Десять тысяч дверей

Я сглотнула подступающий ужас и принялась за дело.

Я начала на плече, куда с трудом дотягивалась, и постаралась выводить буквы помельче.

«ОНА ПИШЕТ ДВЕРЬ…»

Удары в дверь чулана прекратились, и все тот же холодный голос произнес:

– Прочь с дороги.

Послышалась встревоженная перебранка, потом шарканье, после чего дверь затряслась еще сильнее.

«…ИЗ КРОВИ…»

Но куда? Мне казалось, что я смотрю на себя со стороны, как будто мои глаза хотели вырваться из глазниц и упорхнуть куда-то, бросив мое окровавленное, измученное тело. У меня не было адреса, я не могла показать точное место на карте, но это было неважно. Главное – поверить. Главное – захотеть.

…«И СЕРЕБРА». Я дописала последнюю букву и подумала о Сэмюэле.

Новые буквы подошли вплотную к предыдущему предложению, которое я нацарапала, и слова сложились в одну историю, в которую я отчаянно и безумно верила: «Она пишет Дверь из крови и серебра. Дверь открывается перед ней».

Стремянка издала последний, фатальный хруст. Дверь начала открываться, постепенно отодвигая сваленные на полу инструменты и деревянные обломки. Но мне было уже все равно, потому что в это самое мгновение я почувствовала, как этот непостоянный, головокружительный, безумный мир меняет форму, а потом происходит нечто невероятное: моей спины касается свежий ветерок, пахнущий хвоей, прохладной землей и по-июльски теплой озерной водой.

Я обернулась и увидела странную дыру в стене, похожую на открытую рану, которая блестела ржавчиной и серебром. Это была уродливая, криво нарисованная фигура, напоминавшая оживший детский рисунок, но я сразу же поняла, что это Дверь.

Тем временем дверь чулана наполовину приоткрылась, и белые пальцы обхватили ее край. Я попятилась, скользя ногами по собственной крови, и почувствовала, что челюсть болит от широкой и яростной улыбки. Так скалился Бад, прежде чем вцепиться в кого-нибудь. Я почувствовала Дверь за спиной – благословенную пустоту, пахнущее хвоей обещание – и протиснулась в нее, задевая плечами грубые края.

Я провалилась спиной вперед в бездну всепоглощающей черноты, успев увидеть, как чулан наполняется руками и лицами, как будто за мной тянется многорукое чудовище. Потом меня поглотила пустота Порога.

Я успела забыть, насколько там пусто. Даже слово «пусто» здесь не совсем подходит. Если где-то пусто, это еще не значит, что раньше там ничего не было, однако невозможно даже представить, будто что-то когда-либо существовало на Пороге. Я была даже не уверена, что сама существую, и на одно ужасное мгновение мне показалось, что я начинаю рассыпаться и рассеиваться.

Это мгновение пугает меня даже сейчас, когда я сижу на твердой деревянной скамье, а лучи солнца ласкают мне щеки.

Но я нащупала потертую обложку «Десяти тысяч дверей» липкими от крови пальцами и подумала о своих родителях, которые перескакивали из одного мира в другой, как камешки, бесстрашно прыгающие по поверхности огромного темного озера. Потом я подумала о Джейн, Сэмюэле и Баде, и их образы превратились для меня в карту, развернувшуюся в темноте, и тогда я вспомнила, куда иду.

Неровные края вновь царапнули мои плечи, и вокруг меня образовался мрак, который был во много раз светлее бесконечной темноты Порога. Подо мной возникли заплесневелые половицы. Я упала вперед, вонзая ногти в дерево, как будто цепляясь за выступ скалы. Краешек книги вонзился мне в ребра, причиняя приятную боль. Мое сердце, которое, казалось, исчезло, когда я шагнула на Порог, снова загремело в груди.

