Десять тысяч дверей
Часть 19 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Холодный палец коснулся моей кожи. Нет, не просто холодный. Это было болезненное, жгучее, пронизывающее до костей отсутствие тепла. Все тепло, хранимое моим телом, устремилось на борьбу с ним, но холод оставался ненасытным. Я пыталась произнести что-то, но губы онемели и не слушались, как будто я долгое время шла по улице при пронизывающем ледяном ветре.
Хавермайер издал что-то похожее на довольный вздох – как человек, который сел погреть руки у камина или смакует первый глоток горячего кофе. Он неохотно отнял палец от моей кожи.
– В сказках всегда есть зерно истины, вы не находите? Полагаю, на этот принцип опирался ваш отец, разъезжая по всему земному шару и выискивая хлам для своего хозяина. – На его щеках вспыхнул нездоровый лихорадочный румянец, а черные глаза блестели. – Итак, моя милая, расскажите мне, откуда вы узнали о разломах.
Мои губы все еще с трудом шевелились, а кровь еле двигалась по венам, словно успела загустеть.
– Я не понимаю, что… Почему…
– Почему нас это так беспокоит? Корнелиус прочитал бы вам лекцию о порядке, процветании, мире и всем таком прочем, но, признаюсь, сам я преследую менее благородные цели. Я просто хочу, чтобы этот мир оставался таким, как есть: удобным, полным беззащитных людей, которых никто не станет искать. Следовательно, я искренне и лично в этом заинтересован. Было бы мудро с вашей стороны рассказать мне все, что вы знаете.
Я посмотрела на его самоуверенную улыбку, на то, как он поглаживал ногти подушечкой большого пальца, и мне стало страшно, как никогда прежде за всю мою жизнь. Я боялась утонуть в море безумия и магии, боялась неосознанно выдать что-то или кого-то, но больше всего боялась, что ко мне снова прикоснутся эти мучительно холодные руки.
Раздался резкий стук в дверь. Ни один из нас не издал ни звука.
Миссис Рейнольдс все равно вошла. Ее туфли назойливо стучали по кафелю.
– Извините, сэр, но ей пора принимать ванну. Время для встреч с родственниками вышло.
С трудом сдерживаемая ярость заставила губы Хавермайера изогнуться, обнажая зубы.
– Мы разговариваем, – прошипел он. Слуги в особняке Локка после такого побежали бы прятаться по углам.
Но это был не особняк Локка. Миссис Рейнольдс прищурилась, поджав губы.
– Прошу прощения, сэр, но строгое соблюдение расписания очень важно для пациентов Брэттлборо. Их легко растревожить, а размеренный и предсказуемый распорядок дня помогает поддерживать спокойствие…
– Ладно. – Хавермайер тяжело втянул воздух носом, потом встряхнул перчатку и натянул обратно на руку. От того, как медленно он это проделал, жест выглядел почти неприлично.
Затем он наклонился ко мне, опираясь на трость.
– Мы еще поговорим в ближайшее время, моя дорогая. Вы свободны завтра вечером? Я бы не хотел, чтобы нас снова прервали.
Я облизнула постепенно теплеющие губы и попыталась притвориться, будто я смелее, чем есть на самом деле.
– Разве… разве вам не нужно приглашение, чтобы войти?
Он рассмеялся.
– О, дорогая моя, не верьте всему, что пишут в бульварной литературе. Вы, люди, вечно пытаетесь придумать всему какие-то причины. Мол, чудовища нападают только на непослушных детей, блудниц и безбожников. На самом же деле все проще: сильные нападают на слабых где и когда им угодно. Так всегда было и будет.
– Сэр. – Медсестра шагнула ближе.
– Ладно, ладно, – отмахнулся от нее Хавермайер. Он сверкнул голодной улыбкой и ушел.
Из коридора еще какое-то время доносился бодрый стук его трости в такт удаляющимся шагам.
Во время мытья я вдруг начала трястись и не могла остановиться. Медсестры принялись суетиться и растирать меня теплыми полотенцами, но дрожь только усиливалась, пока я не упала голой на кафельный пол, обхватив себя за плечи, словно боясь, что они разобьются. Меня отвели обратно в палату.
