Десять тысяч дверей

Джейн прикрыла глаза, раздраженно стиснув челюсти.

– Да, сэр, – отозвалась она, потом поднялась, спрятала книгу в карман юбки и ощупала ее ладонью, как будто хотела еще раз убедиться в ее существовании. Затем она намного тише прошипела: – Поговорим, когда я вернусь.

Нужно было вцепиться в ее подол и потребовать объяснений. Нужно было сказать мистеру Стерлингу, чтобы он заткнулся, и с удовольствием послушать его потрясенное молчание.

Но я ничего такого не сделала.

Джейн вышла в коридор, и все вновь стихло и замерло. Только пылинки кружились в воздухе, потревоженные ее уходом. Бад спрыгнул на пол, потянулся и отряхнулся. К пылинкам добавились бронзовые волоски, сверкающие в лучах солнца.

Я снова упала на матрас. Где-то под окном щелкали ножницы садовника. Вдалеке гудел мотор автомобиля, проезжавшего мимо кованых ворот. Мое сердце слишком быстро колотилось о грудную клетку, как будто кто-то в панике стучался в запертую дверь.

Мистер Локк сказал мне, что мой отец мертв. «Смирись», – велел он, и я смирилась. Но что, если…

Все мое тело охватила неприятная усталость. Сколько лет я потратила, дожидаясь отца, веря, что он вернется завтра или послезавтра? Спешила забрать почту, ожидая увидеть его ровный почерк в куче конвертов? Боялась надеяться, но все равно надеялась, что наступит день, когда он придет ко мне и скажет: «Январри, время пришло» – и я отправлюсь вместе с ним в сияющую неизвестность?

Лучше уж я обойдусь без этого последнего и величайшего разочарования.

Жаль, Джейн не оставила мне книгу. Мне хотелось вновь сбежать в историю о том, как Ади искала своего мальчика-призрака. Она столько лет шла за тоненькой, непрочной нитью надежды. Интересно, как бы эта девушка поступила на моем месте?

«Я бы постаралась выяснить все сама», – ответил мне ровный голос, говоривший с южным акцентом. Наверное, так разговаривала бы Ади, будь она живым человеком, а не персонажем из книги. Этот голос звенел у меня в голове отчетливо и громко, как будто я слышала его раньше: «Я бы нашла его».

Я лежала, не шевелясь, чувствуя, как по телу расползается дрожь, как от внезапной лихорадки.

Но более взрослый, отрезвляющий голос напомнил мне, что «Десять тысяч дверей» – это всего лишь роман, а романы не лучшие советчики. В них никого не интересуют рациональные доводы; они предлагают читателям трагедию и напряжение, хаос и пренебрежение к правилам, безумие и душевные муки, завлекая тебя в эту пучину с коварством дудочника, который заманивает крыс в реку.

Мудрее было бы остаться здесь, вымолить у мистера Локка прощение за вчерашнюю выходку и спрятать свои детские мечты подальше под замок. Забыть, как голос отца тихо и искренне произносит: «Обещаю».

«Ты так и не вернулся за мной. Ты не спас меня».

Но, возможно, если бы только мне хватило храбрости, своеволия и опрометчивости, если бы я послушала этот ровный, бесстрашный голос, звучавший у меня в сердце, такой странный и знакомый… Возможно, я сумела бы спасти нас обоих.



Я не ожидала никого встретить на пути к выходу. А зря – несколько членов Общества оставались у мистера Локка в качестве почетных гостей, ночуя в роскошных спальнях второго этажа, а дом кишел слугами, которые приводили его в порядок после вечеринки. Однако Побег из Дома должен следовать древнему традиционному сценарию: предполагалось, что мы с Бадом выскользнем из парадной двери и пройдем по подъездной дороге, как два призрака. Позже Локк, возможно, ворвется в мою комнату и обнаружит записку, в которой я не выдам никаких сведений, зато извинюсь и поблагодарю его за все эти годы, за щедрость и доброту. Он прочитает ее и тихо выругается. Может, даже бросит взгляд в окно, но будет уже слишком поздно.

