выглядит обгоревшей.

Элли потянулась за устрицеловкой. Действительно, на её медном корпусе была лишь одна подпалина. Она покрутила ручку в спине машины, но та так и не заработала. Она прикусила губу и легонько потрясла устрицеловку. Внутри тихонько задребезжало.

– Элли, что нам делать? – спросил Сиф.

– Я думаю, думаю, – откликнулась она.

Она взяла отвёртку и поддела панель на брюхе устрицеловки. Немного потыкав, она нащупала что-то, застрявшее между шестерёнками. Она выхватила из кармана длинные щипчики и сунула внутрь. В следующее мгновение она извлекла красивую серебристую жемчужину.

– Вы знаете, что такое жемчужина? – спросила она, подняв сияющий шарик так, чтобы Анне и Сифу было лучше видно. – Устрица таким образом защищает саму себя. Если внутрь раковины попадает крошечный паразит, моллюск обволакивает его слоями этого переливчатого вещества, чтобы тот не мог ему навредить. Потрясающе, правда? Он берёт что-то ужасное и опасное и превращает это в нечто прекрасное.

Она поднесла жемчужину к лампе, медленно вращая её на свету. Она напоминала миниатюрную луну.

– Вот бы и мне так управиться с Врагом, – вздохнула она.

Она посмотрела на Сифа, который неуверенно улыбнулся ей, а затем снова перевела взгляд на жемчужину. Удивительно, какая таинственная вещь – жемчужина, сокрытая внутри раковины устрицы. Глядя снаружи, ни за что не скажешь, что внутри таится что-то настолько прекрасное.


Смутная идея вилась в глубине сознания. Элли снова посмотрела на Сифа, пытаясь ухватить эту идею в кружении других мыслей. Но когда она уже почти поймала её за хвост, кто-то настойчиво заколотил в дверь.

– Элли? – донёсся с улицы голос. – Элли, это я.

– Кастион, – прошептала Элли.

Сиф метнулся в подвал, а Анна поспешно собрала карты и поэтажные планы и спрятала дневник Хестермейера. Элли отворила дверь, и Кастион прохромал внутрь с тёмной улицы, держа в руках тяжёлый брезентовый мешок. Его обычно великолепный красный бархатный плащ уныло пожух, словно он вымок под дождём и так и не был как следует просушен. Когда он ступил в светлый круг от лампы, Элли разглядела его лицо. Он казался постаревшим, таким она ещё никогда его не видела, и она была готова поклясться, что в бороде у него прибавилось седины, а под глазами – морщин.

– Прости мне мой поздний визит, – сказал он. – О, приветствую, Анна, – прибавил он, отвесив девочке небольшой поклон.

– Сэр, у вас всё в порядке? – спросила Элли.

– О нет, я ничего пить не буду, спасибо, – рассеянно отвечал Кастион, оглядывая мастерскую. – Я думаю, это последние, – сказал он, передавая мешок с закопчёнными машинами для ловли устриц.

– Спасибо, – сказала Элли.

Своей тростью из бивня нарвала Кастион подцепил табурет из-под одного из верстаков и со вздохом сел.

Элли обменялась с Анной обеспокоенным взглядом.

– Что-то случилось, сэр? У вас всё хорошо?

Кастион скривился, поправляя свою механическую ногу.

– Знаешь, я не уверен. Было время, когда я пришёл бы за советом к твоей матери. Теперь… Городу недостаёт мудрых людей, с которыми можно было бы посоветоваться.

– Ох. – Элли даже затрепетала от удивления. Неужели Кастион ищет её совета? Она не могла сказать, приходилось ли ей прежде давать совет взрослому. Она поглядела на Анну и многозначительно дёрнула головой в направлении двери. Анна непокорно нахмурилась.

– Ты же вроде сегодня на чистке картофеля? – громко провозгласила Элли, и Анна с кислым лицом поплелась из мастерской.

В воздухе повисло неловкое молчание. Элли чувствовала себя нескладно и не знала, куда девать руки.

– Я не могу стереть это из памяти, – проговорил он. – Стоит мне закрыть глаза, как я представляю себе это разрушение… – Его веки дрогнули, и в это мгновение он выглядел почти испуганным.

