Десять тысяч дверей

Он рассказал ей о своем детстве, полном грез, и юности, полной упорного труда, о своих научных публикациях (в которых он никогда не заявлял о существовании дверей и представлял их как мифологический конструкт, из которого можно почерпнуть много сведений об общественных явлениях) и о своем стремлении раскрыть истинную природу дверей между мирами.

– И что же ты выяснил, Джулиан? – Ему нравилось, как она произносит его имя: такое слитное, непривычное звучание.

– Кое-что выяснил. – Он указал на многотомное «Сравнительное исследование проходов, порталов и дверей в мировой мифологии», которое стопками лежало на столе. – Но этого мало.

Она встала и наклонилась над столом, рассматривая угловатые очертания иностранных слов на страницах. Ее кожа казалась причудливо пестрой: где-то молочно-белая, а где-то покрытая темными веснушками.

– Я знаю только, что есть такие места – что-то вроде потертостей на ткани мира, которые просто так не увидишь, если не смотреть по-особенному, – через которые можно попасть в совсем другое место. В самые разные другие места, и в некоторых из них полно волшебства. И они все время подтекают, так что их можно найти, если идти вслед за историями. Что можешь добавить?

Неужели, подумал Йуль, все ученые посвящают свою жизнь поиску ответов, которые простые люди давно нашли просто так, мимоходом? И что ему теперь делать – злиться или радоваться? Он подозревал, что Ади будет частенько вызывать у него и то и другое чувство, причем одновременно.

– Не так уж много, – сухо отозвался Йуль. – Существуют эти, как ты их называешь, потертости, где один мир перетекает в другой. Но мне пришло в голову, что эта утечка зачем-то нужна. Жизненно необходима. Двери, – объяснил он, – это перемены, а перемены – это опасная необходимость. Двери – это революции и восстания, неясности и загадки, ось, вокруг которой может вращаться целый мир. Они начало и конец каждой правдивой истории, пути, ведущие к приключениям, к безумию и даже, – здесь он улыбнулся, – к любви. Без дверей миры погрузились бы в застой, окаменели и лишились историй.

Он закончил с серьезностью истинного ученого:

– Но я не знаю, откуда изначально взялись двери. Они существовали всегда или их кто-то создал? И если да, то кто и как? Попытка создать такую трещину между мирами может стоить словотворцу жизни! Впрочем, может, и нет, если миры уже и так находятся близко друг к другу. Может, это все равно что отодвинуть шторку или открыть окно. Но для начала придется убедить словотворца, что это в принципе возможно, и я сомневаюсь…

– Почему тебе так важно, откуда они взялись? – Пока он говорил, Ади легла рядом, глядя на него одновременно восхищенно и насмешливо.

– Потому что они такие хрупкие. Их так легко закрыть. И если их можно разрушить, но нельзя создать, то со временем их будет все меньше и меньше, верно? Эта мысль… преследовала меня. Я боялся, что так никогда тебя и не найду. – Тяжесть двенадцати лет бесплодных поисков вдруг навалилась на них обоих.

Ади закинула руку и ногу ему на спину.

– Это уже не имеет значения. Я все равно тебя нашла, и отныне между нами больше не будет никаких закрытых дверей. – Она произнесла это с таким пылом и бесстрашием, что вдруг стала похожа на рычащую тигрицу. И Йуль ей поверил.

Прошло еще несколько дней, прежде чем Йуль и Ади смогли просто спокойно лежать рядом на кровати, не испытывая лихорадочного желания снова и снова узнавать друг друга. Вдвоем они наконец определили приблизительные очертания любви и теперь готовы были продвигаться в более спокойном темпе, позволяя ей открываться постепенно, как открывается море перед рассекающей волны лодкой.