Миссис Рейнольдс задержалась, чтобы пристегнуть к кровати мои покрытые гусиной кожей запястья. Я поймала ее руку в свои, прежде чем она успела закончить.
– Можно мне… Извините, вы не могли бы отдать мне книжку? Хотя бы на один вечер? Я буду хорошо себя вести. П-пожалуйста. – Хотела бы я сказать, что специально изобразила заикание, что все это было хитрой уловкой, придуманной с целью усыпить их бдительность перед моим побегом. Но я и впрямь тряслась в ужасе и отчаянии и просто хотела спрятаться от воющих в голове мыслей: «Хавермайер – чудовище. В Обществе полно чудовищ. Кто же тогда мистер Локк?» И еще: «Бад мертв».
Я не верила, что она согласится. До сих пор медсестры обращались с нами как с крупными и капризными предметами мебели, которую нужно регулярно кормить и приводить в порядок. Они разговаривали с нами, но всегда в легком несерьезном тоне, примерно так же, как жена фермера может разговаривать с курами. Медсестры кормили нас и купали, руки, прикасавшиеся к нам, больше напоминали грубый камень.
Но миссис Рейнольдс замерла и посмотрела мне в глаза. Казалось, это вышло случайно, как будто она на полсекунды забыла, что я пациентка, и увидела во мне обычную девочку, которая просит дать ей книгу.
Через мгновение ее взгляд метнулся в сторону, как испуганная мышь. Она крепко затянула манжеты, и я почувствовала собственный пульс, отдающийся в кончиках пальцев. Затем медсестра молча вышла из палаты.
Я снова заплакала. Я не могла даже вытереть из-под носа влажную дорожку соплей, не могла уткнуться лицом в подушку или подтянуть колени к груди. Но все равно продолжила плакать, прислушиваясь к шаркающим шагам в коридоре, пока наволочка не стала влажной от стекающих слез, а звуки за дверью не стихли. Электрические лампы зажужжали, прежде чем с треском погаснуть по щелчку выключателя.
В темноте было еще сложнее не думать о мистере Хавермайере. О том, как его белые паучьи пальцы тянутся ко мне из темноты, а синеватая кожа мерцает в лунном свете.
А потом в замочной скважине заскрипел и провернулся ключ, и дверь палаты открылась. Я дернулась, чувствуя, как сжимается сердце. Вот уже у входа в комнату возникает его силуэт в черном костюме, и постукивание трости все ближе…
Но это был не Хавермайер. Это была миссис Рейнольдс, держащая под мышкой «Десять тысяч дверей».
Она торопливо приблизилась к моей постели. В темноте медсестра казалась крадущимся белым пятном. Она положила книгу мне под одеяло и повозилась с манжетами, расстегивая их. Я открыла рот, но миссис Рейнольдс лишь покачала головой, не глядя мне в глаза, и ушла. Замок щелкнул.
Сначала я просто сжала свое сокровище в руках, погладила пальцем полустертое заглавие, вдохнула запах дальних стран и свободы.
Потом я подвинулась в пятно лунного света, открыла книгу и сбежала.
Глава четвертая,
о любви
Любовь пускает корни. Любовь уходит в море. Предсказуемые и в то же время чудесные последствия любви.
Сейчас в рядах интеллектуалов и утонченных особ истинная любовь не в моде. Ее принято считать слащавой сказкой, в которую верят только дети и юные девушки, сродни волшебным палочкам и хрустальным туфелькам[13]. Мне остается лишь пожалеть этих высокообразованных людей, потому что они не распространяли бы такие глупости, если бы им самим довелось испытать любовь.
Жаль, что они не были свидетелями встречи Йуля Яна и Аделаиды Ли в 1893 году. Увидев, как те, по пояс в воде, кинулись друг другу навстречу, как их глаза светились, подобно маякам, ведущим заплутавшие корабли в гавань, никто уже не смог бы отрицать существование любви. Она сияла между ними, как маленькое солнце, излучая тепло и окрашивая их лица в красный и золотой.