– Кто здесь? – Ко мне метнулся чей-то силуэт, отбрасывая тень, очерченную лунным светом. Потом: – Январри?! – Это был низкий женский голос. Гласные моего имени прозвучали раскатисто, чужеродно и в то же время знакомо.

«Это невозможно», – мелькнуло у меня в голове, но за последние дни мое представление о возможном и невозможном резко пошатнулось, так что эта мысль надолго не задержалась.

Вспыхнул золотой свет масляной лампы, и я увидела ее: короткие волосы, расцвеченные бликами, помятое платье, удивленно приоткрытый рот. Она опустилась на колени рядом со мной.

– Джейн. – Моя голова резко потяжелела. Я легла на пол и произнесла куда-то в доски: – Слава богу, ты здесь. Хоть я и не знаю, где именно. Я знаю, куда хотела попасть, но с Дверями никогда не знаешь наверняка, так ведь? – Мои слова напоминали кашу и доносились до меня самой будто из-под воды. Свет лампы начал тускнеть. – Но как ты сюда попала?

– Гораздо интереснее, как попала сюда ты. Сюда – это в загородный домик семьи Заппиа. – Ее сухой тон казался ломким и вымученным. – И что с тобой случилось… Ты вся в крови…

Но я уже не слушала. Из тени в углу комнаты раздался звук – какое-то резкое движение, за которым последовало клацанье когтей по полу. Я задержала дыхание. Звуки приближались неровно и неуверенно. «Это невозможно». Я подняла голову.

Бад, хромая, вышел на свет. У него опух глаз, одна из задних лап подрагивала, не касаясь пола, а исхудавшая морда была опущена. Полсекунды он стоял, моргая, не уверенный в том, что это и впрямь я, а потом мы кинулись друг другу навстречу. Мы столкнулись, превратившись в комок из темнокожих ног, рук, и лап, и желтой шерсти. Он ткнулся носом мне в шею, потом в подмышку, как будто искал, куда спрятаться, при этом хрипло, по-щенячьи поскуливая, – я никогда раньше не слышала, чтобы Бад издавал такие звуки. Я обняла его, уткнувшись лбом в дрожащее плечо и бормоча бессмысленную чепуху, как свойственно хозяину, когда его собака пострадала («Я знаю, милый, все хорошо, я здесь, прости, прости меня»). Рваная рана у меня в груди начала затягиваться.

Джейн прокашлялась.

– Не хочу вас прерывать, но нам ждать еще… чего-нибудь из этой дыры?

Я застыла. Бад перестал радостно стучать хвостом по полу. У меня за спиной послышались шаркающие звуки, как будто кто-то подкрадывался все ближе. Я оглянулась на свою Дверь, напоминавшую неровную черную прореху, как будто мир по неосторожности зацепился за торчащий гвоздь, и увидела – или мне так показалось – злорадный блеск в темной глубине, похожий на пару жадных глаз.

– Он идет за мной. – Мой голос звучал спокойно, почти отрешенно, в то время как мысли в панике бежали по кругу. Хавермайер, белый и злобный, выйдет из дыры и заберет у меня все, что захочет. Остальные, набравшись смелости, последуют за ним. Меня запрут до конца жизни, если еще останется, кого запирать, да и Джейн, вероятно, тоже. Африканку, пойманную посреди ночи в обществе психически больной беглянки, не ждет ничего хорошего. И кто позаботится о бедном раненом Баде?

– Кажется, мне нужно… Мне нужно ее закрыть.

Все, что открыто, можно закрыть. Разве мой отец не убедился в этом на собственном опыте, обнаружив, что дверь между Городом Нин и полем моей мамы закрылась? Он не знал, как и почему это произошло. Впрочем, он был ученым, а инструменты ученого – это тщательные исследования и многолетний сбор доказательств.

У меня были другие инструменты: слова и сила воли, а еще у меня не оставалось времени. Я нашла свою монетку-лезвие, настолько покрывшуюся кровью, что серебро уже не блестело. Я подтянула колени к животу, вытянула перед собой и без того ноющую руку и уже в третий раз прижала острие к коже. Комната вокруг то плыла, то снова делалась четкой.