Ади казалось, что она обрела дом: после того как она столько лет бродила по узким тропам, оставленным историями, с неуемной тоской в душе, ей наконец больше не хотелось никуда спешить. Для Йуля же, напротив, это было начало пути. До этих пор он жил в привычных рамках науки, занимаясь своими исследованиями с пылкой целеустремленностью, почти не поднимая головы, чтобы взглянуть на горизонт. Но теперь он словно отчалил от пристани и устремился в океан. Какой смысл теперь в его исследованиях? Разве сравнятся загадки дверей с загадочностью этой белокожей женщины, растянувшейся у него под боком?

– И что мы теперь будем делать? – спросил он однажды утром.

Ади лежала в полудреме в розовато-жемчужном свете зари. Услышав тревогу в голосе Йуля, она рассмеялась.

– Все что захотим, Джулиан. Для начала можешь показать мне свой мир.

– Ладно. – Несколько длинных вдохов и выдохов. – Но сперва я хотел бы сделать кое-что еще.

Йуль встал и покопался в столе в поисках пера и флакона густых, похожих на желе чернил. Потом он опустился на корточки возле кровати и вытянул левую руку Ади, укладывая ее поверх простыней.

– Когда случается что-то важное, мы это записываем. А если это что-то, о чем должны знать все, мы делаем запись вот здесь. – Он коснулся нежной кожи ее запястья.

– И что ты хочешь написать?

Когда Йуль встретился с ней взглядом, в его темных, как подземные воды, глазах читалось что-то торжественное. Ади почувствовала, как у нее внутри что-то вздрогнуло.

– Я хотел бы написать: «В этот день летом 6920 года Аделаида Ли Ларсон и Йуль Ян Ученый обрели любовь и поклялись хранить ее вечно». – Он сглотнул. – Разумеется, если ты не против. Написанные этими чернилами слова продержатся несколько недель, но их можно будет смыть. Это своего рода обещание.

Сердце Ади забилось чаще.

– А что, если я не захочу их смывать?

Йуль молча поднял руку. Ее обвивали плотные черные линии татуировок, указывающие на его звание Ученого и перечисляющие его лучшие публикации. Ади какое-то время серьезно разглядывала эти узоры, будто смотрела на собственное будущее, давая себе последний шанс отказаться от него. Потом она встретилась взглядом с Йулем.

– Тогда зачем нам возиться с чернилами? Где можно сделать татуировки?

В груди у Йуля словно разорвался огромный пузырь головокружительного счастья. Он рассмеялся, и Ади поцеловала его, а когда после полудня они вышли из домика прачки, их переплетенные руки украшали свежие чернила, рассказывающие всему миру об их будущем.

Следующие часы они провели среди ярких палаток на рыночной площади Пламма. Йуль торговался короткими, практичными фразами на общем амариканском языке, покупая сушеные овощи и крупы, Ади же тем временем собирала изумленных зевак, тянувшихся за ней шлейфом, напоминавшим разбегающиеся волны за кормой корабля. Повсюду слышались крики и хихиканье детей с тощими ручонками, жалостливое бормотание торговок и рыбаков, которые уже слышали о женщине-призраке.

Йуль взял напрокат разболтанную тележку, чтобы отвезти все эти запасы на восточный пляж, где по-прежнему покачивался на воде толстобокий кораблик Ади. Ночь они провели на дне лодки, укрывшись запасным куском холстины, слушая, как волны плещутся о просмоленный корпус, и любуясь темным небом, проносившимся над ними, словно украшенная звездами юбка танцовщицы. Ади, пристроив голову поверх руки возлюбленного, думала о благополучном окончании сказки, после которого все живут долго и счастливо. Йуль думал о первых смелых словах сказки: жили-были…

На рассвете они пустились в путь. На вопрос о том, что она хочет посмотреть, Ади ответила: «Все», – и Йуль послушно проложил курс. Сперва они зашли в порт Города Сиссли, чтобы полюбоваться розовыми куполами часовен и попробовать гуанну – фрукт с острым перечным вкусом. Потом три ночи провели на заброшенном острове Фо, где высились руины разрушенного Города, похожие на серые зубы. Затем прошли вдоль череды песчаных островков, слишком мелких, чтобы иметь название. Они погуляли по улицам Города Йеф, переночевали в прохладных гротах Города Йунгил и прошлись по знаменитому мосту, соединяющему Города-близнецы Айо и Айво. Далее повернули на северо-запад, следуя за летними течениями, уводящими их подальше от экваториальной жары, и увидели отдаленные Города, чьи названия Йуль видел только на картах.