Но даже я вынужден признать – в любви далеко не все идет гладко. Когда Йуль и Ади наконец разжали объятия, каждому из них пришлось осознать: он стоит по пояс в море, глядя в глаза совершенному незнакомцу. Что сказать женщине, с которой ты виделся лишь однажды на заброшенном сенокосе в другом мире? Что сказать мальчику-призраку, чьи блестящие карие глаза не давали тебе покоя двенадцать лет? Они оба заговорили одновременно и тут же умолкли, запнувшись.
Потом Ади с жаром выругалась:
– Черт! – И после паузы добавила: – Черт! – Она пригладила волосы и размазала морскую воду по пылающим щекам. – Это правда ты, призрак? Как тебя зовут?
Этот вопрос был вполне естественным, однако после него солнце, сиявшее между ними, несколько померкло. Оба резко осознали, как маловероятно, что люди, не знающие даже имен друг друга, могут друг друга любить.
– Йуль Ян. – Ответ вырвался у него торопливым шепотом.
– Приятно познакомиться, Джулиан. Ты мне не поможешь?
Она махнула рукой в сторону лодки, которая, весело покачиваясь, постепенно уползала на юг. Пришлось еще какое-то время повозиться в воде, подгоняя непослушное судно к берегу, но в итоге им удалось поставить его в бухте, привязав к выступающему камню. Они работали молча, глядя друг на друга, изучая движения чужого тела, чудесную геометрию мускулов и костей, как будто пытаясь разгадать какой-то тайный шифр. Потом они вышли на берег в красных лучах заката, и им снова стало сложно смотреть друг другу в лицо.
– Ты не хочешь… у меня есть где остановиться в Городе. – Йуль подумал о своей тесной комнатушке, снятой на втором этаже в домике прачки, и пожалел, что не может предложить Ади замок или дворец – или хотя бы дорогую уютную спальню с балконом, одну из тех, которые обычно снимают путешествующие торговцы.
Ади кивнула, и они бок о бок зашагали по извилистым улицам Пламма. В узких переулках их руки порой робко соприкасались, но лишь на мгновение. Каждое прикосновение воспламеняло кожу, как чиркнувшая спичка.
Добравшись до дома, Йуль усадил свою гостью на незаправленную койку, а сам принялся метаться по комнате, расчищая пространство, складывая книги в стопки и задвигая пустые флаконы из-под чернил в углы. Ади ничего не сказала. Если бы Йуль знал ее дольше, чем несколько часов, проведенные вместе в далекой юности, он бы понял, что это очень необычное для нее поведение. Аделаида Ли была женщиной, которая не скрывала своих желаний, высказывала их без обиняков и без малейшего стыда и рассчитывала, что мир будет с ними считаться. Но теперь, сидя в захламленной комнатке, пропахшей чернилами и морем, она никак не могла подобрать правильные слова.
Помедлив, Йуль сел рядом с ней.
– Как ты попала сюда? – спросил он.
– Вышла в море через дверь на вершине горы в моем родном мире. Прости, что так долго добиралась, просто дверей в мире оказалось уж очень много. – В ее голос начали возвращаться уверенные нотки.
– Ты искала этот мир? Искала меня?
Ади посмотрела на него, наклонив голову набок.
– Конечно.
Йуль широко улыбнулся. Эта улыбка показалась Ади мальчишеской. Точно так же он улыбнулся ей в поле, когда они условились встретиться через три дня, и его переполнял головокружительный восторг от собственной удачи. Ади вдруг поняла, что нужно сделать.
Она поцеловала его, чувствуя, как радостный изгиб его губ меняет форму под ее губами, а аккуратные руки, привычные к перу и книгам, ложатся ей на плечи. Ади отстранилась, чтобы посмотреть на него – красновато-черная кожа, совсем другая улыбка, мерцающая, словно молодой месяц, серьезные глаза, – а потом рассмеялась и повалила его на кровать.
За окном комнаты Город Пламм погрузился в сладкое вечернее оцепенение, которое охватывает жителей в тихий час между ужином и ночью. За краем города шелестело Амариканское море, омывая просмоленные борта кораблей и скалистые острова, а его соленые ветра проникали через двери под другие небеса, и десять тысяч миров плясали в сумеречном танце. Но впервые в жизни ни Ади, ни Йулю не было дела до этих миров, потому что их личная вселенная сузилась до койки на втором этаже домика прачки в Городе Пламм. Они вышли из комнаты лишь через несколько дней.