– Нет! Январри, что ты… – Джейн поймала меня за руку.

– Пожалуйста… – Я сглотнула, слегка покачнувшись. – Пожалуйста, доверься мне. Поверь мне.

У нее не было никаких причин мне верить. Любой другой человек с радостью сам сдал бы меня врачам, приколов к груди записочку о том, что меня нужно запереть в маленькой комнатке без доступа к острым предметам на ближайшие лет сто.

(Вот в чем заключалось насилие, которое совершил надо мной мистер Локк. Ты не понимаешь, насколько хрупок и слаб твой голос, пока не лишишься его, потому что для богатого человека отнять у тебя голос не сложнее, чем подписать кредитный договор.)

Шаркающие звуки стали громче.


Взгляд Джейн метнулся к дыре у меня за спиной, а потом к буквам у меня на руке, где уже загустели капельки крови. У нее на лице промелькнуло странное выражение – может, догадка? Осознание, смешанное с настороженностью? – и она отпустила мою руку.

Я выбрала чистый участок кожи и начала вырезать одно-единственное слово: «ТО…»

Движение во мраке, тяжелые звуки дыхания, и вот уже белая паучья рука тянется ко мне из темноты…

«ТОЛЬКО».

«Дверь открывается только перед ней».

Я почувствовала, как мир собирается воедино, словно рана затягивается, превращаясь в шрам. Темнота отступила, белая рука содрогнулась – раздался жуткий, нечеловеческий вопль, – а в следующую секунду я уже смотрела на ничем не примечательную стену хижины.

Дверь закрылась.

Потом я обнаружила, что лежу щекой на полу, а моего лба касается прохладная рука Джейн. Бад, хромая, подошел поближе и улегся, прижавшись ко мне спиной.

Последним, что я увидела, были три странные штуки, бледные, лежавшие на полу в ряд. Они напоминали срезанные шляпки каких-то продолговатых белых грибов или огарки свеч. Я уже закрыла глаза и начала проваливаться в затуманенное болью забытье, когда осознала, что это было: три белых кончика пальцев.



Некоторое время я провела в каком-то другом месте. Не скажу, где именно, но оно чем-то напоминало Порог: такое же бесконечное и лишенное света, словно галактика, где нет ни звезд, ни планет, ни лун. Только я никуда не шла; я находилась в подвешенном состоянии. В ожидании. Я смутно помню, что там было неплохо: никаких чудовищ, крови и боли. Я была не против остаться там.

Но что-то мне мешало. Что-то теплое и дышащее прижималось к моему боку и зарывалось в мои волосы, тихо поскуливая.

Бад. Бад жив, и ему нужна моя забота.

Поэтому я вынырнула из черноты и открыла глаза.

– Ну, здравствуй. – Я с трудом ворочала пересохшим языком, но Бад тут же навострил уши. Он снова издал скулящий звук и прижался ко мне еще теснее, хотя, казалось бы, уже некуда. Я пристроила щеку на его теплое плечо и попыталась закинуть на него руку, но тут же, ахнув, отказалась от этой идеи.

Было больно. Болело все: кости ныли, как будто на них взвалили немыслимую тяжесть; левая рука, перебинтованная полосками простыней, горела и пульсировала; даже кровь, лениво двигаясь по венам, стучала в голове. Впрочем, это была справедливая расплата за то, что я переписала саму суть пространства и времени и создала собственную Дверь. Я поморгала, прогоняя желание то ли рассмеяться, то ли заплакать, и осмотрелась по сторонам.

Домик был небольшой, как и рассказывал Сэмюэль, и довольно запущенный: стопки одеял слегка заплесневели, плита покрылась оранжевыми чешуйками ржавчины, окна заросли паутиной. Но запах – о, этот запах! Солнце и сосны, озерная вода и ветер – казалось, сами эти стены впитали аромат лета. Полная противоположность Брэттлборо.

