Десять тысяч дверей

Я попытался успокоить себя: ну и что, что закрылись какие-то двери? Они все равно не те. Ни одна из них не приведет меня к Ади, к нашему каменному домику над Городом Нин, к тому мгновению, когда я взошел на холм и увидел вас двоих на одеяле – живых, сияющих, идеальных.

Но, даже утопая в жалости к себе, я задумывался и о другом: что станет с миром без дверей? Разве я сам, еще будучи ученым, а не расхитителем гробниц, не пришел к выводу, будто двери приносят перемены? Я строил гипотезы о том, что двери – это жизненно необходимые пути, позволяющие загадочному и чудесному путешествовать из мира в мир.

Мне кажется, я уже вижу последствия их исчезновения в этом мире: его охватывает скрытый застой, он становится затхлым, как дом, который все лето простоял под замком. В империях никогда не садится солнце, железные дороги пересекают целые континенты, реки богатства не иссякают, а машины не знают усталости. Это огромная и жадная система, которую нельзя уничтожить, – то ли божество, то ли двигатель, что поглощает людей целиком и отрыгивает в небо черный дым. Насколько мне известно, имя этому божеству – Современность, а его согретая углем утроба несет в себе Прогресс и Процветание. Но я вижу лишь косность, тиранию и пугающее сопротивление переменам.

Боюсь, я уже понял, что случается с миром, в котором нет дверей.

Но бросить поиски дверей для меня значит перестать искать твою маму, а этого я сделать не могу. Просто не могу.

Для начала я пошел по старым следам Ади, предполагая, что дверь в Начертанный может прятаться в каком-нибудь другом мире. Непросто было собирать истории из обрывков ее рассказов и слухов, которые я собирал на людных улицах и в обшарпанных барах, ловя невнятные и пропахшие джином слова. Но я не отступал. Я нашел дверь в Сент-Урсе, дверь на Гаити, дверь шелки и еще с десяток других – все они теперь уничтожены. Сожжены, обвалились, разрушены и забыты.

Только в 1907 году мне удалось увидеть своих преследователей. Я наконец нашел греческую дверь – холодную каменную плиту в заброшенной церкви – и попал в мир, который Ади некогда описала как «кромешный ад». Мне не хотелось повторять ее опыт (по ее словам, она чуть не попала в рабство к племени, которое возглавляла женщина с ледяными глазами), так что надолго задерживаться не стал. Я побродил там меньше суток, тайком пробираясь через снега, но не нашел ни признаков жизни, ни чего-нибудь ценного. Весь мир состоял из бесконечных рядов черных сосен, серого, как металл, неба и разрушенных остатков то ли форта, то ли деревни. Если в этом месте были еще какие-то двери, я не успел обнаружить их за такой короткий срок.

Я вернулся через каменную дверь под заплесневелые своды церкви Святого Петра. Уже выбравшись, сильно дрожа, вдыхая запах соли и извести, которыми был пропитан средиземноморский вечер, я заметил на выложенном плиткой полу пару ног в черных ботинках.

Они принадлежали высокому хмурому человеку в форме с латунными пуговицами и в круглом головном уборе, какие носила греческая полиция. Мужчина не слишком удивился, увидев, как припорошенный снегом иностранец выползает из стены. Скорее, он выглядел недовольным.

Я кое-как поднялся.

– Кто… Что вы здесь делаете?

Тот пожал плечами и развел руками.

– Что хочу. – Незнакомец говорил на английском со странным утробным акцентом. – Хотя я, вероятно, поторопился. – Он вздохнул, демонстративно смахнул пыль со скамьи и присел, чего-то дожидаясь.

Я сглотнул.

– Я знаю, зачем вы здесь. Не притворяйтесь. И я не позволю, не в этот раз…

Его издевательский смех прервал мою смелую речь.

– О, к чему все эти глупости, мистер Сколлер. Давайте-ка вы пойдете в свою убогую лачугу на берегу, купите билет на пароход завтра же утром и забудете об этом месте, а? Вам здесь больше нечего делать.

Казалось, все мои самые дикие подозрения внезапно ожили: он знал мое имя, знал, что я остановился в рыбацком домике, может, даже знал об истинной природе моих исследований.