Теперь, когда мы убедились, что истинная любовь существует, пришло время рассмотреть ее природу. Сама по себе она не является событием, как уверяют нас поэты; она не случается, она просто есть – и всегда была. Люди не влюбляются, они открывают любовь.
Именно этими археологическими изысканиями занимались Ади и Йуль в те дни, что они провели в домике прачки. Сперва они познавали любовь через странный и чудесный язык тела: через кожу, пахнущую корицей, розоватые следы, оставленные мятыми простынями, дельты вен на тыльной стороне рук. Для Йуля это был совершенно незнакомый язык, Ади же думала, что знала его, но теперь переучивала заново.
Но вскоре пространство между ними начала заполнять обычная речь. Душными вечерами и прохладными ночами они пересказывали друг другу истории длиной в двенадцать лет. Ади начала первой, и ее рассказ оказался волнующей сказкой о путешествиях на поезде звездными ночами и долгих пеших походах, о том, как она уходила и возвращалась, о дверях, которые прятались в сумерках, слегка приоткрытые. Йуль почувствовал, как руки сами тянутся к перу, как будто Ади была ожившим свитком из архивов, который нужно задокументировать, пока он не исчез.
Она закончила рассказом о горе Сильверхилс и о двери в море и рассмеялась, когда Йуль попытался вытянуть из нее подробности, даты и уточнения.
– Такой ерундой можно только испортить хорошую байку. Нет уж, уволь. Тебе не кажется, что пришла твоя очередь делиться своей историей?
Йуль лежал на животе на прохладном каменном полу, запутавшись ногами в простынях и перепачкав руки чернилами.
– Мне кажется, что моя история – это твоя история, – пожал плечами он.
– О чем ты?
– Я о том, что… Тот день в поле изменил меня не меньше, чем тебя. Мы оба всю жизнь гонялись за тайнами дверей по следам легенд и мифов, верно? – Йуль положил голову на руки и посмотрел снизу вверх на койку, где лежала Ади во всем своем золотистом великолепии. – С той только разницей, что я больше времени провел в библиотеках.
Хавермайер издал что-то похожее на довольный вздох – как человек, который сел погреть руки у камина или смакует первый глоток горячего кофе. Он неохотно отнял палец от моей кожи.
– В сказках всегда есть зерно истины, вы не находите? Полагаю, на этот принцип опирался ваш отец, разъезжая по всему земному шару и выискивая хлам для своего хозяина. – На его щеках вспыхнул нездоровый лихорадочный румянец, а черные глаза блестели. – Итак, моя милая, расскажите мне, откуда вы узнали о разломах.
Мои губы все еще с трудом шевелились, а кровь еле двигалась по венам, словно успела загустеть.
– Я не понимаю, что… Почему…
– Почему нас это так беспокоит? Корнелиус прочитал бы вам лекцию о порядке, процветании, мире и всем таком прочем, но, признаюсь, сам я преследую менее благородные цели. Я просто хочу, чтобы этот мир оставался таким, как есть: удобным, полным беззащитных людей, которых никто не станет искать. Следовательно, я искренне и лично в этом заинтересован. Было бы мудро с вашей стороны рассказать мне все, что вы знаете.
Я посмотрела на его самоуверенную улыбку, на то, как он поглаживал ногти подушечкой большого пальца, и мне стало страшно, как никогда прежде за всю мою жизнь. Я боялась утонуть в море безумия и магии, боялась неосознанно выдать что-то или кого-то, но больше всего боялась, что ко мне снова прикоснутся эти мучительно холодные руки.
Раздался резкий стук в дверь. Ни один из нас не издал ни звука.
Миссис Рейнольдс все равно вошла. Ее туфли назойливо стучали по кафелю.
– Извините, сэр, но ей пора принимать ванну. Время для встреч с родственниками вышло.
С трудом сдерживаемая ярость заставила губы Хавермайера изогнуться, обнажая зубы.