Жалования Йуля, рассчитанного на питание и аренду маленьких комнаток во время экспедиций, не хватило бы, если бы они продолжили запасаться провизией на городских рынках. Поэтому он вынужден был вспомнить старые отцовские уроки по вязанию узлов и забрасыванию крючка, чтобы поймать что-нибудь на ужин. Ади срубила и согнула несколько тонких веток и построила на корме шалаш с округлой крышей, в котором можно было спрятаться от солнца и дождя. Когда они зашли в многолюдный Город Кайн, Йуль купил катушку вощеной нити и железную иглу длиной с ладонь. Потом они весь день дрейфовали в гавани Кайна, пока Йуль расшивал их скандально белый парус благословениями. Он нанес на холстину все традиционные молитвы о хорошей погоде и счастливом пути, но в том месте, где для каждого корабля добавляли особое пожелание – хорошей рыбалки, прибыльной торговли или приятного путешествия, – он вышил просто: «Во имя любви». Ади увидела на парусе слово, повторяющее одно из тех, что украшали ее запястье, и поцеловала Йуля в щеку, смеясь.

Сложно было представить, что эти золотые месяцы на борту «Ключа» однажды подойдут к концу. Летняя жара растаяла, и ей на смену пришли прохладные, сильные ветра торгового сезона, когда Амариканское море наполнялось кораблями и казалось, что сама вода начинает пахнуть специями, маслами и тонкой льняной бумагой. Опьяненные любовью, Йуль и Ади продолжали кружить вместе с течениями, возвращаясь на юг через пенные волны, не строя планов дальше ближайшего острова или Города и ближайшей ночи, которую они проводили, обнявшись, на каком-нибудь пустом пляже. Йуль думал, что так может продолжаться до бесконечности.

Разумеется, он ошибался. Истинная любовь не знает однообразия. На самом деле любовь – это дверь, через которую в мир проникает чудесное и опасное.

– Джулиан, милый, проснись.

Они провели ночь на маленьком, заросшем соснами острове, где жили одни лесорубы да пастухи. Йуль спал, зарывшись в постель из холстины и льна, убаюканный выпитым вчера вином из можжевеловых ягод. Но, услышав зов Ади, все же открыл глаза.


– М-м? – красноречивым тоном протянул он.

Она сидела спиной к морю, заштрихованная тенями, которые отбрасывали ветви сосен в лучах рассветного солнца. Ее соломенные волосы едва касались плеч, криво обрезанные рыбацким ножом (это проделал Йуль по ее просьбе). Кожа успела приобрести коричневато-красный загорелый оттенок. Ади надела традиционную одежду морячки, но она еще не научилась правильно в нее заворачиваться, поэтому ткань висела на ней, напоминая ослабевшие сети. Йуль был уверен: нет никого прекраснее ни в этом мире, ни в любом другом.

– Мне нужно кое-что тебе сказать. – Ади потерла пальцем слова, все еще чернеющие у нее на запястье. – Кажется, это очень важно.

Йуль присмотрелся, но выражение на ее лице было ему незнакомо. За месяцы, проведенные вместе, он успел увидеть на этом лице усталость и восторг, гнев и недовольство, скуку и смелость, но еще ни разу не видел на нем страха. Это выражение было совершенно чуждо ее чертам.

Ади выдохнула и прикрыла глаза.

– Джулиан. Мне кажется… То есть я знаю, я уже какое-то время подозревала… у меня будет ребенок.