Вот только мистер Локк стоял в фойе. Как и мистер Хавермайер.

– …всего лишь дитя, Теодор. День – другой, и я решу этот вопрос. – Локк стоял ко мне спиной, уверенно размахивая одной рукой, как банкир, который пытается успокоить встревоженного клиента, второй же подавая Хавермайеру плащ. Тот потянулся к плащу, всем своим видом выражая сомнение, но потом увидел меня на лестнице.

– А, вот и ваша драгоценная бунтарка, Корнелиус. – Улыбку Хавермайера сложно было назвать таковой, хотя его губы изогнулись, обнажив зубы. Локк обернулся. Я увидела, как выражение холодного неодобрения на его лице сменяется замешательством. У него даже рот слегка приоткрылся.

Под этим нахмуренным взглядом, будто говорившим, мол, это еще что за глупости, я почувствовала, как теряю решимость. Внезапная головокружительная уверенность, которая вела меня до этих пор (это она заставила меня одеться в самую прочную одежду, набить холщовую сумку чем попало, написать две записки и художественно их разложить), теперь пошатнулась. Я вдруг почувствовала себя ребенком, который заявляет, что сбегает из дома. И только сейчас осознала: я взяла с собой около десятка книг, но ни одной запасной пары носков.

Локк открыл рот и вдохнул, готовясь обрушить на меня поток нравоучений, но я вдруг осознала еще кое-что. Если он стоял здесь с Хавермайером, значит, его разговор с Джейн был окончен, однако она так и не вернулась.

– Где Джейн? – перебила я. Она должна была вернуться в нашу комнату и найти записку, вложенную в «Тома Свифта и его воздушный корабль». А потом Джейн нагнала бы меня в Бостоне, мы бы купили билеты на пароход и отправились в приключение. Если она не против – мой хитрый план избавлял меня необходимости спрашивать у нее напрямую и, таким образом, от опасности услышать «нет».

Лицо Локка побелело от раздражения.

– Возвращайся к себе, девочка. Я с тобой позже разберусь. И вообще, ты наказана и будешь сидеть в своей комнате, пока я не сочту…

– Где Джейн?

Хавермайер, наблюдая за мной, протянул:

– Утешительно знать, что вы грубите не только спьяну, мисс Сколлер.

Локк не обратил на него внимания.

– Январри. Иди наверх. Живо. – Его голос стал тихим и настойчивым. Я не стала смотреть ему в лицо, но все равно почувствовала его взгляд, который вцепился в меня, словно подталкивая обратно. – Возвращайся к себе в комнату…

Но я устала слушать мистера Локка, устала от тяжести его воли, которая давила на меня снова и снова, устала помнить свое место.

– Нет, – произнесла я дрожащим шепотом. Я сглотнула, касаясь шерсти Бада, его бронзового тепла. – Нет. Я ухожу.

Я чуть наклонила голову, расправив плечи, будто сопротивляясь сильному ветру, и поволокла свою тяжелую сумку вниз по лестнице и через фойе. Я держала спину совершенно прямо.

Мы почти прошли мимо них. Латунная ручка двери была уже совсем близко, когда Хавермайер вдруг рассмеялся. Омерзительный высокий звук, похожий на шипение. Я ладонью почувствовала, как шерсть на загривке у Бада встает дыбом, и сжала его ошейник.

– И куда же собралось это чудо? – спросил Хавермайер. Он поднял трость и насмешливо ткнул ею в мою холщовую сумку.

– Я поеду искать отца. – Врать я тоже устала.


Улыбка Хавермайера стала приторной. Что-то неподобающее – предвкушение? восторг? – загорелось в его глазах, когда он наклонился ко мне и поддел пальцем в перчатке мой подбородок, заставляя меня приподнять голову.