– Мы разговариваем, – прошипел он. Слуги в особняке Локка после такого побежали бы прятаться по углам.
Но это был не особняк Локка. Миссис Рейнольдс прищурилась, поджав губы.
– Прошу прощения, сэр, но строгое соблюдение расписания очень важно для пациентов Брэттлборо. Их легко растревожить, а размеренный и предсказуемый распорядок дня помогает поддерживать спокойствие…
– Ладно. – Хавермайер тяжело втянул воздух носом, потом встряхнул перчатку и натянул обратно на руку. От того, как медленно он это проделал, жест выглядел почти неприлично.
Затем он наклонился ко мне, опираясь на трость.
– Мы еще поговорим в ближайшее время, моя дорогая. Вы свободны завтра вечером? Я бы не хотел, чтобы нас снова прервали.
Я облизнула постепенно теплеющие губы и попыталась притвориться, будто я смелее, чем есть на самом деле.
– Разве… разве вам не нужно приглашение, чтобы войти?
Он рассмеялся.
– О, дорогая моя, не верьте всему, что пишут в бульварной литературе. Вы, люди, вечно пытаетесь придумать всему какие-то причины. Мол, чудовища нападают только на непослушных детей, блудниц и безбожников. На самом же деле все проще: сильные нападают на слабых где и когда им угодно. Так всегда было и будет.
– Сэр. – Медсестра шагнула ближе.
– Ладно, ладно, – отмахнулся от нее Хавермайер. Он сверкнул голодной улыбкой и ушел.
Из коридора еще какое-то время доносился бодрый стук его трости в такт удаляющимся шагам.
Во время мытья я вдруг начала трястись и не могла остановиться. Медсестры принялись суетиться и растирать меня теплыми полотенцами, но дрожь только усиливалась, пока я не упала голой на кафельный пол, обхватив себя за плечи, словно боясь, что они разобьются. Меня отвели обратно в палату.
Миссис Рейнольдс задержалась, чтобы пристегнуть к кровати мои покрытые гусиной кожей запястья. Я поймала ее руку в свои, прежде чем она успела закончить.
– Можно мне… Извините, вы не могли бы отдать мне книжку? Хотя бы на один вечер? Я буду хорошо себя вести. П-пожалуйста. – Хотела бы я сказать, что специально изобразила заикание, что все это было хитрой уловкой, придуманной с целью усыпить их бдительность перед моим побегом. Но я и впрямь тряслась в ужасе и отчаянии и просто хотела спрятаться от воющих в голове мыслей: «Хавермайер – чудовище. В Обществе полно чудовищ. Кто же тогда мистер Локк?» И еще: «Бад мертв».
Я не верила, что она согласится. До сих пор медсестры обращались с нами как с крупными и капризными предметами мебели, которую нужно регулярно кормить и приводить в порядок. Они разговаривали с нами, но всегда в легком несерьезном тоне, примерно так же, как жена фермера может разговаривать с курами. Медсестры кормили нас и купали, руки, прикасавшиеся к нам, больше напоминали грубый камень.
Но миссис Рейнольдс замерла и посмотрела мне в глаза. Казалось, это вышло случайно, как будто она на полсекунды забыла, что я пациентка, и увидела во мне обычную девочку, которая просит дать ей книгу.
Через мгновение ее взгляд метнулся в сторону, как испуганная мышь. Она крепко затянула манжеты, и я почувствовала собственный пульс, отдающийся в кончиках пальцев. Затем медсестра молча вышла из палаты.
Я снова заплакала. Я не могла даже вытереть из-под носа влажную дорожку соплей, не могла уткнуться лицом в подушку или подтянуть колени к груди. Но все равно продолжила плакать, прислушиваясь к шаркающим шагам в коридоре, пока наволочка не стала влажной от стекающих слез, а звуки за дверью не стихли. Электрические лампы зажужжали, прежде чем с треском погаснуть по щелчку выключателя.
В темноте было еще сложнее не думать о мистере Хавермайере. О том, как его белые паучьи пальцы тянутся ко мне из темноты, а синеватая кожа мерцает в лунном свете.