Последнее слово повисло в воздухе. Волны перестали плескаться о берег, ветви сосен прекратили шуршать, соприкасаясь между собой, подземные жители застыли в норах. Йуль засомневался бы в том, что у него бьется сердце, если бы не был уверен – он все еще жив.

– Ну и что ты смотришь так удивленно, черт возьми! Учитывая то, чем мы занимались последние полгода, нужно быть совсем глупым, чтобы не понимать, что мы можем… Что я могу… – Ади втянула воздух сквозь сжатые зубы.

Но Йуль с трудом улавливал ее слова, потому что секундная тишина сменилась чем-то бурным и радостным, как будто на месте его спотыкающегося сердца вдруг возник городской праздничный парад. Он постарался ответить мягко и осторожно:

– И что ты думаешь делать?

Глаза Ади широко распахнулись, а руки беспомощно прижались к животу, словно пытаясь отгородиться от Йуля.

– Ну, выбора у меня, похоже, нет[14]. – Однако в ее голосе не было ни горечи, ни сожаления, только ледяной страх. – Но у мужчин он есть, так ведь? Бог свидетель, мой отец… Он не… а что ты думаешь делать?

И тогда Йуль понял то, о чем должен был догадаться сразу: Ади боялась его, а вовсе не ребенка. Его охватило такое огромное облегчение, что он рассмеялся, громко и радостно, спугнув птиц, которые сидели на ветках у них над головой. Ади прикусила щеку изнутри, переполненная внезапной надеждой.

Йуль отбросил одеяло и подполз к ней. Он взял ее за руки, покрытые шрамами и ожогами, с коротко остриженными ногтями, но такие прекрасные.

– Вот что я сделаю, если ты мне позволишь. Я отвезу тебя в Нин, мы поженимся и найдем себе дом. Мы втроем – или вчетвером? Или вшестером? Погоди, тебе еще предстоит знакомство с моими братьями и сестрами! Мы будем зимовать в Нине, а на лето уходить в море, и я буду любить тебя и нашего ребенка больше всего на свете и ни за что не покину вас, пока жив.

Страх исчез из ее глаз, сменившись чем-то огненным и сияющим. Так ныряльщики смотрят на море, стоя на краю утеса. Так словотворцы смотрят на чистую страницу.

– Да, – ответила она, и в одном этом слове была заключена вся их жизнь.

Если бы Йуль был смелее, он бы сдержал свое обещание хотя бы в отношении дочери.



Мать Йуля собственноручно нанесла брачные клятвы на их запястья. Она работала, убрав седеющие волосы под платок, а ее иглы поднимались и опускались в том же ритме, который был знаком ее сыну с детства. Его по-прежнему завораживало то, как слова проступают на коже чернильно-кровавым следом, который тянется за иглой, словно рассвет за колесницей древнего божества. И пусть Ади не осознавала всю глубину традиции, у нее все равно перехватило дыхание от странной красоты темных линий, вьющихся по ее руке, а когда она прижала ее к руке Йуля, соединяя свои кроваво-чернильные раны с его, и произнесла нанесенные слова вслух, ей показалось, что прямо у нее под ногами произошел какой-то тектонический сдвиг.

За произнесением клятв последовала традиционная церемония Написания благословений. Родители Йуля – с озадаченным, но доброжелательным выражением на лицах, говорившим о том, что они не понимают, как их сын умудрился жениться на белокожей чужестранке, у которой не было ничего, кроме потрясающе уродливой лодки, но все равно радуются за него, – устроили праздник. Все кузены Йуля и согбенные тетушки явились вписать свои молитвы за счастье молодоженов в семейную книгу. Потом они ели и пили до упаду, а Ади провела свою третью ночь в Городе Нин в детской кроватке Йуля, разглядывая жестяные звездочки, покачивавшиеся над головой.