– Вы хотели сказать, покойного отца.

Лучше бы я сразу отпустила Бада, чтобы он превратил Хавермайера в кровавую бахрому. Или дала мерзавцу пощечину, или промолчала, или кинулась к двери.

Что угодно, только не то, что я сделала.

– Может, так и есть. Или нет. Может, он просто заблудился и до сих пор бродит где-то там. Или он нашел Дверь, провалился в нее и попал в другой мир, в лучший мир, где нет таких, как вы. – Ответ получился жалким, если не сказать бредовым. Я уже ждала, что мистер Локк вздохнет, а Хавермайер снова издаст шипение, которым он обозначал смех.

Однако вместо этого они оба застыли на месте. Это была такая неподвижность, от которой волоски на коже встают дыбом, а в голову лезут мысли о волках и змеях в высокой траве. Такая неподвижность сразу дает тебе понять, что ты совершил какую-то ужасную ошибку, хоть и не понимаешь пока, какую именно.

Мистер Хавермайер выпрямился, отпустив мой подбородок и разминая руки в перчатках, как будто его пальцы устали от бездействия.

– Корнелиус. Мне казалось, мы условились, что некоторые сведения не следует раскрывать лицам, не входящим в Общество. Должен признаться, я считал данное правило краеугольным для нашей организации, поскольку оно установлено самим Основателем.

Уже во второй раз за это утро мне показалось, что разговор ведется на незнакомом мне языке.

– Я ей ни черта не говорил. – Голос Локка прозвучал резко, но в нем послышались необычные полузадушенные нотки, которые я бы назвала страхом, если бы хоть раз в жизни видела его напуганным.

У Хавермайера начали раздуваться ноздри.

– Да неужели, – выдохнул он. – Люк! Эванс!

В ответ на его крик по лестнице спустились двое мускулистых мужчин, которые несли в руках наскоро упакованный багаж.

– Мистер Хавермайер, сэр, – отозвались они, тяжело дыша.

– Сопроводите девчонку в ее комнату и заприте, ясно вам? И поосторожнее с псиной.

Я всегда ненавидела эти моменты в книгах, когда герой застывает от страха. «Очнись! – хочется закричать мне. – Сделай же что-нибудь!» Когда я вспоминаю, как стояла у двери с этой дурацкой сумкой на плече, все еще касаясь ошейника Бада ослабевшими пальцами, мне хочется закричать самой себе: «Сделай же что-нибудь!»

Но я была хорошей девочкой и ничего не сделала. Я не сказала ни слова, когда Хавермайер постучал тростью по полу, поторапливая своих слуг, когда Локк начал возмущаться, когда крепкие пальцы сжали мои руки повыше локтей.

Когда Бад взвился, бесстрашный и рычащий, и один из слуг набросил тяжелый плащ на голову псу и придавил его к полу.

Меня наполовину провели, наполовину протащили вверх по лестнице и затолкали в комнату. В замке что-то перекатилось и щелкнуло, как смазанный курок револьвера мистера Локка.

Я хранила абсолютное молчание, пока не услышала яростный лай, ругань, потом звук ударов ботинка о тело, а потом жуткую тишину. И все. Было уже поздно.

Пусть это послужит читателю уроком: если слишком долго ведешь себя хорошо и не смеешь возразить, за это придется расплачиваться. Рано или поздно придется.



«Бад… Бад… Бад-Бад-Бад…» Я начала скрестись в дверь, выкручивая ручку, пока не захрустели пальцы. Голоса мужчин поднимались по лестничным пролетам и проникали под дверь, но я толком ничего не слышала – мне мешали гремящие дверные петли и кошмарные стоны, доносившиеся непонятно откуда. Только услышав раздраженный голос Хавермайера на лестничной площадке – «Да заткните же ее кто-нибудь!» – я поняла, что сама издаю этот звук.