– Нет. Я не допущу, чтобы это повторилось…

Незнакомец отмахнулся от меня, будто я был капризным малышом, который не хочет идти спать.

– Допустите. Вы уйдете, не поднимая лишнего шума. Вы никому ничего не скажете. А потом отправитесь вынюхивать для нас новую дверь, как хороший песик.

– С чего вы взяли? – Мой голос сделался выше и задрожал. Как же мучительно мне не хватало Аделаиды! Она всегда была храбрее меня.

Человек посмотрел на меня почти с жалостью.

– Дети, – вздохнул он. – Они так быстро растут, правда? Малышке Январри через несколько месяцев будет тринадцать.

Мы помолчали. Я слушал громкий стук своего сердца и думал о тебе, ждущей меня за океаном.

Я ушел.

Наутро я купил билет на пароход, а через три дня нашел газету на стойке иностранной прессы в Валенсии. На шестой странице размазанными греческими буквами была напечатана колонка, сообщавшая о внезапном и необъяснимом оползне на критском побережье. Никто не пострадал, но была разрушена дорога, а одна старая заброшенная церковь превратилась в груду камней. Начальник местной полиции назвал это происшествие «печальным, но неизбежным».

Ниже я привожу запись, которую сделал в своем журнале в июле 1907 года. Это так по-научному – попытаться найти выход из опасной и непонятной ситуации, сев за стол и составив список. Интересно, что бы сделала на моем месте твоя мать? Полагаю, шума и разрушений было бы больше, а может, появились бы и жертвы.

Я написал на странице заголовок «Возможные ответные действия в связи с регулярным и злонамеренным закрытием дверей и потенциальные риски для ближайших членов семьи» и несколько раз подчеркнул.



А. Разоблачить заговор. Опубликовать имеющиеся на настоящее время материалы (написать в «Таймс»? Дать объявление?) и осудить действия теневой организации.

За: быстро; наименее разрушительно для привычного уклада жизни Январри.

Против: высокая вероятность неудачи (станут ли газеты публиковать исследование без доказательств?); могу потерять доверие Корнелиуса и его защиту; опасность (жестокой) мести со стороны неизвестного противника.

Б. Пойти к Корнелиусу. Более подробно объяснить мои страхи и попросить уделить особое внимание безопасности Январри.

За: значительные средства, которыми располагает Локк, позволяют обеспечить хорошую охрану.

Против: до сих пор мне не удавалось вызвать сочувствия к своим опасениям; он отзывался о них в таких выражениях, как «бред параноика» и «нелепый вздор».




В. Перевезти Январри в иное безопасное место. Если спрятать ее в другом, хорошо укрепленном укрытии и сделать это очень незаметно, преследователи, возможно, не сумеют ее отыскать.

За: Январри будет в безопасности.

Против: сложности с поисками подходящего места; сложности, касающиеся привязанности Корнелиуса к Январри; неуверенность в успехе / возможная угроза безопасности Январри; полное нарушение привычного уклада.



Думаю, ей нравится в поместье Локка, несмотря на все обстоятельства. Когда она была маленькой, я, возвращаясь к ней, часто обнаруживал одну встревоженную няньку. Лишь через несколько часов моя дочь обнаруживалась на берегу озера, где строила замки из песка или играла в бесконечные игры с сыном лавочника. Теперь я вижу, как она бродит по коридорам, поглаживая обшитые темным деревом стены, как будто это спина какого-нибудь огромного зверя, или лежит со своим псом в пыльном кресле где-нибудь на чердаке. Правильно ли будет отнимать у нее единственный знакомый ей дом? Я и так слишком многого ее лишил.



Г. Сбежать и спрятаться в другом мире. Я могу найти дверь, пройти через нее вместе с Январри и построить новую жизнь в каком-нибудь более счастливом и безопасном мире.

За: максимальная защищенность от преследователей.

Против: см. выше. И я совсем не уверен, что все миры соединены друг с другом. Если мы сбежим в другой мир, смогу ли я когда-нибудь найти дорогу в Начертанный? И если Ади все же сможет выбраться в свой родной мир, отыщет ли она нас?