Только потом я заметила Джейн, сидящую у изножья кровати с кружкой, от которой поднимался пар. Она смотрела на нас с Бадом, приподняв уголок губ. Что-то изменилось в ней за неделю, которую мы провели в разлуке. Может, дело было в ее одежде – старомодное серое платье, в котором я привыкла ее видеть, сменилось юбкой до середины голени и свободной хлопковой блузой – или в том, как ярко блестели ее глаза, будто она сняла маску, которой я раньше не замечала.

Меня вдруг охватила неуверенность. Я уставилась на спину Бада и произнесла:

– Где ты его нашла?

– На берегу, в маленьком гроте за домом. Он был… – Она помедлила. Я подняла взгляд и увидела, что уголок ее губ опустился. – В плохом состоянии, весь мокрый и избитый до полусмерти… Похоже, кто-то сбросил его с обрыва в надежде, что он утонет. – Джейн дернула плечом. – Я сделала все, что могла. Не знаю, срастется ли лапа. – Я нащупала выстриженные участки шерсти и колючие стежки. Сломанную лапу Джейн забинтовала и закрепила шиной.

Я открыла рот, но не смогла выговорить ни звука. Бывают моменты, когда обычное спасибо неспособно выразить благодарность настолько огромную, что слова просто застревают в горле.

Джейн, если ты когда-нибудь прочитаешь это: спасибо.

Я сглотнула.

– А как ты… Как ты оказалась здесь?

– Как ты, должно быть, уже догадалась, мистер Локк вызвал меня к себе в кабинет, дабы сообщить, что ты более не нуждаешься в моих услугах. Я несколько… разволновалась, и этот его жуткий камердинер вывел меня из особняка, не дав даже зайти за вещами. Разумеется, ночью я вернулась за тобой, но тебя уже не было. Об этом своем просчете, – ее ноздри раздулись, – я глубоко сожалею.

Она встряхнула плечами.

– Что ж. Брэттлборо – это заведение для белых, так мне сказали. Навестить тебя мне не позволили, поэтому я пошла к мальчишке Заппиа, решив, что итальянец сойдет за белого. Но и его к тебе не пустили. Судя по всему, мою посылку он все же передал, прибегнув к более, м-м, действенным методам. – Ее губы снова сложились в улыбку, на этот раз достаточно широкую, чтобы продемонстрировать узкую щель между зубами. – Какой преданный друг, правда?

Я предпочла не отвечать. Джейн сурово продолжила:

– И очень милый молодой человек. Он дал мне этот адрес. Мне нужно было место, где я могла бы все обдумать и спланировать, а заодно и поспать, раз уж в особняке Локка мне больше не рады.

– Мне так жаль. – Собственный голос показался мне слабым и робким.

Джейн фыркнула.

– А мне нет. Я возненавидела этот дом и его владельца с первой минуты. Я терпела лишь из-за сделки, которую мы заключили с твоим отцом. Он попросил защищать тебя в обмен на кое-что… Что было мне очень нужно. – Она словно ушла в себя, и в ее глазах загорелась такая бездонная, беспросветная ярость – у меня перехватило дыхание. Джейн сглотнула. – Но теперь он уже не сможет выполнить свою часть сделки.

Я покрепче обняла Бада и постаралась произнести это как можно ровнее и спокойнее:

– Значит, теперь ты уйдешь. Отправишься домой.

Ее глаза широко раскрылись.

– Сейчас? И брошу тебя больной и раненой при том, что за тобой охотится черт знает что? Джулиан, может, и нарушил условия сделки, но с тобой у меня другой разговор. – Я ошалело заморгала. Джейн смягчилась – такой я еще никогда ее не видела. – Мы с тобой друзья, Январри. Я тебя не брошу.

– О.