Я умолкла. Хавермайер крикнул куда-то вниз:

– Унеси это отсюда и приберись, Эванс!

После этого я не слышала уже ничего, кроме шума собственной крови в ушах и тихих звуков своей нарастающей истерики.

Мне снова было семь, и Вильда только что повернула ключ в чугунном замке, оставив меня одну в заточении. Я вспомнила, как стены сжимали меня между собой, словно засушенное растение в гербарии, вспомнила тошнотворно сладкий привкус сиропа в серебряной ложечке, запах моего собственного страха. Я думала, что забыла, но воспоминания оказались отчетливыми, как фотографии. Может, равнодушно предположила я, они всегда были со мной, прятались где-то за пределами поля зрения и нашептывали мне свои страхи. Может, каждую хорошую девочку однажды хорошо припугнули.

Возня, ругань в одной из гостиных первого этажа. Бад.

У меня подкосились ноги, и я сползла по двери с мыслью: «Так вот каково это – остаться одной». Раньше я думала, что знакома с одиночеством, но теперь у меня отняли и Джейн, и Бада, и мне грозило обратиться в пыль и ветошь в этой убогой серой комнатке – никто в целом свете даже не вспомнит обо мне.

Черное Нечто вновь опустилось мне на плечи и обняло меня черными, как угольный дым, крылами. Ни матери, ни отца… Ни единого друга.

Я была виновата сама. Зря я думала, что могу просто сбежать, набравшись храбрости и шагнув в бескрайнюю неизвестность, словно герой, который отправляется совершать подвиги. Зря я думала, что могу изменить правила – хотя бы чуть-чуть – и вписать себя в более красивую и великую историю.

Но правила придумывали Локки и Хавермайеры – обеспеченные люди, которые устраивали тайные собрания в курильных комнатах и подтягивали к себе все богатства этого мира, словно пауки, сидящие в дорогих костюмах в центре золотой паутины. Влиятельные люди, о которых нельзя забыть, заперев их в крошечной комнатке. Я же в лучшем случае могла надеяться на скромную жизнь в их великодушной тени. Пограничное явление, которое не любят и не ненавидят, позволяя суетиться где-то в стороне, если только оно не начинает мешаться под ногами.

Я закрыла глаза руками, надавив на веки. Мне хотелось произнести заклинание, которое распустило бы пряжу последних трех дней, и вернуться к тому моменту, когда я, невинная и озадаченная, стояла в Зале фараонов и протягивала руку к синему сундучку. Мне хотелось снова провалиться в «Десять тысяч дверей», окунуться в невероятные приключения Ади. Но книгу забрала Джейн и сама исчезла.

Мне хотелось найти Дверь и написать себе побег через нее.

Но это было невозможно.

Хотя… Ведь была же эта книга, которая казалась эхом моих собственных воспоминаний. Книга, в которую Джейн впилась потемневшим взглядом, торопливо перелистывая страницы. И Локк с Хавермайером, которые застыли от малейшего упоминания о Дверях. Что, если…

Я остановилась на краю незримого обрыва, с трудом удерживая себя от падения в бурлящий, бушующий океан. Я встала и медленно подошла к комоду. Моя шкатулка представляла собой коробку для шитья, которую я поставила на торец и набивала всякими сокровищами, накопленными мною за семнадцать лет жизни: перьями и камушками, безделушками из Зала фараонов, отцовскими письмами – их я разворачивала и сворачивала столько раз, что на сгибах бумага стала полупрозрачной. Я провела пальцем по обивке и нащупала прохладный краешек монеты.

Серебряная королева улыбнулась мне своей нездешней улыбкой, точно так же, как когда мне было семь. Я взвесила монету на ладони: тяжелая, настоящая. Меня охватило резкое головокружительное чувство, как будто огромная морская птица пролетела прямо сквозь меня, распространяя вокруг аромат соли и кедровой сосны и свет такого знакомого, но в то же время незнакомого солнца другого мира.