Пункта «Д. Ничего не менять» в моем списке не было, но именно так я и поступил в конечном итоге. Я обнаружил, что жизнь подчиняется некоему импульсу. Принятые решения накапливаются, и в какой-то момент их вес уже невозможно сбросить. Я продолжил заниматься воровством, скалывать истории со стен и отправлять богачу, чтобы тот мог похвастаться ими перед другими богачами. Я продолжил свои отчаянные поиски, следуя за историями и обнаруживая двери. Они продолжали закрываться у меня за спиной. Я перестал оглядываться.

Я внес только три изменения в привычный уклад. Первое было связано с дверью из слоновой кости в горах Британской Восточной Африки, за которой я пережил близкое и неприятное знакомство с винтовкой «Ли-Метфорд». Все закончилось тем, что я подделал паспорт и купил билеты на поезд для мисс Джейн Ириму. Не вижу смысла подробно пересказывать историю нашей встречи, однако замечу: она одна из самых бесстрашных и склонных к жестокости людей, которых я когда-либо встречал, и я неумышленно причинил ей огромную боль. Эта женщина также искренне сочувствует твоему положению, и я имею все основания полагать, что она сумеет защитить тебя лучше, чем я. При случае попроси ее рассказать тебе всю эту историю целиком.

Второе изменение заключалось вот в чем: я нашел безопасное место, где вы обе могли бы спрятаться. Надеюсь, тебе никогда не придется воспользоваться этим убежищем. Я не стану описывать его в подробностях – из опасения, что эта книга может попасть в недобрые руки, – просто скажу: это единственная дверь из найденных мной, которая до сих пор не закрыта. Я отправился на ее поиски под чужим именем и, обнаружив ее, сжег все записи и документы. Я солгал, будто меня задержал шторм, к тому же все так привыкли к моему отсутствию, что ни у тебя, ни у Корнелиуса не возникло подозрений. Я рассказал правду о своем путешествии только одной живой душе. Если тебе нужно будет найти укрытие, спрятаться от того, что гонится за мной, – следуй за Джейн.

Третье изменение – это книга, которую ты держишь в руках (если я успею заказать переплет; в противном случае я говорю о кипе страниц, напечатанных на машинке, перевязанных бечевкой и обернутых в сброшенную кожу летучей змеи, которую я нашел в крайне неприятном мире за одной дверью в Австралии).

Теперь я трачу вечера на то, чтобы собрать разрозненные и разбредающиеся обрывки моей истории – или, точнее, нашей, – выстроить их в колонну по порядку и как можно аккуратнее записать на бумаге. Это утомительный труд. Иногда я так устаю за целый день бесцельных поисков в долине Амазонки или среди скал Озарка, что нахожу силы всего на одно предложение. Порой мне целый день приходится сидеть в лагере из-за плохой погоды в компании лишь пера и бумаги, но я все равно оказываюсь не в состоянии выжать из себя ни одного слова, потому что попадаю в ловушку зеркального лабиринта собственной памяти и не могу выбраться (вот твоя мать лежит, свернувшись ракушкой вокруг тебя; вот ее бело-золотая улыбка сияет в предрассветной дымке Амариканского моря).

Но я упрямо продолжаю писать, даже когда мне кажется, будто я продираюсь через бесконечные терновые заросли, даже когда чернила окрашиваются в кровавый оттенок в свете лампы.

Может, я не пишу просто потому, что вырос в мире, где слова имеют власть, где чернильные узоры украшают паруса и кожу людей, где достаточно талантливый словотворец может своими руками изменить мир. Может, я продолжаю верить, что даже здесь у слов есть какая-то сила.

Может, мне просто нужно оставить какую-то хронику, пусть даже запутанную и лишенную доказательств, чтобы другой человек мог узнать истину, которую я открывал с таким трудом. Чтобы кто-то еще прочитал это и поверил мне: существует десять тысяч миров, а между ними – десять тысяч дверей, и прямо сейчас кто-то их закрывает. А я невольно этому способствую.