Элли нахмурилась. Лорд Кастион не боялся ничего. Ходили слухи, что однажды он прыгнул на охваченный пламенем корабль, чтобы спасти своих матросов, – тогда загорелась целая бочка ворвани; рассказывали, что он прошёл больше штормов, чем любой из властителей китов, и не отступил ни перед одним из морских чудовищ. Она видела его таким напуганным один-единственный раз – когда спросила, доводилось ли ему видеть Врага. Она вспомнила тогдашнее отчуждённое и мучительное выражение его глаз, как у ребёнка, вспоминающего свой кошмарный сон. Сейчас у него был тот же взгляд.

– Вы видели оного, – сказала Элли. – Вы видели Врага в тот день, когда умер Хестермейер.

Кастион кивнул.

Но Враг был уничтожен на вершине Часовой башни Ангелуса в тот день, когда Харграт потерял свою руку. И Кастион мог видеть оного только в том случае, если сам он тоже был там. А это значит…

– Сэр, – спросила Элли. – Вы прежде были инквизитором?

Кастион молчал так долго, что Элли поняла, что права. Сердце её стучало так громко, что она слышала, как гулкие удары отдаются в ушах.

– Так вот как вы на самом деле потеряли ногу… Враг отнял её.

Он испустил тяжёлый вздох.

– Ты дочь своей матери, – промолвил он. – Да, так я её и потерял – в тот самый день, когда Харграт потерял руку. Я вступил в Инквизицию годом ранее. Я патрулировал с Киллианом – извини, с Харгратом – и пятью другими, когда увидел Клода Хестермейера, стоявшего на башне и смотревшего на нас. Харграт бежал первым. Он даже улыбался. Мы были так молоды; мы считали, что нам предстоит стать героями. Я мчался за ним следом. Я хотел достичь Клода первым.

– Почему?

– Я плохо соображал. Я просто хотел помочь.

– Вы с Хестермейером были друзьями? – спросила Элли.

Кастион наградил её кривой улыбкой.

– Хорошими друзьями. Мы вместе учились в университете, если ты сможешь только вообразить меня в библиотеке, – прибавил он и издал натужный короткий смешок. – Но я мечтал разить чудовищ и потому вступил в Инквизицию.

– Какой он был, Хестермейер?

– Исключительной доброты человек. Наши пути разошлись после того, как я оставил университет, а особенно после того, как умер Питер Ламбет. Когда я узнал о том, что Клод – Сосуд, я думал… – Он постучал тростью по половицам. – Я думал, что каким-то образом смогу спасти его. Я даже отыскал его однажды, за несколько дней до того, как он умер, он тогда прятался в канализации. Я умолял его сдаться, пока не поздно. Но он не послушал. А в следующий раз я увидел его уже на Часовой башне, и было уже слишком поздно. Я взбежал вверх по лестнице. Я увидел Харграта распополамленным, всех прочих моих друзей мёртвыми. А Клод Хестермейер, ну, его уже не было, был только Враг. Мы сражались. Я победил. Я не знаю как. Когда я пришёл в себя, я был на столе хирурга, ноги у меня уже не было. Я знал, что не желаю никакого касательства иметь ко Врагу – и даже говорить об оном. Так что я сказал Верховному Инквизитору, что это Харграт убил оного. Он так хотел стать святым, это показалось правильным.

Долгое время Кастион молчал.

– Я надеюсь, ты никогда не увидишь оного, – молвил он наконец, и голос его был едва громче шёпота. – Надеюсь, ты никогда не увидишь этого.

– Сэр, а почему вы думали, что сможете спасти Хестермейера?

Кастион скривился.

– Потому что должен был. Я чувствовал свою вину, потому что не сообразил вовремя, как ему плохо. Я думал, может, если он меня увидит, в нём пробудится память о том добром человеке, которым он был, прежде чем в нём воплотилось зло. Надеялся, что, если дам ему укрепиться в чём-то настоящем, вроде памяти о нашей дружбе, тогда Враг не сможет владеть им. Но я был опрометчиво глуп. Для него было слишком поздно… с того мгновения, когда он стал Сосудом, он был обречён.