Йулю потребовалась еще неделя, чтобы выбить из университета новые условия работы. Он объявил, что закончил с полевыми исследованиями и теперь ему нужны время и покой – собрать все мысли в готовой работе, – а также жалованье, достаточное для содержания жены и ребенка. Университет упирался, Йуль настаивал. В конце концов, бормоча о своих надеждах на его будущий вклад в научную репутацию университета, главный ученый потребовал, чтобы Йуль читал лекции на главной площади Города три раза в неделю, и выделил ему жалованье – его хватило на небольшой каменный домик на северном склоне острова.

Дом был немного ветхим и осевшим, наполовину зарывшимся в склон холма, от которого в теплые дни исходил отчетливый козий запах. Комнат имелось всего две. Почерневшая печь успела стать гнездом для нескольких поколений мышей, а постелью служил холщовый матрас, набитый соломой. Каменщик, выбивший их имена над очагом, подумал про себя, что этот дом слишком мрачен и убог для молодой семьи, но для Йуля и Ади это были самые прекрасные четыре стены и крыша во вселенной. Любовь, подобно безумному царю Мидасу, обращает в золото все, к чему прикасается.

Зима незаметно подкралась к Городу, как большая белая кошка с мехом из холодных туманов и когтями из колючих ветров. Ади совсем не боялась холода и только смеялась, когда Йуль кутался в шерстяные ткани, дрожа возле печки. Она много гуляла по холмам в одной летней одежде и возвращалась с обветренными щеками.

– Может, оденешься потеплее? – принялся умолять Йуль однажды утром. – Хотя бы ради него. – Он обвил рукой ее округлый живот.

Ади рассмеялась, отстраняясь.

– Ты хотел сказать, ради нее.

– М-м. Может, согласишься надеть… это? – сказал он, доставая из-за спины бурое потрепанное холщовое пальтишко, настолько же чуждое этому миру, насколько привычным оно было в ее.

Она замерла.

– Ты хранил его все эти годы?

– Конечно, – прошептал Йуль в ее пахнущие солью волосы на затылке, и прогулку в тот день пришлось немного отложить.

Весна на острове была влажным сезоном. После теплых дождей тропы превращались в грязное месиво, а камни покрывались мхом. Аккуратно сложенное белье быстро начинало плесневеть в шкафах, как и хлеб, стоило ему только остыть. Ади стала больше времени проводить в Городе с Йулем, расхаживая по мокрым улицам и оттачивая свой кошмарный амариканский на каждом прохожем или помогая отцу Йуля счищать с лодок приставшие ко дну раковины. Она заботилась и о «Ключе». Под руководством свекра ей удалось доработать и переделать суденышко, чтобы оно ровнее держалось на воде. Мачту она заменила на новую, поровнее и повыше, а корпус получше просмолила. Ади нравилось смотреть, как лодка покачивается на волнах, и поглаживать живот, чувствуя, как ребенок шевелится под ребрами.

– Однажды она станет твоей, – говорила Ади еще не родившейся дочери. – Однажды ты взойдешь на борт «Ключа» и отправишься навстречу закату.

В середине лета, в солнечном месяце, который Ади называла июлем, Йуль вернулся домой и обнаружил жену согнувшейся пополам, ругающейся сквозь зубы и покрывшейся капельками пота.

– Он… Он сейчас родится?

– …Она, – выдохнула Ади и посмотрела на мужа с таким выражением лица, с каким юные солдаты идут в первую битву. Йуль сжал ее руки в своих. Татуировки, словно змеи, вились вокруг их запястий. Он принялся беззвучно молиться о том, о чем просит всякий отец в такую минуту: чтобы жена хорошо перенесла роды, чтобы дитя родилось живым и здоровым, чтобы еще до восхода солнца он смог обнять их обоих.

Свершилось самое невероятное и самое распространенное чудо в мире, и его молитвы были услышаны.

Их дочь родилась прямо перед рассветом. У нее была кожа цвета кедровой сосны и глаза цвета спелой пшеницы.