А потом в замочной скважине заскрипел и провернулся ключ, и дверь палаты открылась. Я дернулась, чувствуя, как сжимается сердце. Вот уже у входа в комнату возникает его силуэт в черном костюме, и постукивание трости все ближе…
Но это был не Хавермайер. Это была миссис Рейнольдс, держащая под мышкой «Десять тысяч дверей».
Она торопливо приблизилась к моей постели. В темноте медсестра казалась крадущимся белым пятном. Она положила книгу мне под одеяло и повозилась с манжетами, расстегивая их. Я открыла рот, но миссис Рейнольдс лишь покачала головой, не глядя мне в глаза, и ушла. Замок щелкнул.
Сначала я просто сжала свое сокровище в руках, погладила пальцем полустертое заглавие, вдохнула запах дальних стран и свободы.
Потом я подвинулась в пятно лунного света, открыла книгу и сбежала.
Глава четвертая,
о любви
Любовь пускает корни. Любовь уходит в море. Предсказуемые и в то же время чудесные последствия любви.
Сейчас в рядах интеллектуалов и утонченных особ истинная любовь не в моде. Ее принято считать слащавой сказкой, в которую верят только дети и юные девушки, сродни волшебным палочкам и хрустальным туфелькам[13]. Мне остается лишь пожалеть этих высокообразованных людей, потому что они не распространяли бы такие глупости, если бы им самим довелось испытать любовь.
Жаль, что они не были свидетелями встречи Йуля Яна и Аделаиды Ли в 1893 году. Увидев, как те, по пояс в воде, кинулись друг другу навстречу, как их глаза светились, подобно маякам, ведущим заплутавшие корабли в гавань, никто уже не смог бы отрицать существование любви. Она сияла между ними, как маленькое солнце, излучая тепло и окрашивая их лица в красный и золотой.
Но даже я вынужден признать – в любви далеко не все идет гладко. Когда Йуль и Ади наконец разжали объятия, каждому из них пришлось осознать: он стоит по пояс в море, глядя в глаза совершенному незнакомцу. Что сказать женщине, с которой ты виделся лишь однажды на заброшенном сенокосе в другом мире? Что сказать мальчику-призраку, чьи блестящие карие глаза не давали тебе покоя двенадцать лет? Они оба заговорили одновременно и тут же умолкли, запнувшись.
Потом Ади с жаром выругалась:
– Черт! – И после паузы добавила: – Черт! – Она пригладила волосы и размазала морскую воду по пылающим щекам. – Это правда ты, призрак? Как тебя зовут?
Этот вопрос был вполне естественным, однако после него солнце, сиявшее между ними, несколько померкло. Оба резко осознали, как маловероятно, что люди, не знающие даже имен друг друга, могут друг друга любить.
– Йуль Ян. – Ответ вырвался у него торопливым шепотом.
– Приятно познакомиться, Джулиан. Ты мне не поможешь?
Она махнула рукой в сторону лодки, которая, весело покачиваясь, постепенно уползала на юг. Пришлось еще какое-то время повозиться в воде, подгоняя непослушное судно к берегу, но в итоге им удалось поставить его в бухте, привязав к выступающему камню. Они работали молча, глядя друг на друга, изучая движения чужого тела, чудесную геометрию мускулов и костей, как будто пытаясь разгадать какой-то тайный шифр. Потом они вышли на берег в красных лучах заката, и им снова стало сложно смотреть друг другу в лицо.
– Ты не хочешь… у меня есть где остановиться в Городе. – Йуль подумал о своей тесной комнатушке, снятой на втором этаже в домике прачки, и пожалел, что не может предложить Ади замок или дворец – или хотя бы дорогую уютную спальню с балконом, одну из тех, которые обычно снимают путешествующие торговцы.
Ади кивнула, и они бок о бок зашагали по извилистым улицам Пламма. В узких переулках их руки порой робко соприкасались, но лишь на мгновение. Каждое прикосновение воспламеняло кожу, как чиркнувшая спичка.