Может, я пишу по совсем другой причине, отчаянно и наивно надеясь, что найдется кто-то храбрее и лучше меня, кто искупит мои грехи и преуспеет там, где я потерпел неудачу. Что кто-нибудь даст отпор тайным ухищрениям желающих отрезать этот мир от его братьев и сделать его пустым, понятным и глубоко одиноким.

Что кто-нибудь неведомым образом сумеет превратить себя в живой ключ и открыть все закрытые двери.



КОНЕЦ

Постскриптум

(Прошу прощения за небрежный почерк – что бы сказала моя мать? – но я ужасно тороплюсь и не успеваю набрать текст на машинке и вклеить его в переплет.)

Моя милая Январри,

я нашел ее. Я нашел ее.

Я встал лагерем на одном из холодных, истерзанных ветром островов Японии. Возле берега ютится кучка бамбуковых хижин и лачуг из гофрированного металла, которую с большой натяжкой можно назвать деревней, однако на этом склоне горы нет ничего, кроме спутанной травы и нескольких иссушенных сосен, цепляющихся за пепельно-серую землю. Передо мной странная конструкция: несколько веток дерева сплелись в подобие арки, через которую открывается вид на море.

Если посмотреть под нужным углом, она похожа на дверной проем.

Я нашел ее по следам легенд.

Жил-был рыбак, который сворачивал страницы книг и превращал их в настоящие корабли – быстрые и легкие суда с парусами, исписанными чернилами. Жил-был мальчик, который исчез посреди зимы и вернулся отогревшимся и загорелым. Жил-был жрец, чья кожа была исписана молитвами.

Я понял, куда ведет эта дверь, даже не проходя сквозь нее. Миры, как и дома, имеют узнаваемые запахи, такие тонкие, сложные и разнообразные, что их не вдруг заметишь. Аромат Начертанного проникал сквозь арку из сосновых ветвей прозрачной дымкой. Солнце, море, пыль на потертых корешках книг, соль и специи с тысяч торговых судов. Дом.

Я пройду через нее очень скоро. Сегодня же вечером. Я добирался сюда с огромной осторожностью, но все равно опасаюсь, что был недостаточно осмотрителен. Я боюсь, что они найдут меня – эти закрывающие двери убийцы миров. Я не свожу глаз с арки, боясь, что какая-нибудь призрачная фигура выскочит из тени и закроет ее навсегда.

Но сначала мне нужно закончить письмо. Рассказать тебе, куда я отправился и почему, и отправить эту книгу через Лазурные сундучки Йуйи и Туйи – весьма полезные парные артефакты, которые я нашел за дверью в Александрии, и одно из немногих сокровищ, что я частично утаил от Корнелиуса. Я отдал ему один, но второй оставил себе.

Я и раньше пересылал тебе игрушки и безделушки таким образом – ты догадалась, что это было? Пустяковые подарки от отца, который хочет извиниться за свое отсутствие. Трусливая попытка сказать: «Я всегда думаю о тебе, я люблю тебя, прости меня». Я боялся твоего разочарования, боялся, что ты отвергнешь мои жалкие, ничтожные подношения.

Эта книга станет моим последним подарком. Моей последней жалкой попыткой. Эта работа глубоко несовершенна, но в ней рассказана правда, которую ты имела право знать уже давно, но которую я не смог тебе поведать. (Несколько раз я пытался. Я заходил в твою комнату, открывал рот, чтобы все рассказать, – и словно терял дар речи. Я уходил от тебя и падал на кровать, задыхаясь, захлебываясь несказанными словами. Наверное, я и впрямь трус.)

Что ж, довольно молчать. Довольно лгать. Я не знаю, как часто ты заглядываешь в Лазурный сундучок, поэтому придумал, как сделать, чтобы ты вовремя нашла эту книгу: птицы здесь очень доверчивые и не знают, насколько опасными могут быть люди.

В этой книге, насколько мне самому известно, есть только одна неправда: что я написал ее ради науки и знания или из нравственной необходимости. Что я пытался «оставить после себя хронику» или «записать свои открытия» для какого-то неведомого будущего читателя, который храбро перехватит мое знамя.

Истина в том, что я написал ее для тебя. Я всегда, с самого начала писал ее только для тебя.