Добравшись до дома, Йуль усадил свою гостью на незаправленную койку, а сам принялся метаться по комнате, расчищая пространство, складывая книги в стопки и задвигая пустые флаконы из-под чернил в углы. Ади ничего не сказала. Если бы Йуль знал ее дольше, чем несколько часов, проведенные вместе в далекой юности, он бы понял, что это очень необычное для нее поведение. Аделаида Ли была женщиной, которая не скрывала своих желаний, высказывала их без обиняков и без малейшего стыда и рассчитывала, что мир будет с ними считаться. Но теперь, сидя в захламленной комнатке, пропахшей чернилами и морем, она никак не могла подобрать правильные слова.
Помедлив, Йуль сел рядом с ней.
– Как ты попала сюда? – спросил он.
– Вышла в море через дверь на вершине горы в моем родном мире. Прости, что так долго добиралась, просто дверей в мире оказалось уж очень много. – В ее голос начали возвращаться уверенные нотки.
– Ты искала этот мир? Искала меня?
Ади посмотрела на него, наклонив голову набок.
– Конечно.
Йуль широко улыбнулся. Эта улыбка показалась Ади мальчишеской. Точно так же он улыбнулся ей в поле, когда они условились встретиться через три дня, и его переполнял головокружительный восторг от собственной удачи. Ади вдруг поняла, что нужно сделать.
Она поцеловала его, чувствуя, как радостный изгиб его губ меняет форму под ее губами, а аккуратные руки, привычные к перу и книгам, ложатся ей на плечи. Ади отстранилась, чтобы посмотреть на него – красновато-черная кожа, совсем другая улыбка, мерцающая, словно молодой месяц, серьезные глаза, – а потом рассмеялась и повалила его на кровать.
За окном комнаты Город Пламм погрузился в сладкое вечернее оцепенение, которое охватывает жителей в тихий час между ужином и ночью. За краем города шелестело Амариканское море, омывая просмоленные борта кораблей и скалистые острова, а его соленые ветра проникали через двери под другие небеса, и десять тысяч миров плясали в сумеречном танце. Но впервые в жизни ни Ади, ни Йулю не было дела до этих миров, потому что их личная вселенная сузилась до койки на втором этаже домика прачки в Городе Пламм. Они вышли из комнаты лишь через несколько дней.
Теперь, когда мы убедились, что истинная любовь существует, пришло время рассмотреть ее природу. Сама по себе она не является событием, как уверяют нас поэты; она не случается, она просто есть – и всегда была. Люди не влюбляются, они открывают любовь.
Именно этими археологическими изысканиями занимались Ади и Йуль в те дни, что они провели в домике прачки. Сперва они познавали любовь через странный и чудесный язык тела: через кожу, пахнущую корицей, розоватые следы, оставленные мятыми простынями, дельты вен на тыльной стороне рук. Для Йуля это был совершенно незнакомый язык, Ади же думала, что знала его, но теперь переучивала заново.
Но вскоре пространство между ними начала заполнять обычная речь. Душными вечерами и прохладными ночами они пересказывали друг другу истории длиной в двенадцать лет. Ади начала первой, и ее рассказ оказался волнующей сказкой о путешествиях на поезде звездными ночами и долгих пеших походах, о том, как она уходила и возвращалась, о дверях, которые прятались в сумерках, слегка приоткрытые. Йуль почувствовал, как руки сами тянутся к перу, как будто Ади была ожившим свитком из архивов, который нужно задокументировать, пока он не исчез.
Она закончила рассказом о горе Сильверхилс и о двери в море и рассмеялась, когда Йуль попытался вытянуть из нее подробности, даты и уточнения.
– Такой ерундой можно только испортить хорошую байку. Нет уж, уволь. Тебе не кажется, что пришла твоя очередь делиться своей историей?
Йуль лежал на животе на прохладном каменном полу, запутавшись ногами в простынях и перепачкав руки чернилами.
– Мне кажется, что моя история – это твоя история, – пожал плечами он.
– О чем ты?
– Я о том, что… Тот день в поле изменил меня не меньше, чем тебя. Мы оба всю жизнь гонялись за тайнами дверей по следам легенд и мифов, верно? – Йуль положил голову на руки и посмотрел снизу вверх на койку, где лежала Ади во всем своем золотистом великолепии. – С той только разницей, что я больше времени провел в библиотеках.